Я отвечал ему: «Да, что касается «Матери» Максима Горького, я сумашедший, совершенно сумашедший!»

Когда я вижу мою собственную мать, я вспоминаю Горького. Этого человека можно считать одним из величайших деятелей искусства во всём мире. Особенно это в «Матери», здесь он достиг высочайшего пика писательского мастерства. Никто до и никто после… Он, как вершина в Гималаях. «Мать» должна быть изучена, изучена очень хорошо; только тогда это сможет просочиться в вас. Тогда понемногу вы начинаете чувствовать её… Да, это слово, ″чувствовать″ — не думать об этом, не просто читать, но чувствовать. Вы начинаете соприкасаться с этим, и это касается вас. Становиться живым. И теперь это уже не книга, это личность.

На седьмом месте другой русский, Тургенев, и его книга «Отцы и дети». Он был одним из моих любимцев. У меня было много любимых книг, тысячи, но никакую из них я не любил так, как эту книгу Тургенева. Я всё время убеждал моего отца прочесть её. Он умер; в ином случае я бы должен был просить его простить меня. Почему я засталвлял его прочитать книгу? Это было единственным способом для него понять в чём состоит разрыв между ним и мною. Но он был действительно удивительным человеком; он читал книгу снова и снова, прочто потому, что я говорил. Он прочитал её не однажды, а много раз. И после того, как он её прочитал несколько раз над пропастью между нами был наведён мост. Мы не были больше отцом и сыном. Эта уродливая «дружба» между сыном и отцом, матерью и дочерью, и так далее… мой отец оставил это, и мы стали просто друзьями. Сложно быть другом собственному сыну, собственному отцу; в даном случае, это его заслуга, не моя.

«Отцы и дети» Тургенева стоит прочесть каждому, потому что всякий вовлечён в какие-то отношения — отец и сын, муж и жена, сестра и брат, до тошноты… да, это вызывает тошноту. Всё, что касается семьи, в моём словае обозначается словом ″тошнота″. И всякий ещё претендует: «Как прекрасно…» Каждый хочет быть англичанином, британцем.

Восьмая, Д.Г. Лоуренс. Я всегда хотел говорить о его книге, но я беспокоился верно ли моё произношение. Пожалуйста не смейтесь над этим. Всю жизнь я говорил «Фоникс» потому что так пишется. Но сегодня утром я спросил Гудю: «Гудя, будь снисходительна ко мне! — что случается не так и часто. — Как произноситься название?»

Она сказала: «Финикс!»

«Боже мой! Финикс? Я всю свою жизнь продолжал говорить ″Фоникс″…» Это моя восьма книга — Д.Г. Лоуренс «THE PHOENIX[18]». Что ж, изменим моё произношение, чтобы это хотя бы походило на английский.

«Феникс» — это чудесная книга, лучшая из написанных за десятилетия, а может быть, за века.

Девятая, ещё одна книга Лоуренса. «Феникс» — великая, очень красивая, но это не последний мой выбор. Мой последний выбор — его книга «Психоанализ и бессознательное». Её редко читают. Скажите, кто-нибудь сейчас собирается прочесть эту книгу?. Люди, читающие романы, не станут читать её, люди, читающие о психоанализе, не будут читать её, потому что они не рассматривают Лоуренса как психоаналитика. Но я прочёл её. Я не поклонник романистов, ни сдвинутый на психоанализе — я свободен от того и другого. Абсолютно свободен. Я люблю эту книгу.

Мои глаза начинают накапливать влагу. Пожалуйста, не перебивайте.

«Психоанализ и бессознательное» была одной из самых любимых и лелеемых мной книг. Хотя я не читаю больше, если бы я захотел опять почитать, я начал бы именно с этой. Не Веды, не Библия, а «Бессознательное и псиоанализ». И знаете что, эта книга против психоанализа.

Лоуренс был настоящий революционер, бунтарь. Он был намного более революционен, чем Зигмунд Фрейд. Фрейд — это средний класс. Я не буду говорить больше, не ждите. В словах ″средний класс″ я имею ввиду ‘всё посредственное’. Это значение среднего класса — где-то посередине. Зигмунд Фрейд не был бунтарём по-настоящему; Лоуренс был.

Хорошо. Вам не надо беспокоиться обо мне и моих глазах — это даже интересно, я никогда не плакал так долго.

Десять: «Свет Азии» Арнольда. Я должен сказать ещё о двух книгах — и, даже если я умру, я должен закончить этот дискурс.

Одинадцать. Одинадцатым номером — «Биджак». «Биджак» — это подборка песен Кабира; это означает ″семя″ — и, конечно, семя тонкое, хрупкое, ещё невидимое. Вы сможете увидеть его, только когда оно прорастёт и станет деревом.

Не перебивайте. Вы хотите продолжения? — это и есть нужный вопрос. Никогда не спрашивайте меня, спрашивайте себя. Если вы не хотите продолжения, просто скажите мне и этого достаточно. Это по-настощему сложно — ехать сразу на двух лошадях, а это именно то, чем я занимаюсь. К тому же один из них жеребец, а другая — кобыла. И что делать — два различных направления…

Двенадцать. Из-за этой ситуации на двенадцатом месте будет книга Герберта Маркузе «Одномерный человек». Я против этого, но его книга красива. Я против, потому что знаю — человек может быть осуществлён, только имея множество измирений, когда он выражает себя как только возможно — но не в одном измирении. «Одномерный человек» — это история современноого человека; это двенадцатая книга.

Тринадцатая — таинственная китайская книга «И Цзин».

Четырнадцатая и последняя. Это роман на хинди, он всё ещё не переведён на английский. Странно, что именно я упоминаю эту книгу, но она стоит упоминания. Название на хинди звучит так: Нади Ке Двип. Это переводиться «Острова Реки». Написал книгу Сатчитананд Ватсаяна. Книга для тех, кто желает заниматься медитацией; это роман медитаторов. Никакой другой роман, ни Толстого, ни Чехова, не может соперничать с ним в этом. И жаль, что он написан на хинди.

Обождите немного. Это так красиво, что я должен насладиться, прежде чем скажу ещё что-то. Говорить с этих высот очень непросто. Пожалуйста, никаких прерываний…

Я узнал, Дэвагит, что сегодня утром ты был не в себе. Это хорошо для опыта, для разнообразия — это то, что называют ″сад возможностей″. Хотя я и не поддерживаю ″выходы из себя″. Зачем выходить из себя? — войди в себя! Тогда ты будешь в правильном смысле одержимым, Ошо-одержимым. Но выходить из себя, теряться в этом… Ты сейчас на пути к Ошо-одержимости, но тебе стоит двигаться осторожно; я бы сказал научно, рационально.

Я даже не позволяю тебе вести твои записи, я перебиваю. Вместо того, чтобы извиниться, я кричу на тебя, я говорю «Не перебивай!», даже когда ты не сказал ни слова. Я понимаю, что любой бы вышел из себя. Но вы знаете, я сумашедший — а когда вы имеете дело с сумашедшим, вы должны быть снисходительны; не просто терпеливы, а любящи.

Когда ты просто молчишь, а я говорю «Не перебивай!», должно быть, я что-то имею в виду… Должно быть, это какая-то идея в твоём уме. Наверно, ты не был осознан к самой своей идее перебивания. Перебивать — это так приятно. И, конечно, ты здесь главный. Хотя бы в этом ковчеге, ты Ной. А я лишь пассажир без билета. Но я могу видеть даже то, что происходит в твоём бессзонательном — и, конечно, когда я говорю «Не перебивай!», это выглядит возмутительно. Никто не слышал, чтобы ты прерывал меня, даже ты… — но я слышал. Я слышал шёпот в твоём бессознательном.

Великие идеи приходят ко мне сегодня. Обычно я совсем беден, и у меня нет никаких великих идей. Прошу, не выходите из себя; лучше — войдите в себя.

P.P.S. продолжается; это было лишь небольшое замечание в скобках.

Первая книга на сегодня — «Искусство жизни» Лина Йутанга. Я вспоминаю одну из собственных моих книг — «Искусство умирания». Лин Йутанг ничего не знал о жизни, потому он ничего не знал и о смерти. Хотя он и китаец, он испорченный китаец, христианин. Став христианином, он стал испорчен. Обращение портит[19] — вот ты и христианин.

Книга Йутанга написана красиво во многих смыслах — помимо смерти. А это значит, что и жизнь не была включена. Жизнь может войти, только если вы позволяете случиться смерти в вас, никак без этого. Это две стороны монеты. Вы не можете оставить только одну сторону и отбросить другую. Но пишет он красиво, умело — но что бы он ни писал, это только воображение, чистое воображение. Просто мечты о красивых вещах. Иногда мечты бывают красивы. Не все ваши сны кошмарны.