— Ты слышала, дорогая? Арлингхерст!

— Что?

— Арлингхерст!

Кран закрыли.

— Ничего не слышно, вода хлещет. Куда, ты говоришь?

— Арлингхерст!

— Не верю.

— Да, — вмешался третий голос. — Это правда.

— Не может быть, в Арлингхерст только что окончивших не посылают.

— Нет, это действительно так. Секретарша мисс Ходж сказала Джолли по секрету, а Джолли сказала своей сестре в деревне, а та — мисс Невилл из «Чайника», а мисс Невилл рассказала Нат Тарт, когда она зашла туда выпить чаю с этим своим кузеном.

— Этот жиголо опять здесь?

— Слушай, Арлингхерст! Кто бы мог подумать! А как ты думаешь, кому его отдадут?

— Ну, это ясно.

— Конечно Иннес.

— Счастливая Иннес.

— Она заслужила это.

— Только вообрази — Арлингхерст!

И на втором этаже было то же самое: шум, плеск воды, голоса и «Арлингхерст».

— Кто тебе сказал?

— Нат Тарт.

— О Господи, она же сумасшедшая, все знают.

— Ладно, в любом случае это место для Иннес, так что меня это не касается. Я, наверно, обращусь в С.Л.Г.[31]

— Может, она и сумасшедшая, но ей не нужно место, и она ничего не поняла. Она даже не знала, что такое Арлингхерст, так что для нее это пустяк. Она спросила: «Это что, школа?»

— Школа! Ну и ну!

— Слушайте, дорогие мои, Ходж, наверно, совсем обалдела от гордости!

— Думаешь, она настолько обалдела, что угостит нас сегодня на ужин пирожными вместо этого молочного пудинга?

— А я думаю, Джолли еще вчера сделала пудинги, и они ждут нас, выстроившись в ряд.

— Что касается меня, пусть ждут. Я собираюсь в Ларборо.

— И я. Слушайте, Иннес здесь?

— Нет, она уже вымылась. Одевается.

— Знаете что, давайте все устроим вечеринку в честь Иннес, вместо того чтобы устраивать маленькие вечеринки каждая у себя. В конце концов, это…

— Да, давайте, хорошо? Не каждый же день человек получает такое место, и Иннес заслужила его, все будут рады, и…

— Да, давайте устроим это в общей комнате.

— Это же честь для всех. Награда Лейсу.

— Арлингхерст! Кто бы мог подумать?

— Арлингхерст!

Люси решила, что неосторожность маленькой тихой секретарши была, очевидно, вызвана тем, что она знала: новость вот-вот будет обнародована. Даже осторожная, скрытная Генриетта не могла дольше хранить в тайне такое известие, хотя бы по той простой причине, что Арлингхерст ждал ответа. Наверно, подумала Люси, Генриетта хотела, чтобы прошла «трудная неделя», а потом уж собиралась сделать сенсационное сообщение; Люси не могла не согласиться, что момент для сообщения был выбран очень точно.

Когда она шла по коридору к своей келье, она встретила Иннес, которая застегивала пуговицы на свежем полотняном платье.

— Ну вот, — сказала Люси, — кажется, день прошел успешно?

— Вы имеете в виду этот гвалт? — спросила Иннес. — Да, мы выиграли. Но то, что вы слышите, — это не боевой клич. Это хвалебный пеан, потому что им никогда не придется переживать такую неделю.

Люси отметила про себя, что девушка бессознательно употребила слово «им». На какой-то момент она поразилась спокойствию Иннес. А может быть, та еще не слышала о вакансии в Арлингхерсте? Но когда Иннес из полутьмы коридора ступила в пятно яркого света, лившегося из двери, открытой в комнату Дэйкерс, Люси увидела, что лицо девушки сияет. И ее собственная душа откликнулась, она порадовалась за Иннес. Значит, вот так она восприняла это — как будто перед ней раскрылись Небеса?

— Во всяком случае, вы выглядите счастливой, — сказала Люси, прибегая к плоско-банальному выражению, потому что никакими словами нельзя было описать того, что светилось в глазах Иннес.

— Как говорит О'Доннелл, сам король мне не брат, — сказала Иннес. — Ведь вы придете на вечеринку к Стюарт, правда? Это хорошо. Там и увидимся.

Люси напудрила нос и решила пойти в «старый дом» посмотреть, как реагировали на новость об Арлингхерсте преподаватели. Может быть, там и чай еще остался. Она совсем забыла про чай, и, наверно, Густавсены тоже забыли. Люси проверила бутылку шампанского, которую в ожидании вечеринки у Стюарт положила в лед, выпрошенный у мисс Джолифф, еще раз пожалела, что у виноторговца в Ларборо не оказалось года получше, но решила (весьма справедливо), что Реймс и его продукция были для студенток просто «шампанским».

Чтобы попасть в «старый дом», ей надо было снова пройти мимо спален Старших и ванных комнат на втором этаже, и Люси показалось, что гвалт достиг нового пика интенсивности, поскольку все большее число студенток узнавали новость, комментировали ее, передавали — и все это, перекрывая шум воды, хлопанье дверей и топот ног. После этого рева и возбуждения странными казались тишина, покойный мир «дома», его кремовые стены, мебель красного дерева, высокие окна и просторные комнаты. Люси пересекла широкую лестничную площадку и открыла дверь в гостиную. Здесь тоже было тихо, и Люси вошла, закрыла за собой дверь и только потом осознала истинное значение этой тишины, осознала, что тишина насыщена электричеством и что она, Люси, вошла в самый разгар скандала, разыгравшегося среди преподавателей. Более того, если судить по выражению лиц, скандала невероятно грандиозного. Спиной к камину, как бы заняв оборонительную позицию, стояла Генриетта, лицо ее покраснело, и на нем застыло упрямое выражение; остальные смотрели на директрису гневно и обвиняюще.

Люси с радостью убралась бы восвояси, но кто-то автоматически налил чашку чая и сунул ей в руки, и она не могла поставить ее и выйти. Хотя сделать это очень хотелось по многим причинам. Чай был почти черный и совсем остывший.

Никто не обратил на Люси никакого внимания. Либо они считали ее своей, либо были слишком захвачены ссорой. Их глаза отметили ее присутствие с тем же рассеянным безразличием, с каким в вагоне поезда встречают проводника, собирающего билеты: он имеет законное право войти, но участником разговора не станет.

— Это чудовищно! — говорила мадам. — Чудовищно!

Люси впервые увидела, что мадам изменила позе Рекамье и сидела, опустив свои стройные ноги на пол.

За ее спиной стояла мисс Люкс, ее бледное лицо было бледнее обычного, а на скулах горели два ярко-красных пятна. Фрекен сидела, откинувшись на спинку одного из обитых ситцем стульев, и вид у нее был высокомерный и мрачный. A Рагг, у окна, выглядела одновременно смущенно и сердито, как будто ей, лишь недавно пришедшей из мира смертных, это сражение олимпийцев казалось неприличным.

— Не вижу в этом ничего чудовищного, — сказала Генриетта, пытаясь придать своему голосу командирский оттенок, оттенок голоса бывшей старосты; но даже для уха Люси это прозвучало искусственно. Генриетта явно находилась в затруднении.

— Это более чем чудовищно, — заявила мадам, — это почти преступно.

— Мари, не глупите.

— Преступно со многих точек зрения. Вы собираетесь сбыть с рук недоброкачественный товар тому, кто рассчитывает получить самое лучшее. Тем самым вы подрываете репутацию Лейса, и потребуется лет двадцать, чтобы восстановить ее, если вообще это удастся сделать. И ради чего, спрашивается? Ради чего? Просто, чтобы удовлетворить свою прихоть.

— Не вижу, причем здесь прихоть, — сухо заметила Генриетта тоном, в котором прозвучала присущая ей величественность, подобная величественности датского дога. — Никто из присутствующих не может отрицать, что она блестящая студентка, что она очень много работала и заслужила награду. Даже все ее теоретические работы в этом семестре отличны.

— Не все, — сказала мисс Люкс, и звук ее голоса был похож на шипение воды, попавшей на раскаленную сковороду. — Работа, которую я проверяла вчера вечером, не может рассчитывать даже на вторую степень по патологии.

При этих словах Люси перестала обдумывать, что делать со своей чашкой чая, и навострила уши.

— О Господи, какая жалость, — произнесла Генриетта, несколько сбитая со своих позиций этой новостью. — Она так хорошо сдавала. Гораздо лучше, чем я смела надеяться.