Я говорил о многих вещах на хинди, о которых я не говорил по-английски без особой необходимости. И также наоборот: я говорил на английском о многих вещах, о которых не было возможности говорить на хинди. Моя работа была несколько странной. Когда все мои книги будут переведены с хинди на английский и с английского на хинди, вы будете ещё более изумлены, чем есть, и вы будете более удивлены — и у меня будет хороший повод для смеха. Нахожусь я в теле или нет, это не имеет значения, я должен буду от души посметься — я обещаю это, я буду смеяться, где бы я ни был! Я могу быть где-нибудь в космосе — и, видя как вы изумляетесь, видя ваши лица, как вы трясёте головами, не в силах поверить… потому что я говорил на обоих этих языках в разных измерениях… Я выбрал говорить на английском только потому, что он даёт возможность выразить то, чего не выразишь на хинди.

Третья книга сегодня — Йогасутра Патанджали. Бадрайана слишком серьёзен; Нарада черезчур несерьёзен; Патанджали где-то посередине — он точно посередине между ними, ни серьёзный, ни несерьёзный, сам дух учёного. Я наговорил десять томов о Патанджали, так что нет надобности возвращаться к нему опять. После десяти томов трудно ещё что-либо сказать, что-то добавить. Только то, что я люблю этого человека.

Четвёртая книга: «Песни Кабира». Ничего подобного нет во всём мире. Кабир невероятно красив. Необразованный человек, рождённый ткачём — не известный никому, — его мать оставила его на берегу Ганга. Он должен был стать незаконным ребёнком. Но мало того, что незаконным; он был рождён вне любви — а любовь единственный закон. Я говорил много также и о Кабире, и нет надобности сейчас добавлять ещё что-то, кроме того же, снова и снова: ″Кабир, я люблю тебя, как никого на Земле!..″

Моя нумерация всё ещё верна?

″Да, Ошо″.

Прекрасно. Дьяволы не могут меня побеспокоить совершенно!

Пятая: сейчас я вношу женщину. Я думал о том, чтобы внести женщину, но мужчины столпились у двери — очень не по-джентельменски! — и они не позволяют женщине войти. И женщина, которая всё же умудрилась войти… Бог мой, что за женщина! Мадам Бла-Бла Блаватская. Я всегда так называю Блаватскую: Бла-Бла. Она была великолепна в том, чтобы болтать на страницах своих книг — говорить много ни о чём, создавать горы над пустотой. И я знал, что она будет первой женщиной, которая войдёт. Она была сильной женщиной. Она справилась с тем, чтобы подвинуть в сторону всех этих Патанджали, Кабиров, Бодрайан и войти со своими семью томами «Тайной доктрины». Это моя пятая книга. Это почти энциклопедия — ENCYCLOPEDIA ESOTERICA. Никто, я думаю, не может сражаться с Блаватской в том, что касается эзотеризма — кроме меня, конечно; я могу написать семсот томов. Вот почему я избегал говорить о «Тайной доктрине»: если бы начал говорить о семи томах этой книги, я произвёл бы на свет, Иншала, Боже избави, семсот томов, не менее того.

Мне сообщили, что я наговорил уже триста тридцать шесть книг. Боже мой! Боже милостивый — милостивый, потому что я не читал их. Я не читал ни одну из них. Но Блаватская немедленно сделала бы что-то из этого. Это я и называю эзотеризм. Триста тридцать шесть; три-три-шесть… это значит три плюс три — ровно шесть. Шесть и шесть — шесть плюс шесть двенадцать — один плюс два… снова три! Вы снова и снова прибываеите к трём, и вы не можете освободится от этой эзотерики; вы получили ключ. Эзотерика открывает двери, о которых вы даже не подозревали. Тройки достаточно, чтобы открыть все двери, запертые или открыте.

Блаватская, бедная женщина — я жалею её и я также люблю её — не смотря на её лицо, не выражающее любви, не привлекательное — что тут скажешь! Её лицом можно только пугать детей, когда они делают что-то отвратительное. У Блаватской было ужасное лицо — но я жалею эту женщину: в мире мужчин, созданном мужчинами, управляемом мужчинами, она первая женщина, которая создала и возглавила новую религию — единственная из женщин… Теософия. Она соперничала с Буддой, Зарастустрой, Моххамедом, и за это я ей благодарен. На её месте должен был быть мужчина. Я ей благодарен за это.

«Тайная доктрина», хоть и содержит множество эзотерической ерунды — там также есть несколько прекрасных бриллиантов, и много лотосов. Там много дряни, потому что она была сборщиком. Она зашла в собирании самой разной дряни дальше других — она собирала всё, не заботясь, имеет это какую-то пользу или нет. Она была прекрасна в том, чтоб поместить всю эту бесполезную чепуху в одно и создать стройную систему. Очень систематичная женщина. Но всё же несколько — жалко говорить, что только несколько — бриллиантов разбросано там и здесь…

В целом книга стоит немногого. Я включил её только потому, что всего несколько женщин будут в моём списке, и я не собираюсь быть мужским шовинистом. Я не такой. Я могу быть женским шовинистом, но не мужским это точно.

Шестая — Песни Мееры.[5] После Блаватской я должен включить Мееру, просто чтобы сделать вещи красивыми снова, чтобы вернуть баланс. Блаватская очень тяжела и нужно несколько женщи, чтобы уравновесить её. Я сделаю это. Шесть — Песни Мееры. Это самое красивое, что когда-либо пелось женщиной или мужчиной. Их невозможно перевести.

Меера говорит: ″Маин то прем дэвани — я безумна в любви, так люблю, что становлюсь безумной, схожу с ума!!!″ Возможно, это даст вам намёк, понятие о том, какого рода песни она поёт. Она была принцессой, королевой — но она отказалась от места во дворце, чтобы быть уличной голодранкой. Играя на своей винне, она танцевала на рыночной площади, от города к городу, от деревни к деревне, она пела и плясала, изливала себя полностью, отдавала сердце… Я говорил о Меере на хинди; однажды найдётся сумашедший и переведёт то, что я сказал.

Семь: другая женщина. Я всё ещё пытаюсь уравновесить эту тяжеловесную Бла-Бла Блаватскую. Она была на самом деле тяжела, буквально, она весила наверно три сотни фунтов! Триста фунтов, и женщина! Она могла бы бросить через плечо вашего хвалёного Мухаммеда Али в один момент. Она могла бы просто затоптать всех так называемых великих, и от них не осталось бы и следа. Три сотни фунтов — настоящая женщина! Неудивительно, что она не могла найти любовника, только последователей. Естественно и очевидно: вы не можете любить такую женщину. Когда она напирает на вас, вы можете только следовать. Чтобы окончательно уравновесить Блаватскую, седьмая книгу — Песни Сахаджо.

Ещё одна женщина, Сахаджо. Даже имя её поэтично — оно значит ″самая суть спонтанности″. Я говорил о Сахаджо, но снова таки на хинди, английский не позволяет мне быть столь поэтичным. Я не вижу поэзии на английском языке, а то, что создаётся под именем позии, выглядит так непоэтично, что я удивляюсь, почему никто не бунтует против этого. Почему никто не хочет сделать английский поэтичнее, привнести в него свежесть?.. Он становится всё более языком учёных, техников, или, может, технологов. Очень жаль. Можно только надеяться, что когда-то то, что я говорил о Сахаджо, станет доступным широкому миру…

Восьмая книга — и ещё одна женщина, потому что я всё ещё не уравновесил эту чемпионку среди тяжеловесов Бла-Бла Блаватскую. Эта женщина закончит дело. Она — женщина-суфий; её имя Рабийя аль-Адабийа. ″Аль-Адабийа″ значит ″из деревни Адабийа″. Рабийа — это её имя, а Адабийа — адрес. Суфии так и назвали её: Рабийа аль-Адабийа. Та деревня стала почти Меккой, ещё при жизни Рабийи. Люди со всего мира, искатели отовсюду приезжали, что найти хижину Рабийи. Она была по-настоящему диким мистиком; она могла проломить своим молотком чей угодно череп… На самом деле она разбила много-много черепов и достала скрытую сущность оттуда.

Однажды, к ней пришёл Хасан — он был в поиске, его сердце требовало ответа. Однажды утром, стоя возле неё, он попросил Коран для утренней молитвы. Рабийа дала ему свою собственную книгу. Хасан был ошеломлён; он воскликнул: «Это немыслимо! Кто это сделал?» Рабийа исправила Коран! Она вычеркнула много слов во многих местах. Она удалила целые куски… Хасан сказал: «Это непозволительно. Коран нельзя исправлять!.. Кто может редактировать слова пророка — последнего посланника Бога?» Вот почему магометане называли его последним посланником — после него не было больше пророков, — и кто же может корректировать слова этого последнего посланника?!. Он абсолютно корректен, некорректируем.