Звук гонга, раздавшийся по всему саду, заставил компанию встрепенуться.

— Нас зовут обедать, mesdames et moncieurs! — торжественно возвестил Алексей Федорович, пропуская вперед пансионерок.

В освещенной огромной люстрой столовой, с массивным буфетом, уставленным серебром, с нарядно и богато сервированным столом, старшие уже ожидали молодую компанию.

Анна Вадимовна, кресло которой пожилой лакей подкатил к ее хозяйскому месту на конце стола, встретила детей ласковой улыбкой.

— Ну что, познакомились с моими мальчиками? Не скучали? — обратилась она к пансионеркам, и ее тонкая, унизанная кольцами рука легла на белокурую головку ближе всех стоявшей к ней Доси.

"Вот кто похож на добрую волшебницу!" — вихрем пронеслось в тот же миг в голове девочки, и она с восторгом взглянула в бледное, усталое, но исполненное необычайной доброты лицо Бартемьевой.

— Вам, кажется, понравилась наша мамочка? — осведомился тихо у девочки Жорж, перехвативший восторженный взгляд Доси, устремленный ею на хозяйку дома, пока детей рассаживали вокруг стола.

— Ужасно нравится. Она похожа на добрую и прекрасную волшебницу. И как это грустно, что ваша милая мама не может ходить! — сочувственно вырвалось у девочки. — А может быть, она и поправится впоследствии?

— Увы! Вряд ли, наша мамулечка никогда уже не покинет своего кресла. Она больна неизлечимо. Так говорят, по крайней мере, все лучшие доктора, которые перебывали у нас. Да, нелегко ей, нашей бедняжке! Правда, папб всячески старается облегчить ее участь. У мамочки имеются все лучшие книги в библиотеке, она выписывает все интересные здешние и заграничные журналы. Кроме того, папб приглашает раза два в год хороших музыкантов играть на наших вечерах, так как мамочка больше всего в мире после нас, папб и детей, любит музыку.

— Ах, и я тоже люблю ее, и Веня тоже любит! — вырвалось у Доси.

— Кто это Веня? — заинтересовался Жорж.

— Веня? Это маленький горбун; мой друг детства. Я его очень люблю, он такой славный, сердечный мальчик.

— Очень добрый, — подтвердила Ася, прислушивавшаяся к этой беседе.

Девочки сидели по обе стороны Жоржа, на детском конце стола, где председательствовал Алексей Федорович. Вдали от старших они чувствовали себя свободнее и теперь старались познакомить мальчика с личностью Вени.

— Он горбун, но особенный горбун, — рассказывали они, — и если бы вы знали, как мужественно и терпеливо он переносит свое убожество! Ведь горбатых все считают злюками, а наш Веня — что ангел доброты. Даже Юра — и тот говорит, что в жизни не встречал такого мальчика.

— А кто это Юра? — снова полюбопытствовал Жорж.

— Юра — это Юрий Львович. Неужели вы не знаете Юрия Львовича? Господи, да он такой музыкант, такой, что другого такого в целом мире не сыщешь, — горячо, по своему обыкновенно, проговорила Дося.

— Ну, уж не в целом мире, положим, ты преувеличиваешь; к тому же ведь он еще и учится, — улыбнулась Ася, а у самой глаза так и вспыхнули счастливыми огоньками, и она благодарным взглядом окинула подругу.

— Музыкант, вы говорите? Скрипач? А мамочка как раз так любит скрипку! Надо непременно сказать папб, чтобы он пригласил вашего брата участвовать у нас в очередном концерте под Рождество. И вашего Веню хваленого мне очень хотелось бы видеть.

— Приходите к нам и увидите.

— Приду непременно. А вы далеко живете?

— На Васильевском острове. — И Дося сказала ему их адрес.

— Батюшки, как далеко! Почти что на том свете. А я все же приду. И Сашу притащу, и Алексея Федоровича. Можно? Уж очень мне на вашего чудо-горбунка поглядеть хочется.

— Ах, понятно, можно, очень рады будем. А в это время на противоположном конце стола шел разговор совсем иного рода.

— Зизя, послушай-ка, скажи, на милость, как ты во всех аристократических кушаньях толк знаешь? Ей-Богу, в первый раз подобный фрукт вижу, — с искренним ужасом, косясь на блюдо с артишоками, гудела шепотом Маша Попова.

— Попова, вы положительно невозможны, — тоже шепотом возмущалась Баранович. — Сколько в вас еще некультурности осталось. Ну, точно вот сейчас из деревни. Неужели вам никогда не приходилось бывать в хороших домах? Ну как можно не уметь есть артишоки?

— Ну, о культурности помолчи лучше, сама видела, как твоя собственная хваленая Миля рыбу с ножа ела.

— Неправда! Вы лжете, Попова, — возмутилась Зизи, в то время как глаза самой Мили смущенно забегали по сторонам.

— Господи, что за тарелки такие, насквозь их, кажется, видно, мудрено ли разбить, — охала снова Маша Попова.

— А ты не будь Мишенькой Косолапым, вот и не разобьешь, — поучала Зина.

— Хорошо тебе говорить, когда… Ай! Ай! — Маше Поповой так и не довелось договорить начатой мысли.

И ведь надо было сорваться руке и выронить нож прямо на край этой тонкой воздушной тарелки.

"Господи, так я и знала!" — с искренним отчаянием пронеслось в голове девочки при виде отбитого куска фарфора, упавшего тут же, подле ее прибора, и она, чуть не плача, смотрела испуганными глазами на причиненный ею изъян.

Смотрела на нее с дальнего конца стола и бабуся и только укоризненно качала головой.

— Ты удивительно неловкая девочка, Маша; извинись же перед хозяевами, по крайней мере, — произнесла Зарина, сразу разобрав, в чем дело.

— О, это такой вздор, что о нем и говорить не стоит! — поспешила успокоить и смущенную бабусю, и красную, как кумач, Машу хозяйка дома. — Не волнуйтесь же, дитя мое, — светло улыбнулась она растерянной Маше, — это даже хорошо отчасти: счастье нашему новорожденному принесет.

— Удивительное счастье — бить чужую посуду! Ваша maman слишком снисходительна и добра, — говорила между тем своему соседу, Саше Бартемьеву, Зина, — просто ее нельзя выводить в порядочное общество, эту косолапую, невозможную Машу. Совсем она невоспитанная девочка.

— А по-моему, это не невоспитанность, а просто случайность, со всяким это произойти может, — покачал головой тот. — И как можно говорить о невоспитанности кого-либо из ваших пансионерок, когда вас воспитывает ваша бабуся? А она всеми признанная чудесная воспитательница, как говорит наша мамочка.

— Молодец Саша! Срезал-таки эту напыщенную индюшку, — давясь от смеха и бойко поглядывая на Зизи, шепнул своим соседкам Жорж, — По правде сказать, не очень-то мне нравится ваша «аристократка». То ли дело Соня-Наоборот, да и вы обе, вот таких я понимаю! Кстати, что-то она поделывает, бедняжка Соня? Выпьем-ка за ее здоровье.

— За здоровье моей Сони? С восторгом! И просиявшая Дося первая протянула свою рюмку и чокнулась с Жоржем. Ее примеру последовала Ася.

— А я все-таки приготовил маленький сюрприз вашей Соне. Только вы ни за что не отгадаете — что. При прощанье я вам передам его. Вы увидите, какое удовольствие он ей доставит.

Жоржик так и кипел, так и искрился оживлением, и его соседки не отставали от него.

Теперь и Маша Попова, успокоившаяся немного, примкнула к этой веселой тройке, и ее забавный басок зазвучал на этом оживленном конце стола.

А в то же время воспитатель мальчиков, Алексей Федорович, старался оживить и развлечь сидевших по соседству с ним Марину Райскую и Риту, скромно молчавших во все время обеда. Но все темы, испробованные им для разговора, не принесли решительно никакого успеха. И Мара, и Рита ограничивались лишь односложными ответами на все предлагаемые им вопросы.

— Вы что это? Марочку мою разговорить, кажется, хотите? — поглядывая в их сторону, спросила через стол студента Анастасия Арсеньевна. — Ну, в таком случае, советую вам поговорить с нею о Сибири… Живо встрепенется наша неулыба-царевна. Она у нас сибирячка и так Сибирь любит, что ни в сказке сказать, ни пером описать.

— Так вы из Сибири, барышня? Да ведь и я также оттуда, — вырвалось радостно у студента. — Вы из какой губернии будете?

— Из Тобольской. Из-под самого Тобольска, — встрепенулась Мара.