1. Пребывать на территории анклава не более одних суток.

2. Избегать контактов с жителями, за исключением самых простых, типа: "как пройти?" и т.п.

3. Закрепить на своем теле несъемные датчики контроля.

Условия были достаточно жесткие, но в глубине души я и на это не надеялся. Хотелось повидаться с Провом, как бы между прочим сообщить ему, что я затеял, увидеть его удивление.

Но с Провом у меня связи не было.

— Симпосий открыт, — сказал людо-человек Александр Филиппович, — после того, как диалектик слегка выкричался и, вроде бы, поуспокоился. — Итак, что такое диалектика?

Каждый здесь знал точно, что такое диалектика, но знал также и то, что все другие предъявят свои ошибочные, бредовые, можно сказать, определения и будут отстаивать их до самого закрытия симпосия, если это удастся сделать.

Мегарцы заявили, что диалектика — это искусство спора, окружили столики с бутылками, кубками и ведрами и, как это ни странно, в самом споре больше не участвовали. Софисты определили диалектику как искусство представлять ложное и сомнительное за истинное, присоединились к мегарцам и лишь глубокомысленно поднимали вверх указательные пальцы в ответ на любое высказывание прочих диалектиков, показывая тем самым, что они правы и спорить тут не о чем.

Ильин предложил дать слово Гераклиту, назвав его при этом одним из основоположников диалектики. Гераклит сидел в кресле, специально изготовленном для частного детектива Ниро Вульфа, набычившись. Чувствовалось, что мысли у него есть, а на мнение других ему наплевать.

— Ну, ну... — поощрил Гераклита Ильин.

— Все возникает из противоположности и всею цельностью течет, как река. Изменение есть путь вверх и вниз, и по нему возникает мир. Одно и то же в нас — живое и мертвое, бодрствующее и спящее, молодое и старое. Ведь это, изменившись, есть то, и обратно, то, изменившись, есть это.

Энгельс тут же, перебив его речь, подчеркнул, что учение Гераклита о единстве противоположностей, его диалектику он находит наивной, но правильной, данной пока еще в общей форме и не дошедшей до частностей.

Тут, как я знал, Гераклит должен был перейти к "логосу", единому, одному и многому, но Ильин не попросил, а прямо-таки потребовал процитировать фрагмент о несозданности мира.

— Тогда слушайте, — сказал Гераклит. — Этот космос, тот же самый для всех, не создал никто из богов, ни из людей, но он всегда был, есть и будет вечно живым огнем, мерами разгорающимся и мерами погасающим.

— Очень хорошее изложение начал диалектики материализма! Философы-марксисты всегда будут вести борьбу с идеалистически-религиозно-мистическими извращениями Гераклита. — И тучный философ потерял для Ильина всякий интерес. — Ну-с, так-с, вот-с... Дадим слово идеалисту Платону? — Каким-то образом, само собой получилось так, что Ильин стал как бы руководителем симпосия, распорядителем его, комментатором.

 Подал было с лавки голос Зенон Элейский, которого Аристотель тут же иронично назвал "изобретателем диалектики". Обнаружив противоречие в движении, Зенон объявил само движение не действительным, а только кажущимся, так как посчитал, что там, где есть противоречие, там нет истины.

Ильин тут же нашелся:

— Сие можно и должно обернуть: вопрос не о том, есть ли движение, а о том, как его выразить в логике понятий! Движение есть противоречие, есть единство противоречий. Мы не можем представить, выразить, смерить, изобразить движение, не прервав непрерывного, не упростив, угрубив, не разделив, не омертвив живого. Изображение движения мыслью есть всегда огрубление, омертвление, — и не только мыслью, но и ощущением, и не только движения, но и всякого понятия. И в этом суть диалектики. Эту-то суть и выражает формула: единство и тождество противоположностей.

— Хоть я и любитель поспорить, — сказал Сократ, — но, раз диалектика искусство обнаружения истины путем столкновения противоположных мнений, а также способ ведения ученой беседы, ведущей к истинно определенным понятиям, я предлагаю перейти к основной части симпосия. — И он медленно потянул вывороченными губами вино из порядочной чаши. Все знали, что Сократа никому не перепить.

 Ильин, по слухам, не пьющий, почувствовал, конечно, что руководство симпосием ускользает из его рук.

— Нет, нет! Платона послушаем, — напористо сказал он, потирая руки.

— Я все сказал, — ответил Платон.

— Среди древних, хотя я и не усматриваю разницы между ними и, так называемыми, новыми,  изобретателем диалектики называют Платона, — сказал Георг Вильгельм Фридрих Гегель, — и делают это с полным правом, поскольку в философии Платона диалектика впервые встречается в свободной научной и, следовательно, в объективной форме. У Сократа диалектика имеет еще преимущественно субъективную форму, а именно форму иронии. Платон же пользовался диалектикой с великим умением.  — Он сидел в деревянном кресле прямо. Мешки под его глазами набрякли, и без того большой нос отвис совсем, пальцы впились в подлокотники. — Платон говорит: "Бог сделал мир из природы одного и другого; он их соединил и образовал из них третье, которое имеет природу одного и другого".

— Ну, понес! — остановил его Ильин. — Сейчас господин Гегель начнет подробно размазывать "натурфилософию" Платона, архивздорную мистику идей, вроде того, что "сущность чувственных вещей суть треугольники" и тому подобный мистический вздор. Это прехарактерно! Мистик-идеалист-спиритуалист Гегель, как и вся казенная, поповски-идеалистическая философия нашего безвременья, превозносит и жует мистику-идеализм в истории философии, игнорируя и небрежно третируя материализм. О Платоне вообще тьма размазни мистической!

-  Позвольте! — возмутился было Гегель, но тут же взял себя в руки. — Непосредственность небытия есть то, что образует собой кажимость... Бытие есть небытие в сущности. Его ничтожность в себе есть отрицательная природа самой сущности. Становление в сущности, ее рефлектирующее движение есть поэтому движение от ничего к ничто и тем самым назад к себе самой.

— Попался, идеалист! — радостно воскликнул Ильин. — Дальше пойдет знаменитое сравнение души с воском, заставляющее господина Гегеля вертеться как черта перед заутреней и кричать о "недоразумении, часто порождаемом" этим. Ха-ха! Боится! Вовсе скрал господин Гегель главное: бытие вещей вне сознания виртуального человека и независимо от него. Нередко здесь у Г. о боженьке, религии, нравственности вообще — архипошлый идеалистический вздор! И ни слова о материалистической диалектике; автор, должно быть, понятия о ней не имеет. Идеализм есть поповщина! Это не философия, господа махисты, а бессвязный набор слов. Тарабарщина! Трусливое увертывание! Врите, да знайте меру! Это невежество или беспредельная неряшливость. Это безграмотность. Жалкая мистификация!

Георг Вильгельм Фридрих сплюнул, схватился рукой за горло, где у него что-то клокотало.

— Одну, так сказать, моменто-вечность, господин профессор, — взмолился Александр Филиппович. — О людо-человеках что-нибудь...

— Я? — удивился Гегель.

— Вы, — подтвердил Александр Филиппович. Что-то его в этом споре заинтересовало.

— Пожалуйста... Отдельный людо-человек, в частности есть то, что он представляет собою лишь постольку, поскольку он прежде всего есть людо-человек как таковой, поскольку он есть во всеобщем. И это всеобщее проникает собою и заключает внутри себя все особенное.

— Прекрасная формула! — снова вмешался Ильин. — Не только абстрактно всеобщее, но всеобщее такое, которое воплощает в себе богатство особенного, индивидуального, отдельного! Все богатство особого и отдельного!! Tres bien!

— Так, так, — сказал Александр Филиппович.

— Да Фридрих вообще молодец! Что бы мы без него! Только этот самый Гегель есть поставленный на голову материализм. — Гегель вздрогнул, испугавшись, что его сейчас начнут переворачивать. Но Ильин, видимо, выражался фигурально. Всесторонняя, универсальная гибкость понятий, гибкость, доходящая до тождества противоположностей, — вот в чем суть Гегеля. Эта гибкость, примененная субъективно равна эклектике и софистике. Гибкость, примененная объективно, то есть отражающая всесторонность материального процесса и единство его, есть диалектика, есть правильное отражение вечного неразвития псевдомира.