— И почему ты не можешь посидеть спокойно, Мэгги? — простонала ее мать.

— Маленьким девочкам нечего и приходить ко мне, если они так себя ведут, — подхватила миссис Пуллет.

— Очень уж вы неуклюжи, юная мисс, — прибавил дядюшка Пуллет.

Бедная Мэгги снова села на место; музыка была изгнана из ее души, и там опять водворились все семь маленьких демонов.

Миссис Талливер, не ожидая от детей ничего, кроме неприятностей, пока они в доме, воспользовалась первой возможностью предложить, чтобы теперь, когда они отдохнули с дороги, им разрешили пойти поиграть на свежем воздухе. Тетушка Пуллет дала на это свое согласие, с одним условием — гулять только по мощеным дорожкам в саду и, если они хотят смотреть, как кормят птицу, не подходить слишком близко, а стоять на скамеечке, с которой садятся на лошадь; требование это стали им предъявлять после того, как Том был пойман с поличным, когда он гонялся за павлином в иллюзорной надежде, что от страха тот вдруг потеряет перо.

Искусство модистки и материнские огорчения временно отвлекли мысли миссис Талливер от ссоры с миссис Глегг, но теперь, когда самое интересное — обсуждение шляпки — осталось позади и больше не мешали дети, вчерашние тревоги снова овладели ее душой.

— У меня прямо камень на сердце, — начала она разговор, — что сестрица Глегг ушла от нас вчера в такой обиде. Видит бог, у меня и в мыслях не было обижать родную сестру.

— А, — откликнулась миссис Пуллет, — никогда не знаешь, что выкинет Джейн. Я не сказала бы об этом никому чужому, разве что доктору Тэрнбуллу, но я считаю — Джейн живет ниже своих средств. Я не раз говорила об этом Пуллету, он знает.

— Ну да, вы сказали это в прошлый понедельник, когда мы приехали домой после того, как пили у них чай; сегодня как раз неделя будет, — подтвердил мистер Пуллет, принимаясь поглаживать свое колено и укрывать его носовым платком, что он обычно делал, когда разговор принимал интересный оборот.

— Верно, так и было, — сказала миссис Пуллет, — вы лучше меня помните, когда я что скажу. У него замечательная память, у Пуллета, — продолжала она с чувством, глядя на сестру. — Мне бы плохо пришлось, если бы его вдруг хватил удар: он всегда помнит, когда мне время принимать лекарство, а у меня сейчас три разных.

— Пилюли «как прежде» через день… новые капли в одиннадцать часов и в четыре… и «горячительная микстура по надобности», — перечислил мистер Пуллет, посасывая в паузах мятную лепешечку.

— Ах, для сестрицы Глегг, может, тоже было бы лучше, ежели бы она ходила иногда к доктору, а не жевала турецкий ревень, когда у нее что заболит, — заметила миссис Талливер, естественно сводя все эти медицинские вопросы к тому, что занимало ее ум.

— Да, страшно подумать, — воскликнула миссис Пул-лет, всплеснув рунами, — как это люди так играют своим здоровьем. Это значит — просто судьбу искушать. Зачем тогда доктора, если не пользоваться их услугами? И когда у людей есть деньги, чтобы заплатить доктору, это просто неприлично, я тысячу раз говорила Джейн. Мне из-за нее перед знакомыми стыдно.

— Ну, нам-то нечего стыдиться, — заметил мистер Пуллет, — с тех пор как умерла миссис Саттон, у доктора Тэрнбулла нет в нашем приходе другой такой больной, как вы.

— Знаешь, Бесси, Пуллет хранит все склянки от моих лекарств, — сказала миссис Пуллет. — Ни за что ни одной не продаст. Он говорит — пусть, мол, люди увидят их после моей смерти. Уже две длинные полки в кладовой заставлены, — добавила она, принимаясь плакать, — хорошо, если на третью достанет. Я могу отойти прежде, нежели закончу дюжину этих новых. Коробочки от пилюль в стенном шкафу, что в моей комнате, — ты не забудешь, сестрица? — а вот от больших облаток и показать нечего, разве что счета.

— Не говори о своей смерти, сестрица, — прервала ее миссис Талливер, — кто вступится тогда за меня перед сестрой Глегг? И ты одна только можешь заставить ее помириться с мистером Талливером — сестрица-то Дин никогда на мою сторону не станет, а ежели бы и стала, разве может она говорить как те, у кого есть свои деньги?

— Знаешь, Бесси, твой муж, и правда, неладный какой-то, — заметила миссис Пуллет, готовая, по доброте души и свойственной ей склонности к меланхолии, повздыхать и над чужой бедой. — Он никогда не относился хорошо к нашей семье, а должен бы; и дети в него — мальчик озорной, всегда убегает от своих дядюшек и тетушек, а девочка грубит и такая смуглая. Тебе не повезло, Бесси; мне очень тебя жаль, ты ведь моя любимая сестра, и нам всегда нравился одинаковый узорчик на платье.

— Я знаю, Талливер горяч и говорит лишнее, — согласилась миссис Талливер, вытирая скупую слезинку, — но, видит бог, как мы поженились, он никогда и слова не сказал против того, чтоб я звала к нам моих родных.

— Я тебе вредить не стану, Бесси, — сочувственно проговорила миссис Пуллет, — боюсь, у тебя и без того горя хватит; да еще у твоего мужа на шее эта бедная сестра и ее дети, и тяжбы заводить он, говорят, охотник. Боюсь, как бы он не оставил тебя без гроша, когда помрет. Чужому кому я, конечно, и словечком об этом не заикнулась бы.

Такой взгляд на ее обстоятельства вряд ли мог утешить миссис Талливер. Нелегко было расшевелить ее воображение, но раз уж другие думают, что случай ее действительно тяжелый, — как же ей самой этого не думать?

— Но я-то чем виновата, сестрица? — промолвила она. Опасение, что ожидающие ее несчастья могут быть сочтены заслуженной карой за грехи, побудило ее произвести исчерпывающий обзор всех своих деяний за последнее время — Уж не знаю, кто больше старается для своих детей. О благовещении убирались, все пологи с кроватей снимали — так я работала за двоих, видит бог; а какую настойку из бузинного цвета я сделала — диво! Я подаю ее вместе с хересом, хотя сестрица Глегг всегда твердит, что я слишком много трачу. А ежели я люблю, чтоб у меня платье было в порядке, и не хожу по дому пугалом, так зато никто в приходе про меня не скажет, что я сплетни развожу или сею раздоры, потому что я никому худа не желаю; и коли кто пришлет мне пирог с мясом, в накладе не останется, — мои пироги поспорят с лучшими из соседских. И белье всегда в таком порядке, что, умри я завтра, мне не было бы стыдно. Ни одной женщине не дано сделать больше того, что она может.

— Но все это, знаешь, ни к чему, — вздохнула миссис Пуллет, склонив голову набок и с чувством глядя на сестру, — если твой муж порастрясет все деньги. Оно, конечно, если вас пустят с торгов и чужие люди купят вашу мебель, приятно думать, что ты протирала ее как следует. А твое белье с девичьей меткой может разойтись по всей округе. Печально это будет для нашей семьи. — Миссис Пуллет медленно покачала головой.

— Но что я могу поделать, сестрица? — повернулась к ней миссис Талливер. — Мистер Талливер не такой человек, чтобы ему указывать… даже пойди я к пастору и слово в слово заучи, что сказать мужу для его же пользы. Да я и не смыслю, бог свидетель, как это давать деньги на проценты и всякое такое. Я никогда не разбиралась в мужских делах, как сестрица Глегг.

— Ну, ты в этом вроде меня, Бесси, — заметила миссис Пуллет. — Я думаю, было бы куда приличнее, если бы Джейн почаще протирала зеркало в простенке — оно все в пятнах, я видела в прошлое воскресенье, — а не указывала людям, у которых доходы больше, чем у нее сроду бывало, что им делать со своими деньгами. Но мы с Джейн никогда ни в чем не сходились: она все носила только в полоску, а я люблю в крапинку. Ты тоже любишь в крапинку, Бесси, мы всегда в этом заодно были.

Растроганная этим воспоминанием, миссис Пуллет с чувством посмотрела на сестру.

— Да, Софи, — подтвердила миссис Талливер, — я помню, у нас обеих были одинаковые платья, голубые в белую точечку, — у меня и сейчас есть такой лоскут в одеяле; и ежели б ты пошла к сестрице Глегг и уговорила ее помириться с мистером Талливером, ты так бы меня одолжила. Ты всегда была мне хорошей сестрой.

— Ну, по-настоящему Талливер сам должен пойти к ней, и извиниться, и сказать, что наговорил все это сгоряча. Если он занял у нее деньги, нечего ему так высоко себя ставить, — заметила миссис Пуллет, симпатии которой не могли поколебать ее принципов: она не забывала, как должно рассуждать людям с независимым состоянием.