Толпа приверженцев только разрешенного, канонического пения хоть и была многочисленной, но, по разумению Прова, хлипкой. Напасть, даже все вместе, они на Прова поопасались бы.

Тем временем выкрики лысого начали привлекать внимание прохожих.

— Короче, — печально сказал старик, — тем, кто блюдет государство, надо прилагать все усилия к тому, чтобы от них не укрылась порча, и прежде всего им надо оберегать государство от нарушающих порядок новшеств в области мусического искусства. Когда ссылаются на то, что

  "песнопение люди особенно ценят

  Самое новое, то, что певцы недавно сложили",

надо в особенности опасаться, что могут подумать, будто поэт говорит не о новом  содержании песен, а о новом стиле напева, и именно вот это одобрить. Между тем такие вещи не следует одобрять и нельзя таким образом понимать этот стих. Надо остерегаться вводить новый вид мусического искусства — здесь рискуют всем: ведь нигде не бывает перемены приемов мусического искусства без изменений в самых важных государственных установлениях — так утверждает Ильин, и я ему верю.

— А меня не присоединяйте к числу тех, кто ему верит, — сказал Пров.

— Видно, именно где-то здесь надо будет нашим стражам установить свой сторожевой пост — в области мусического искусства.

— Да, да! — встрял в разговор лысый в "тройке" и полированных ботинках. — Именно сюда легко и незаметно вкрадывается нарушение законов. И именно под прикрытием безвредной забавы.

— Нарушение законов, — продолжал старик, полуприкрыв глаза и как бы припоминая, цитируя что-то, — причиняет именно тот вред, что, мало-помалу внедряясь, потихоньку проникает в нравы и навыки, а оттуда, уже в более крупных размерах, распространяется на деловые взаимоотношения граждан и посягает даже на сами законы и государственное устройство, притом заметь себе, с величайшей распущенностью, в конце концов переворачивая все вверх дном как в частной, так и в общественной жизни. Следовательно...

— Что, следовательно? — переспросил Пров.

— Следовательно, ты нарушил закон и подлежишь наказанию.

— Наказывайте, конечно, — согласился Пров и нахально развалился на скамейке, раскинув руки.

— Стража! — крикнул лысый в "тройке".

Появилась и стража, держась, правда, в некотором отдалении, словно ожидая чьего-то окончательного решения. Бесцеремонно растолкав толпу диалектиков и их приверженцев, к скамейке подошла женщина. Видно было, что к ней относились сдержанно-враждебно, но с некоторой опаской.

— Ах, музыка, — сказала она. — Вечная музыка.

Пров непроизвольно встал со скамейки, улыбнулся, но ни слова не мог вымолвить. Да она, по-видимому, и не ждала от него речей.

— Получил привет от тети Моти? — спросила женщина.

Пров лишь закивал в ответ.

— Вот и пройди этот путь вторично, до самого конца. А там тебя ждет встреча.

"С кем?" — хотел было спросить Пров, но слова застряли в горле. Да и знал он уже, чувствовал, с кем ему предстоит встретиться.

А женщина повернулась и пошла, иногда изящно взмахивая руками, словно дирижируя невидимым оркестром.

— Ведьма! — прошипел кто-то ей вслед.

— Так как быть с наказанием? — обрел дар речи Пров.

Диалектики начали хмуро расходиться. Лишь двое из них, которым что-то шепнул на ухо лысый в "тройке", лениво переминались с ноги на ногу. А когда Пров пошел по улице, последовали за ним и они.

Когда Каллипига незаметно отделилась от нас с Фундаменталом, частично разделился и Я-сам, оставив в недостроенном Дворце себя-умудренного и послав себя-молодого, взбалмошного и готового на рискованные поступки. Каллипига уверенно двигалась, казалось, в известном ей направлении, пока, наконец, не вышла через бойницу на площадку между зданием и ничем. Она стояла, пристально всматриваясь в это ничто. Но там ничего не было и не могло быть. И самого-то ничто даже не было.

— Это начнется здесь, — тихо сказала Каллипига.

Я стоял чуть позади нее, и она, конечно, ощущала мое присутствие, но кому предназначались ее слова, я не знал. Просто, мысли вслух, наверное...

— Ты видишь этот сосновый бор? — спросила Каллипига. И это уже явно предназначалось мне.

Я вгляделся, но, естественно, ничего не увидел. А сказать, что не вижу, язык не поворачивался. Ждала она этого,  ждала!

— Вижу, — сказал я и, чтобы не обманывать ее, взял да и создал из виртуального мира ставший сосновый бор.

Каллипига с восторженным визгом бросилась вперед, ступая по колкой хвое и редкой травке босыми ногами. Бугры с огромными соснами, заросли низких кустарников в ложбинках. Я последовал за ней, если и не столь восторженно, то, во всяком случае, с радостью. Хорошо еще, что я был в сандалиях, а то пришлось бы кому-нибудь из виртуалов вытаскивать занозы из моих право-левых ступней.

Каллипига то бежала, подпрыгивая, то замирала на месте, оглядывая лес и небо без облаков и какого-либо конкретного светила, то нагибалась и даже приседала, рассматривая что-то в траве, то подбрасывала шишки или сухие сучья.

Дворец Дискуссий я, на всякий случай, оставил километрах в семидесяти позади себя. Да, в общем-то, так и предусматривалось по плану Фундаментала. Покамест я ничего не собирался нарушать, да и желания Фундаментала и Каллипиги совпадали. Я шел, то отставая, то догоняя ее. И если бы я знал, кто я, то просто бы взял и навсегда остался здесь.

В небольшом лиственном перелеске мы уселись на ствол поваленной ветром березы и взглянули друг на друга с одинаковой, как мне показалось, мыслью.

— Всего хочу! — сказала Каллипига. — Тебя хочу, есть хочу, пить хочу, смотреть на звезды хочу, слушать, ощущать, вдыхать запахи. Все хочу! И все сразу! Стань кем-нибудь, а?

— Кем?

— Ну, самим собою...

— Я не знаю, кто я, Каллипига.

— В самом деле? А когда узнаешь?

— И этого не знаю. Я вообще не знаю, для чего я.

— Ну, это-то не обязательно. Я вот просто живу и все. Нравится. А здесь так просто хочется жить вечно. Какой воздух! Какая трава!

Она вспомнила свое давешнее желание и кувыркнулась в траву. Вытянув руки за голову, она и в самом деле каталась, влево, вправо... Замерла на спине, прикрыв глаза руками... Перевернулась на живот, понюхала землю, сорвала травинку, попробовала ее на вкус.

А я просто сидел и смотрел на нее, и мне больше ничего не было надо...

Она вдруг вскочила, снова села на поваленное дерево и сказала неожиданно:

— Давай выпьем.

— Давай, — согласился я. — А что ты хочешь пить? Воду или молоко?

— Да нет... Когда говорят "выпьем", имеют в виду вино или что-нибудь покрепче.

— Все понял. Какое вино? Фалернское...

— Да просто "Кагору". Знаешь, такое церковное вино было?

— Почему "было"? — Я вытащил из виртуального мира три бутылки "Кагора", одну бросил в траву под дерево, а две откупорил. Каллипига взяла бутылку, понюхала горлышко, сладко зажмурилась, стукнула своей бутылкой о мою, "чокнулась" и отпила глотка три. Попробовал и я, но мне, виртуалу, все равно, что было пить, "Кагор" или серную кислоту. Каллипига, наверное, поняла это по моему затылку.

— Ну, стань хоть кем-нибудь!

— Кем?

— Не знаю... Ну, Сидоровым, Ивановым, Петровым...

— Сразу?

— Да нет! Например, ИТР сто тысяч двести двадцать...

Я стал этим самым ИТР, а у него, как назло, язва желудка оказалась. И не пил он вовсе по настоянию врачей и жены. Поэтому и я, ставший ИТРом, чуть не отбросил бутылку в кусты, но отдышался и снова обратился в виртуала.

— Да, не повезло, — печально сказала Каллипига. — А Глобалионом можешь стать?

— Нет. Такого в виртуальном мире не существует.

 - Ну и привередливый у вас мир. А выпить с кем-нибудь хочется. Найди сам, весельчака, но не пьяницу.

Я пошарил по виртуальному миру. Таких оказалось довольно много. Став одним из них по случайному выбору, я почувствовал вкус и букет вина, которое приятно и легко кружило голову. Перелесок приобрел иное, таинственное освещение. В чистой, багряной листве осинника — мистическая интерференция световых лучей, идущих отовсюду. Тысячи маленьких светил, загадочно вспыхивая, перебегают с листка на листок, срываются вниз, гаснут, вспыхивают снова, опять карабкаются наверх по зыбким густозеленым ладошкам. Вся роща наполнена каким-то нереальным движением. Из этого созерцательного состояния меня вывела Каллипига.