Наконец Амети остановился перед небольшой железной дверью. Собравшись духом, он обратился к Нимрихилю:

— Если хочешь остаться в живых, то молю тебя: не выказывай никакого недовольства или удивления, а паче того — отвращения к тому, что увидишь. Помни, что ты должен выглядеть как раб, вести себя как раб, молчать как раб и терпеть все как раб: иначе ты погубишь не только себя или меня, — тут его голос предательски дрогнул, — но и своего друга не спасешь. Ты понял меня?

Нимрихиль молча кивнул. Лицо его, обезображенное шрамами и покрытое пылью, было в мигающем свете лицом раба. Амети тяжело вздохнул и, задув свечу, отворил громко заскрипевшую дверь. Они вошли в Храм.

За ржавой железной дверью начинался высокий и широкий переход, уже не высеченный в скале, а облицованный каким-то гладко обтесанным камнем. Освещали его масляные лампы, стоящие в нишах выше человеческого роста через каждые полтора десятка рангар. Разнотонные каменные плитки пола образовывали прихотливый узор, трудноуловимый в тусклом свете.

Амети шел впереди торопливой походкой занятого человека. Нимрихиль неслышно скользил за ним как тень, словно и правда сделавшись меньше ростом и незаметнее. Оглядевшись и прислушавшись еще раз, следопыт понял, что застойный воздух, стены и пол как будто поглощают ненужные звуки мелочной житейской суеты.

Амети повернул налево, где в полумраке обнаружилась неширокая пологая лестница, по кругу ведущая наверх. Они долго подымались, и, когда, наконец, вышли в переход, Альвион почувствовал, что они выбрались из скального тела горы в само здание: воздух сделался суше и одновременно свежее. Здесь ниши для ламп были чаще, переходы — выше и просторнее. Впереди зазвучали человеческие голоса, и навстречу Амети и Нимрихилю из поперечного прохода вынырнула процессия жрецов — все в парадных красных облачениях, сверкая золотом посохов, широких запястий и многочисленных изображений Скарабея. Амети низко склонился, а нумэнорец скорчился за его спиной, припав к полу.

Когда процессия миновала их — путники успели уловить лишь отдельные слова в гуле голосов и встревоженную интонацию — последний из жрецов, благообразный седовласый старец, вдруг обернулся и, близоруко прищурившись, воскликнул:

— Амети, это ты, ничтожный? Что ты здесь делаешь, во имя Влекущего? И как ты попал в Храм?

Амети, было распрямившись, снова согнулся и меленькими почтительными шажками приблизился к жрецу.

— Приветствую, начальствующий, рад видеть вас в добром здравии, осени вас благость Златого. Позвольте вашему рабу осведомиться о здоровье верховного и состоянии дел Храма. Все ли благополучно в Обители?

— Все очень и очень скверно, — проворчал старший жрец. — Начиная здоровьем верховного и кончая благополучием Храма. Но скажи мне, ради всего святого, почему ты здесь, а не в цитадели язычников, куда тебя послала Обитель в моем лице? Или ты узнал нечто, вести о чем не терпят отлагательств?

Амети угодливо захихикал:

— Поистине, проницательность начальствующего не ведает границ, ведь я и в самом деле привез важные новости, и, надеюсь, не опоздал. Но что же с верховным святителем?

Старший жрец огляделся по сторонам и негромко произнес:

— Он не выходит уже больше недели. Молится и медитирует в святилище за запертыми дверьми. А в таком возрасте, да продлятся его дни, это очень опасно. Ведь и жертвоприношение придется проводить без него… Приезжала Черная Стража с королевским письмом, требовали встречи с верховным, но мы даже не смогли, чтобы взять письмо, открыть им ворота, которые верховный велел запечатать перед тем, как удалился к себе. Поэтому теперь Дхарин велел взять нас в осаду, а мы и знать не ведаем, в чем перед ним провинились. Постой, повтори: а как же ты попал в Обитель?

— Через подземный ход. К сожалению, мне пришлось бросить лошадей и сбрую…

— Когда будешь писать отчет о путешествии, упомяни об этом, чтобы я потом не забыл наложить на тебя наказание за разбазаривание имущества Обители, а то мне некогда с тобой сейчас разбираться, — заметил старший.

— Как прикажете ничтожному рабу, — покорно отвечал Амети. — Я могу пойти к себе, дабы изготовиться к служению?

— Нет, некогда, пойдешь как есть. Ступай сейчас в четвертую келью на пятом ярусе, где книгохранилище, и передай чародею… Что же ему надо передать..? Или нет, это он должен тебе что-то сказать. В общем, поди разыщи чародея, а потом бегом на служение. Может, что-то и сообщат новое.

Старший жрец повернулся и поспешил своей дорогой. Амети не удержался и прошипел ему вслед:

— Фиговую косточку ты на меня наложишь, старый сморчок! Все равно все забудешь к утру…

Повернувшись к следопыту, Амети шепотом добавил:

— Это мой начальствующий, который беспамятный и знает нужное слово. Пошли искать чародея.

— Того самого? — одними губами спросил Нимрихиль.

— Да, его. Но будь осторожнее, — точно так же ответил жрец.

Они поднялись еще выше, а когда вышли в переход, то им навстречу то и дело пробегали жрецы, коротко приветствуя на бегу Амети. Здесь Альвион впервые увидел храмовых рабов: это были такие же, как он, молчаливые призраки, кравшиеся у самых стен, одетые в убогое тряпье, с лицами и телами, обезображенными побоями и пытками. Ему даже пару раз сделали какие-то знаки, которых он не понял и в ответ на которые просто пожал плечами.

Дойдя до четвертой от лестницы кельи, Амети отворил дверь и вошел. Альвион последовал за жрецом и осторожно прикрыл за собой низкую дверь.

Он увидел тесную клетушку, заваленную манускриптами и свитками разной степени ветхости. В келье так сильно пахло пылью и старьем, что Амети громко чихнул, заставив вздрогнуть и оторваться от чтения толстой книги в деревянном переплете обитателя кельи, одетого лишь во что-то вроде некогда белой юбки длиной до колена. Человек этот был худ как рыбий скелет и сед как лунь, а его белая борода доходила до пояса, но проницательный взгляд из-под морщинистых век вдруг с нестарческой силой ожег Альвиона каким-то мгновенным прозрением и пониманием его истинной сути. Следопыт инстинктивно отпрянул, но в этот момент ничего не заметивший Амети вместо приветствия обратился к чернокнижнику со следующими словами:

— Да не осветит тебя Освещающий, нечестивец! Почему ты не собираешься в зал, а читаешь свои богомерзкие писания?

Подойдя к столу, жрец довольно нагло захлопнул открытую книгу, на обложке которой Альвион успел углядеть начало названия — «О природе…», столкнул ее на пол и уселся на стол:

— Давай говори скорее, чего ты там должен передать моему начальству, а то мне некогда с тобой, сквернавцем, рассиживать.

— Приветствую тебя, о благороднорожденный Амети, но не припомню ничего такого, что я обещал бы твоему старшему, — скрипучим старческим голосом отвечал чародей. — Вот он мне кое-что обещал…

— Но-но, обещали ему, — нахально передразнил мага Амети. — Ишь ты, птица какая важная, ему обещали… Значит, опять мой беспамятный все на свете перепутал… Чего у тебя свеженького, интересненького?

— Да ничего, — отвечал колдун. — Вот разве что расположение звезд подвижных и неподвижных предвещает нам всякие беды и напасти, но это и без звезд видно.

— Кому это — нам? — насторожился Амети.

— Всем: тебе, Храму… И мне, ничтожному: чем-то я не угожу вышним, — со вздохом сказал колдун.

— А что со мной такое случится? — испуганно спросил Амети.

— С тобой? Гнев высокопоставленных особ — должно быть, старший наконец вспомнит про твои оплошности, смертельная опасность, проистекающая от животных: может быть, тебя укусит бешеная собака или скинет лошадь? Еще какая-то мелочь, точно не помню… Ах да: у тебя в гороскопе велико влияние Звезды Морей, и непонятно, к чему это обернется — к добру или к худу.

Амети закашлялся и торопливо слез со стола:

— Ну тебя к рухам в Преисподнюю с такими предсказаниями… Пойду я лучше на служение, а то опоздаю еще, в самом деле…