Женщины заметили, что она напугана.

— У нас нет ничего вкусного, чтобы дать барышне, — сказала старая цыганка льстивым тоном. — А она так голодна, сахарная моя.

— Ну-ка, ягодка, попробуй: может, съешь немного вот этого, — проговорила молодая, протягивая Мэгги коричневую тарелку с тушеным мясом и железную ложку. Мэгги, помня, что старуха рассердилась на нее за хлеб с грудинкой, не посмела отказаться, хотя от страха у нее пропал аппетит. Ах, если бы отец проехал мимо в своей двуколке и Забрал ее! Или хотя бы Джек Истребитель Великанов,[20] или мистер Великодушное Сердце,[21] или Святой Георгий,[22] поражающий копьем дракона, как это нарисовано на полупенсах, случайно оказались здесь! Но, подумала Мэгги, совершенно упав духом, этих героев ни разу не встречали в окрестностях Сент-Огга… там никогда не случалось ничего чудесного.

Мэгги Талливер, как вы видите, отнюдь не была такой высокообразованной молодой особой, какими неизбежно становятся восьми-девятилетние маленькие женщины в наши дни. Она всего один год ходила в школу в Сент-Огге, и у нее было так мало книг, что иногда она читала словарь. Рассматривая, что содержится в этой головке, вы столкнулись бы с самым неожиданным невежеством наряду с самыми неожиданными познаниями. Она могла бы сообщить вам, например, что существует такое слово, как «полигамия», а поскольку она была также знакома со словом «полисемия» — «многозначность», то вывела заключение, что «поли» означает «много»; но ей и на ум не приходило, что цыгане могут испытывать нужду в бакалейных товарах, и вообще голова ее была набита забавнейшей смесью самых разумных понятий и самых безумных фантазий.

Ее взгляд на цыган претерпел за последние пять минут разительные изменения. Если ранее она считала, что они станут почтительно к ней относиться и с удовольствием будут внимать ее поучениям, то теперь у нее возникла мысль — не хотят ли они ее убить, как только стемнеет, и, разрубив на куски, пустить потом на жаркое. У нее вдруг появилось подозрение, что старик со свирепыми глазами на самом деле — нечистый дух и может в любую минуту, сбросив свою Прозрачную личину, превратиться в ухмыляющегося кузнеца или в огнеглазое чудище с крыльями дракона. Нечего было и пытаться проглотить хоть кусочек тушеного мяса, а вместе с тем больше всего на свете она боялась обидеть цыган, обнаружив свое крайне нелестное о них мнение; с интересом, в котором ее не мог бы превзойти даже самый ревностный богослов, она раздумывала над тем, угадал бы нечистый ее мысли, если бы он действительно был среди них.

— Что, тебе не нравится, как это пахнет, душечка? — сказала молодая цыганка, заметив, что Мэгги не прикоснулась к еде. — Съешь немножко, ну постарайся.

— Нет, благодарю вас, — с принужденной улыбкой промолвила Мэгги, призывая все свое мужество для отчаянного шага. — Боюсь, у меня больше нет времени: кажется, уже темнеет. Думаю, я пойду сейчас домой и приду снова в другой раз, тогда я смогу принести вам корзину пирожков с вареньем и еще разных разностей.

Выдвинув этот невероятный проект, она встала, всем сердцем надеясь, что Аполлиона можно провести, но надежда ее угасла, когда старая цыганка сказала:

— Подожди-ка, подожди, маленькая барышня, мы сами отвезем тебя домой в целости и сохранности, когда поужинаем. Поедешь верхом, как настоящая леди.

Мэгги снова села, не очень-то полагаясь на это обещание, однако вскоре она увидела, как высокая девочка надела на осла уздечку и кинула ему на спину пару мешков.

— Ну-ка, маленькая мисс, — обратился к ней мужчина помоложе, поднимаясь с земли и подводя к ней осла, — скажи нам, где ты живешь. Как называется ваше место?

— Я живу на Дорлкоутской мельнице, — волнуясь, проговорила Мэгги. — Мой отец — мистер Талливер; там наш дом.

— Что?! Большая мельница, не доезжая Сент-Огга?

— Да, — сказала Мэгги. — Далеко это? Я бы лучше пошла пешком, если можно.

— Нет, нет, скоро стемнеет, нужно торопиться. А на осле тебе будет очень удобно, вот посмотришь.

И, подняв Мэгги, он посадил ее на осла. Она почувствовала облегчение при мысли, что с ней, по всей видимости, поедет не старик, но боялась даже надеяться, что везут ее Действительно домой.

— Вот твой хорошенький капор. — сказала молодая цыганка, надевая ей на голову этот прежде презираемый, а теперь столь желанный предмет туалета, — и ты расскажешь, как хорошо мы с тобой обращались, правда? И называли тебя славной маленькой барышней.

— О да, благодарю вас, — воскликнула Мэгги. — Я вам очень обязана. Но мне бы хотелось, чтобы вы тоже поехали со мной. — Она подумала — все лучше, нежели остаться с глазу на глаз с одним из этих ужасных мужчин; куда приятней, если тебя зарежет целая компания.

— Так, значит, я тебе больше нравлюсь? — улыбнулась женщина. — Но я не могу с вами идти, мне за вами не угнаться.

Оказалось, что и мужчина едет на том же осле, позади Мэгги, и хотя даже самый страшный сон не мог бы привести ее в больший трепет, она была столь же бессильна воспротивиться этому, как и сам осел. Женщина, похлопав ее по спине, сказала «до свидания», и серый, сразу уразумев, на что намекает палка хозяина, мелкой рысцой пустился по проселку в ту сторону, откуда Мэгги пришла за час до того, а высокая девочка и растрепанный мальчишка, тоже вооруженные палками, услужливо сопровождали их первую сотню шагов, визгом и ударами понукая осла.

Даже Ленора[23] во время своей фантастической полночной скачки с призраком-возлюбленным не была так напугана, как бедняжка Мэгги во время совершенно прозаической поездки на трусящем рысцой осле, с цыганом, рассчитывающим заработать полкроны. Красный свет заходящего солнца, чудилось ей, таил в себе что-то зловещее, с чем, безусловно, был связан тревожный крик второго осла, того, что с колодкой на ноге. Две низкие, крытые соломой хибарки — единственное жилье на этом проселке — казалось, только усиливали мрачность картины. У них были крошечные оконца и двери на запоре. Вполне возможно, что там жили ведьмы, и Мэгги вздохнула с облегчением, когда осел проехал мимо.

Наконец — о радость! — этот проселок, самый длинный на свете, стал подходить к концу и уперся в широкую дорогу, по которой как раз проезжал дилижанс! А на перекрестке стоял столб — она, несомненно, видела его раньше — с дощечкой: «До Сент-Огга две мили». Значит, цыган действительно везет ее домой. Возможно, он в конце концов неплохой человек и, вероятно, обиделся, что она не хотела с ним ехать. Мысль эта все сильнее овладевала Мэгги, по мере того как она с несомненностью убеждалась в том, что дорога ей хорошо знакома; она ломала себе голову, как бы ей начать разговор с оскорбленным ее недоверием цыганом и не только ублаготворить его, чтобы он перестал обижаться, но стереть даже самую память о своей трусости, и тут — они как раз подъезжали к перекрестку — Мэгги увидела мужчину верхом на лошади с белой мордой.

— Остановитесь, остановитесь! — закричала она. — Это мой отец! О, отец, отец!

Внезапная радость обожгла ее, как боль, и, прежде чем отец успел подъехать, она разрыдалась. Можно представить себе удивление мистера Талливера: он ехал кружным путем из Бассета и дома еще не был.

— Как, что это значит? — спросил он, придерживая лошадь.

Мэгги, соскользнув с осла, подбежала к нему и ухватилась за стремя.

— Маленькая мисс, верно, заблудилась, — сказал цыган. — Она пришла к нашему шатру в конце Данлоу-Лейн, и я вез ее домой. Немалый путь, после того как пробудешь на ногах весь день.

— Да, отец, он такой добрый, он повез меня домой, — подхватила Мэгги, — очень добрый, хороший человек.

— Что ж, держи, любезный, — сказал мистер Талливер, вынимая пять шиллингов. — Ты честно заработал эти деньги. Что бы я делал без моей дочки! Ну-ка, подсади ее в седло… Что же это, Мэгги, как это ты? — начал он, когда они снова двинулись к путь и Мэгги, тихо всхлипывая, прижалась к груди отца. — Как это вышло, что ты заблудилась?