Да все я мог! Ничего от меня не убыло. Одно сущее не может убыть, уменьшиться, претерпеть ущерб.

Стать людо-человеком? А вот этого я не мог. Не хотел просто. Сделаться вот этим домом с улучшенной планировкой? У меня не получилось. Стать Космоцентром людо-человеков? Снова не вышло.

Это все уже было ставшим. Ставшее ограничивало возможности.

"А не потереть ли спинку Каллипиге?" — подумал я.

Катись оно все к чертовой матери!.

... огромная прохладная тень крутояра пала на неподвижный облас.

Пров причалил лодку и наконец-то выбрался на твердь, ступая босыми ногами по холодной глине. Пришло в голову, что крутых берегов на местных озерах не бывает, и, возможно, здесь протока Тыма, пересыхающая летом. Если догадка подтвердится, он выиграет километров десять-пятнадцать, что будет очень кстати. Пров быстро поднялся по зеленому уже склону и огляделся.  Место казалось мрачноватым из-за стоявших за спиной, сплотившихся в один монолитно-грозный ряд темных пихт. Суживающиеся кверху до острия ножа, они и сами походили на гигантские, почерневшие от времени зазубренные ножи, сурово глядя на него из глубины своих тысячи лет. Не сразу заметил он притулившуюся к ближайшему огромному стволу пихты охотничью избушку, а когда его взгляд остановился на ней, то и вовсе обрадовался: что-что, а доску здесь он обязательно найдет. Да и обогреться, и заночевать в тепле.

Избушка, видать, недавно кем-то посещалась. Дверь открылась легко, и внутри на деревянном колченогом столе обнаружились остатки еды и заправленная керосиновая лампа, которую Пров не замедлил зажечь. Да, явно кто-то был здесь недавно: у печурки лежали заготовленные дрова и топорик, в углу под низким потолком висела сетка, в ней оказалась добрая краюха незасохшего хлеба и кусок сала, приятным запахом защекотавший в носу. Возможно, охотник пошел проверить капканы и скоро вернется. Насчет употребления хлеба и сала Пров не сомневался: закон тайги — выручать друг друга бескорыстно. И, пока разгоралась печурка, он перекусил и развесил штаны на просушку. За крохотным оконцем совсем стемнело. День завершался для Прова вполне удачно, утром он без хлопот вырубит весло и решит вопрос с протокой, а сейчас спать, спать...

 Жаль было пропойцу Ольджигина, дней за пять до этого сказавшего Прову: "Утону, однако", и так резко и бесповоротно выполнившего свое обещание.

Уютно потрескивали дрова в печке, блаженное тепло разливалось по телу. Пров положил поближе топорик, так, на всякий случай, привернул фитиль лампы и откинулся на топчане, застеленном старым одеялом. Смежил было веки, но что-то заставило его снова приоткрыть их.

У двери в углу на скамье сидел человек. А дверь, вроде бы, не открывалась. Или заспал?

— Здорово, — приподнялся Пров, вглядываясь.

— Привет и тебе, человече.

Глухой какой-то звук, словно, издалека и странно слово — "человече".

— Охотник, что ль? — уже садясь, спросил Пров.

— Охотник... за своим отражением. Должен же я иметь свое собственное отражение. Как считаешь?

Пров подкрутил фитиль повыше и вытаращил глаза. На посетителе, в слабом свете керосинки, виднелся какой-то серый балахон вместо нормальной одежды и сандалии на босую ногу. В такой хламиде по тайге и двух шагов не сделаешь. Лицо пришелец упорно отворачивал к стене. Но Прова испугать было трудно.

— Домовой?

— Не угадал.

"На вид тщедушный, одним ударом зашибу". — подумал Пров. — "Что ж, попробуй", -  был беззвучный ответ. — "Вот черт, он и мысли читает".

— Не черт я, мелочиться не будем.

— Сатана?

— Один раз встречались, выпить предлагал, да я отказался.

— Однако смурной ты какой-то, паря. Ты мне личность свою предъяви, отражение, как ты говоришь. Что ты морду воротишь?

— Что ж, смотри...

Странный гость повернул-таки голову к свету. Вместо лица у него... зияла слабо фосфоресцирующая дыра.

— Да-а, паря... — озадаченно прошептал Пров. — Кто ж тебя так обез-образил? Ни кожи, ни рожи...

Не таясь, он взял в руки топорик.

— Не нравлюсь? Тогда вот так...

И вместо него на скамейке возник... второй Пров. Пров настоящий на этот раз онемел. Не испугался, нет, просто нехорошо ему стало. Поначалу он даже не воспринял его как некое свое продолжение, как совокупление болезненно-разорванного пространства-времени и только минуту спустя удивился появлению своего двойника.

Если личина лже-действительности выглядела невзрачно, однотонно-серо и потому противоестественно (ей наверняка недоставало той самой полноты крови, которая и делает жизнь звучным, красочным, пьянящим и острым на вкус праздничным мгновением бытия), то подлинное лицо Прова постепенно оживало, ни в колорите, ни в колере ничего не теряя. Могут ли происходящие здесь-сейчас события связаться отнюдь не случайно и как-то влиять на теперешнюю искаженную реальность? Так или нет, но копия явно проигрывала от мощной близости оригинала. Она, пропуская сквозь полупрозрачную себя его налитый животворным соком образ, как бы отпивала из него и все же, заметно обескровленная, блекла, выцветала и походила на вылинявшую тряпку.

Прова бросило в жар. Лицо налилось кровью.

— Оборотень!

— И не оборотень.

Топорик мелькнул черной молнией и — хрясть! — ушел до половины топорища в грудь лже-Прова.

— Вот и попробовал. Неплохой бросок.

Без-образный принял свой прежний вид, отодвинулся в сторону и без видимого усилия вытащил засаженное в дерево лезвие топора, аккуратно положил его на скамейку. Пров хватанул из кружки несколько глотков воды, выдохнул шумно и пришел в себя.

— Откуда хоть? — спросил он.

— Я сразу всюду и везде. По-вашему, во всех временах и пространствах.

— Чудно, однако. Но и вреда от тебя, вижу, не будет, хотя и пользы никакой.

— Это — как пожелаешь.

— Добрый джин, значит?

— Вроде того. Виртуал я.

— Давай реально. Топор из стены ты вытащил, значит, сила есть. Меня в поселке Галина Вонифатьевна ждет, кино сегодня крутить будут. А я тут застрял. Поможешь?

— Нет проблем. Одевайся. Приятно было поговорить с настоящим человеком. А то все человеко-люди, людо-человеки... И диалектики тоже. Аристотелю всю плешь переели! Ну что, готов?

— Готов.

— Прощевай, если что не так.

— Покедова...

В сельском клубе "крутили" фильм "Ребятовые веселята". Все было как обычно, действо длилось пять часов. То глох движок и гас свет, то рвалась лента, то пьяный киномеханик путал части и запускал картину задом наперед... Мужики раз пятнадцать выходили курить. А в этих перерывах и паузах Пров и Галина Вонифатьевна целовались всласть. Виртуал? Привиделось... Пригрезилось...

Я стоял как столб, комкая платье в руках. Войти — не войти?

Такого и вопроса-то для меня не могло возникнуть. Это ведь было одним и тем же. А сейчас я колебался. Да что — колебался! Я страдал, мне было больно и радостно, я ждал и надеялся, был уверен и сомневался. Но все это было не так, как раньше. Да и самого раньше прежде не было.

Откатилась в сторону дверь. Каллипига, еще влажная от дождя, протянула руку, взяла платье, сказала печально:

— Время потеряли... Фундаментал вызывает.

— Он уже сегодня позавтракал? — задал я глупый вопрос.

— Наверное, раз вызывает. Подожди.

Я стоял и ждал. Проходящие мимо человеко-люди все еще иногда желали мне здоровья, и я подумал: "Может, они и правы?" Надпись на двери сменилась и теперь зловеще предупреждала: "Не здесь! И нигде!"

Каллипига вышла уже в платье, перехватила мой загнанный, тоскливый взгляд, успокоила:

— Не обращай внимания. Много они знают?

— Кто?

— Компьютеры, конечно. Это ведь они меняют указатели. Пошли. — Каллипига подхватила меня под руку, изящно, но сильно, не позволяя прижаться к ней, и потащила по коридору.