Но на этот раз бабуся, казалось, была непреклонна. И девочка поняла это.

Низко опустилась черненькая головка, в то время как дрогнувшие губы произнесли через силу едва-едва: "Хорошо, бабуся, я останусь. Я же должна остаться, я знаю".

— Я останусь с тобою, — решительно заявила Дося в день посещения пансионерками "розовой дачи", глядя в затуманенные глаза подруги. — Право же, мне праздник не в праздник будет без тебя. Ты это знаешь отлично, Соня.

— Не говори вздора, Дося. Неужели же ты думаешь, что я приму твою жертву? Да если бы это и было так, если бы, действительно, тебе было неинтересно идти без меня в гости к Жоржу и Саше, то уже из-за одного Асиного оханья и аханья нужно было бы отказаться от твоего великодушного решения. Ты подумай только: не пойдешь ты — откажется Ася. За Асей Марина Райская с Ритой, для которых Ася является тем же, что пророк Моисей для евреев, выведенных им из Египта. А за этой парою, глядишь, пожелает свеликодушничать и наш Мишенька Косолапый — Маша Попова. И выйдет, как в сказке, — дедка за репку, бабка за дедку, и так далее. А в результате отправятся на праздник две сестрички и наша очаровательная «аристократия» в лице Зизи с ее "тонкой штучкой", Милечкой Шталь. Нечего сказать, приятный сюрприз для новорожденного! Зиночка будет трещать без умолку о своем аристократическом происхождении и о тех несуществующих богатствах, которыми обладают ее родители. Милечка же станет ходить на цыпочках, садиться на кончики стульев и всей своей особой подчеркивать без слов на каждом шагу: "Посмотрите на меня, что я за пай-девочка, воды не замучу". А Надя с Любой разинут рот до ушей и совсем ошалеют от множества разных разностей, которые им предстоит повидать в гостях. Веселый праздничек будет для бедного Жоржа!

— Но ведь сам-то Жорж, уговаривая своих родителей пригласить нас, прежде всего имел в виду тебя. Ведь он одну тебя, в сущности, из нас всех и знает.

— А ты на что? Ты и пойдешь вместо меня. Только не вздумай, чего доброго, еще разбалтывать ему, почему я не явилась. Упаси Бог! Однако ступай, тебе пора одеваться. Гляди, все уже готовы. Ай-ай-ай! Что это с Зиночкой нашей? Батюшки мои! Что она сделала со своей головой, несчастное создание? Баран бараном! Вот так завивка — мое почтение! — неожиданно рассмеялась звонким своим смехом Соня, увидя вертевшуюся у зеркала Зину Баранович.

— Вот уж не понимаю, что тут смешного. — обиделась та. — Ну да, я завивалась на ночь на папильотки и могу сказать откровенно, что вышло совсем недурно, — любуясь на себя в зеркало, цедила сквозь зубы Зиночка. — И вообще завилась я или нет — это мое личное дело и никого не касается. А ты задираешь меня потому только, что сама не идешь, из зависти. А почему не идешь — неизвестно. Разве из-за головной боли можно лишать себя такого удовольствия?

Но Соня-Наоборот только рукой махнула в ответ на эти слова. Говорить она не могла, потому что все еще давилась от хохота.

Действительно, вид завитой мелким барашком головы Зины казался презабавным, а ее круглое, всегда немного надутое лицо сейчас было полно самовлюбленности.

Кроме того, Зина вся благоухала какими-то крепкими духами, чуть ли не на версту дававшими знать о себе.

Зато сама девочка была очень довольна собою.

— Это очень дорогие духи, "Роза Ливана" называются, — пояснила она благоговеющей перед своей великолепной подругой Миле Шталь, — и maman каждую неделю дарит мне по флакону.

— По целому флакону? — замирала Миля.

— Ну да, что ж тут удивительного такого? Я думаю, что при наших средствах можно себе позволить маленькое удовольствие, — докончила она, гордо поглядывая то на Милю, то на сестричек Павлиновых, составлявших ее свиту.

А в это время маленькая Рита Зальцберг в противоположном углу дортуара говорила, волнуясь, своему другу Марине Райской:

— Ну что я буду там делать, Марочка? Ведь ты знаешь мою глупую застенчивость. При чужих людях я сама не своя, и, право же, я так завидую сейчас Соне-Наоборот в том, что она из-за головной боли может остаться дома. Ты уж извини меня, но я ни на шаг не отойду от тебя. Куда ты, туда и я. Можно?

— Никак ты трусишь, Маргарита? — услышав ее последние слова, подоспела к ним Маша Попова. — Да оно, собственно говоря, девочки, и мне самой-то не по себе что-то. И я бы, знаете, охотнее осталась дома. А то дом у них, у Бартемьевых этих, поставлен, говорят, на широкую ногу, по-аристократически. Всякие там церемонии; а я ведь мало в этих церемониях, признаться, смыслю. Еще, не приведи Господь, осрамлю бабусю, и непременно осрамлю, вот увидите. Или растянусь со всею моей медвежьей ловкостью на ровном месте, или уроню что-нибудь и разобью. Уж это как пить дать!

— Ничего, Мишенька, мы тебя поддержим, — успокоила ее подошедшая к девочкам Ася.

Вошла нарядная, в своем сером бархатном платье и белой наколке, Анастасия Арсеньевна и стала торопить детей:

— Готовы? Скорее, скорее, девочки! Соня, а ты не идешь? Мне сказала m-lle Алиса, что у тебя болит голова, и что ты намерена остаться дома? — по заранее решенному уговору с девочкой, как ни в чем не бывало, обратилась к ней Зарина и тотчас же заторопила детей.

— Ну, идем же, идем. Неудобно заставлять себя ждать, детки!

Вдруг взгляд бабуси упал на завитую барашком Зинину голову.

— Господи! Это что за прическа у тебя, Зина? Кто подал тебе мысль обезобразить себя таким образом? Или ты забыла, что я постоянно говорила вам, что простота и естественность красят гораздо больше всяких искусственных украшений? Скорее же пригладь эти ужасные завитки, Зина!

Краснея до ушей, Зина пробормотала:

— Теперь уже поздно перечесываться, бабуся, мы можем опоздать в гости.

— Но я не в праве взять тебя в этом уродливом виде, дитя мое. Скажут: хорошо же следит за своими девочками старуха-Зарина, выводит их в гости какими-то уродами. Осудят прежде всего меня, вашу воспитательницу. Возьми щетку и пригладь, по крайней мере, эти ужасные вихры.

Увы! Зине не оставалось ничего другого, как исполнить приказание Анастасии Арсеньевны.

И вот, наконец, пансионерки тронулись в путь. Дортуар опустел, лишь только последняя пара вышла за дверь. И крепившаяся до этой минуты Соня-Наоборот снова перестала владеть собою.

Теперь, когда никто не видел ее, девочка вдруг бросилась на свою кровать, зарылась лицом в подушки и пролежала так вплоть до ужина, пока оставшаяся с нею m-lle Алиса не пришла звать ее к столу.

— Добро пожаловать, добро пожаловать, дорогие гостьи. Надо ли говорить, как порадовали вы своим посещением моих сорванцов! Жорж, Саша, встречайте же ваших милых гостей.

Высокий, худощавый, с барской осанкой Виктор Петрович Бартемьев, стоя подле кресла-самоката, в котором сидела болезненного вида дама, радушно приветствовал Анастасию Арсеньевну и ее пансионерок.

Одетые в коричневые форменные платья и белые передники, девочки мало подходили к окружающей их роскошной обстановке.

Скромно подходила каждая из них к креслу-коляске хозяйки и низко приседала перед четой Бартемьевых. Те же радушно пожимали руки своим юным гостям, пока представлявшая девочек бабуся называла каждую из них по имени.

А из-за кресла-самоката Анны Вадимовны Бартемьевой и из-за спины ее мужа бойко выглядывала лукавая, смеющаяся физиономия Жоржа, то и дело подталкивавшего стоящего с ним рядом старшего брата.

Вдруг эта сияющая рожица омрачилась.

— А Сони-Наоборот-то как раз и нет, — успел он шепнуть Саше.

Флегматичный толстячок пожал плечами.

— Ну нет, так и нет. А не пришла — насильно на аркане не притащишь.

— Мы не будем мешать детям знакомиться. Не правда ли? Пройдем в мой будуар, — любезно предложила хозяйка дома Анастасии Арсеньевне и тотчас же покатила свое кресло по гостиной.