Словно предвидя недоуменные вопросы людей конца XX столетия, Де Брюин успевает отметить особенности московского климата. Так ли уж он, климат, разнится от сегодняшнего?
«Месяц Апрель начался такою теплотою резкою, что лед и снег быстро исчезли. Река от такой внезапной перемены, продолжавшейся сутки, поднялась высоко… Немецкая слобода затоплена была до того, что грязь доходила тут по брюхо лошадям. Летом особой жары не случалось, а в конце сентября выпадал первый снег. В начале октября наступали морозы, вскоре и надолго сменявшиеся дождями, так что, когда в середине ноября Яуза стала и на ней начали кататься на коньках, снега еще не было». И снова «…под исход года время настало дождливое… Но в начале Генваря, с Новым годом, погода вдруг переменилась: сделалось ясно и настали жестокие морозы». И так повторялось из года в год.
День за днем Де Брюин втягивается и в круг придворной жизни. Спустя несколько недель после прибытия – первый царский заказ. Петру срочно нужны портреты трех племянниц – дочерей его старшего брата и соправителя Иоанна Алексеевича. Иоанна давно нет в живых, но царевны при случае могут превратиться в «дипломатический капитал». Их будущими браками Петр рассчитывал укрепить политические союзы России. Слов нет, хватало и своих живописцев. Но от Де Брюина ждали полного соответствия европейским модам и вкусам – недаром он побывал при стольких дворах. Русские невесты ни в чем не должны были походить на провинциалок.
4 февраля 1702 года Меншиков везет Де Брюина в Измайлово к матери царевен, вдовой царице Прасковье Федоровне. Хоть и поглощенный сложным придворным церемониалом, Де Брюин все же успевает заметить, что Измайловский дворец совсем обветшал. Что царица Прасковья была когда-то хороша собой, а из дочерей красивее всех средняя, Анна Иоанновна, белокурая девочка с тонким румянцем на очень белом лице. Две другие сестры – черноглазые смуглянки. Отличаются «все три вообще обходительностью и приветливостью очаровательной. Подобной простоты обращения в монаршьем доме объездивший много стран путешественник и представить себе не мог.
Да, радушие и приветливость царицы и царевен поразительны. Да, простота обращения Петра I с художником невозможна для других коронованных особ в Европе. И все же ничто не может скрыть от Де Брюина сути существующей в Московии государственной системы. «Что касается величия русского двора, – приходит он к выводу, – то следует заметить, что Государь, правящий сим Государством, есть монарх неограниченный над всеми своими народами… Он все делает по своему усмотрению, может располагать имуществом и жизнью всех своих подданных, с низших до самых высших, и, наконец, что всего удивительнее, его власть простирается даже на дела духовные, устроение и изменение богослужения по своей воле».
Де Брюин не торопился покидать Россию. Только 15 марта 1703 года он решается тронуться в дальнейший путь на восток. За Коломенским, у села Мячково, где добывается камень, сделавший Москву «белокаменной», он садится на судно армянских купцов, чтобы по Оке и Волге спуститься к Астрахани. И мелькают названия – Белоомут, Щапово, Дединово, Рязань, Касимов… Одни отмечены дорожными происшествиями, другие запомнились постройками, пейзажами, иные – простым отсчетом верст. Их виды со временем оживут на великолепных огромных гравюрах «Летучего голландца». Прошло четыре года. Позади – Персия, Индия, Ява, Борнео. Летом 1707 года Де Брюин – снова в Астрахани, чтобы пройти теперь уже вверх по Волге. Но сейчас он уже не столько исследователь – от души радуется происшедшим переменам в облике Москвы. На Курьем торгу выросло здание аптеки, которая должна снабжать лекарствами всю русскую армию. Работают в ней восемь аптекарей, пятеро подмастерьев, сорок работников. Лечебные растения разводятся в двух садах в черте Москвы и к тому же собираются по всей стране вплоть до Сибири, куда готовится за ними специальная экспедиция.
На Яузе появилась городская больница, иначе – Странноприимный дом для больных и увечных, с двумя отделениями на восемьдесят шесть человек. Есть здесь своя большая аптека и, соответственно, один аптекарь, один медик и один хирург.
Рядом с больницей построена суконная фабрика с выписанными из Голландии специалистами. На берегу Москвы-реки, около Новодевичьего монастыря, начал работать стеклянный завод. Там делают всякого рода зеркала до трех аршин с четвертью в высоту – без них настоящего убранства в парадных комнатах любого дома не добьешься. Де Брюин видит, что исправлена Китайгородская стена, отремонтирован Кремль, а со слов москвичей ему становится известно, что в местном Печатном дворе появился латинский шрифт, выписанный из Голландии. В городском театре на Красной площади – Комедийной хоромине – идут регулярные, пользующиеся большим успехом у горожан спектакли.
И еще – замечания по поводу массового характера строительства по всей Московии, не говоря о самой столице: «Относительно зданий ничто не показалось мне так удивительным, как постройка домов, которые продаются на торгу совершенно готовые, так же как покои и отдельные комнаты. Дома эти строятся из бревен или древесных стволов, сложенных и сплоченных вместе так, что их можно разобрать, перенести по частям куда угодно и потом опять сложить в очень короткое время».
В этом-то, кстати, и кроется основная причина исключительно быстрого восстановления русских городов после частых и сильных пожаров.
Вот и Де Брюин приходит к выводу: «Многие писатели полагают, что некогда город Москва был вдвое больше того, как он есть теперь. Но я, напротив, дознал по самым точным исследованиям, что теперь Москва гораздо больше и обширнее того, чем была когда-нибудь прежде, и что в ней никогда не было такого множества каменных зданий, какое находится ныне и которое увеличивается почти ежедневно».
В феврале 1708 года Де Брюин окончательно прощается с Москвой. Невольно вспоминается, что был это канун произошедшей в 1709 году Полтавской битвы. Всего несколько лет оставалось и до окончательного перенесения русской столицы на берега Невы.
Maть и сын
«Свет очей моих», «радость моя», «красавица ненаглядная» – он никому больше не напишет таких слов. Только ей. Единственной. От всего сердца любимой.
Первой его встретила в жизни ненависть. Конечно, была безоглядная любовь юной матери – родила своего первенца Наталья Кирилловна в 18 лет. Была сердечная привязанность отца – хотя нужды в еще одном сыне у царя Алексея Михайловича не осталось. Старшего сына от первой жены уже объявили наследником, за ним стоял еще и младший – будущий царь Иван Алексеевич. Все мысли стареющего государя занимала молодая жена, столь непохожая на недавно скончавшуюся царицу Марью Ильичну.
Алексей Михайлович имел уже тринадцать детей. Они еще не подозревали в новом сводном брате соперника в борьбе за престол, но влияние на царя значило для них очень многое. Любовь обошла Алексея Михайловича стороной, хотя, казалось, он и нашел ее. На первых смотринах царских невест сам выбрал касимовскую дворяночку Всеволожскую. Прикипел, как говорилось, к ней сердцем, ввел в царский терем, готовясь к венчанию.
Только венчание не состоялось. По указке царского дядьки – воспитателя боярина Бориса Ивановича Морозова, затянули верховые девушки Всеволожской слишком туго волосы, лишилась она чувств и под предлогом утаенной от государя болезни была сослана со всей семьей в далекую Сибирь. Морозов же ради утешения предложил государю Марью Милославскую, сам поспешил жениться на ее сестре. Подчинился Алексей Михайлович, но к наставнику своему охладел. Не простил да и доверять перестал. «Сердцем осиротел», как говаривали в Москве. И вот на исходе мужского века, в 42 года, словно вернувшееся из юности, – чувство к Наталье Кирилловне.