Я взглянул на часы. Прошло двое суток по нашему времени. Солнце стояло в зените.

— Вот так ты и потеряешь опять Галину Вонифатьевну.

— Если уйду отсюда, тогда, действительно, потеряю навечно.

Вообще-то, Пров был, конечно, прав. Мы так ничего и не узнали. А пять дней у нас в запасе еще было.

— Куда ехать? — спросил я.

— Туда же... только чуть дальше.

— Снова метку-маршрут получил?

— Угу... — буркнул Пров.

Мотоцикл тронулся с места, покатил по шоссе, потом по знакомым уже улицам. Я не особенно засматривался по сторонам. Пров, наверняка, что-то задумал. Я ему доверял. И если он ничего не сообщил мне, значит, так для меня лучше. А может, он и сам еще толком ничего не знал, предчувствовал только или догадывался. Словом, я полагался на Прова.

Город кончился и потянулась ровная каменистая степь, покрытая жухлой травой. Щербатая от многочисленных выбоин, вероятно, еще со времен всемирного потопа, серая, распластавшаяся под полуденным солнцем дорога была пустынна. Справа от нас тянулась длинная череда жмущихся друг к другу, приземистых, неприглядных лачуг работного люда, а далее, за их плоскими крышами, в полукилометре, вырисовывались стройные линии ультра-абстрактных зданий, к которым жители окраины наверняка не имели отношения. Вот и они потерялись из виду и остался ровный гул мотора, да линия горизонта, теряющаяся в голубоватой дымке.

Время шло. Вчерашнюю "точку" мы уже проехали. Бензин в баке таял, и я уже подумывал о возвращении.

— Смотри! — раздался вдруг громкий возглас Прова. — Военная машина.

Действительно, с левой стороны степи, деловито пыля, наперерез к нам приближался светло-серый грузовичок-пикап. Встреча с ним едва ли могла принести нам пользу. Скорее — наоборот, какие-нибудь осложнения. Лучше всего было исчезнуть, и если мы не сделали этого, то только потому, что исчезать было некуда: в низеньких зарослях желтой травы не спрячешься, к перекрестку дорог, где мы могли бы разминуться с грузовичком, не успеть. Притом, нас наверняка заметили, поэтому прятаться уже не имело смысла. Не сбавляя скорости, пикап прошел поворот и вскоре поднятое им облако пыли накрыло нас. "Пронесло", — подумал я и в ту же секунду услышал скрип тормозов. Пришлось и мне остановиться. Перед нами из пыли выросли две солдатские фигуры. Я огляделся. Вокруг никого. Слева чуть слышно шумели высокие метелки какой-то травы, справа виднелись строения барачного типа, возле которых вышагивали, словно заведенные, люди в защитной форме и шлемах. Наверное, казармы или что-то в этом роде. Впереди дорога ныряла в густые заросли кустарника, зеленеющего тонами нефрита. Ах, если бы мы успели до них доехать! "Влипли!" — мелькнуло у меня в голове. Меж тем, солдаты приближались, и я сразу узнал того, Рябого, и его напарника, с которыми меня свел случай в ночном городе.

— Эй, голубки! — Грубый, требовательный голос Рябого ударил по нервам.

— Тот самый солдат, — успел я шепнуть Прову.

Не спеша, вразвалку, Рябой подошел вплотную ко мне. Его товарищ остановился чуть поодаль, взяв карабин наизготовку. Сощуренные в хитрой усмешке глаза Рябого словно говорили: "Вот и свиделись".

— Ключ и удостоверение водителя придется положить сюда. — Ехидно улыбаясь, протягивает он мне широченную, горчичного цвета ладонь. Его рябое, туго обтянутое светло-коричневой кожей лицо неприятно блестит от пота. Узкий ремешок широкого шлема врезался в крутой, грузный подбородок, от чего рот солдата принял хищное выражение.

— Зачем вам понадобился этот старый мотоцикл? — работая под "дурачка", спросил я. — Он не представляет из себя никакой ценности.

— Здесь расположение воинской части, — холодно отчеканивает Рябой. — В посторонних, проникающих сюда... — (многозначительная пауза и красноречивый щелчок),  — иногда стреляют. Тут уж никто не поможет. Даже я. Ключи!

Его брови начинают подрагивать, лицо наливается еле сдерживаемым нетерпением.

— Постой-ка, — спрыгивает с заднего сидения Пров. — Мы же где-то встречались. А! Прошлой ночью. Неплохо стреляешь, солдат.

До меня не сразу дошел смысл сказанного, а когда я понял, холодок страха пронизал мое тело. Очень удобно им сейчас избавиться от ненужных свидетелей ночной стрельбы. На что рассчитывал Пров, произнося эту фразу? Глаза Рябого засветились угрюмым огнем. Теперь он и Пров сверлят друг друга неприязненными взглядами. Не сводя с Прова глаз, солдат медленно потянул руку к кобуре, тускло сверкнула вороненая сталь... В следующую секунду Пров сделал неуловимое, молниеносное движение и... Рябой уже сидит на земле в удивленной позе, а пистолет нацелен в его широченную грудь. Второй солдат клацнул затвором.

— Подожди, Ност, — хрипло произнес Рябой. — Парень-то — хват! Но стрелять не будем. Его тут на куски разорвут.

Он не спеша поднимается и снова смотрит на меня. Его взгляд что-то ищет в моих глазах. Может, страх или раскаяние? Я весь внутренне сжался, готовый дать отпор. Насмешливая улыбка чуть трогает мои, ставшие вдруг сухими, губы. Я молчу и жду. Каждый мускул во мне замер в ожидании своего мига. Словно что-то решив для себя Рябой, не глядя, протягивает руку в сторону Прова:

— Пушку сюда.

— Давно бы так, — широко заулыбался Пров. — Зачем сердиться? Лучше — здравствуй! Давай по глотку за встречу.

Он вкладывает в горчичную руку Рябого пистолет и отхлебывает из фляжки пару добрых глотков. Мрачный огонь гаснет под сдвинутыми бровями солдата. Помедлив, Рябой прячет оружие в кобуру. Ни слова не говоря, принимает из руки Прова фляжку и выпивает ее в один прием до дна.

— Пить так пить, — подтверждает Пров. — У нас еще есть.

— Аи! — властно поднял руку Рябой. — Куда едете? Как на духу! И не надо мне морочить голову.

— А вот туда. — Пров показывает рукой на дорогу. — До самого конца.

Солдат некоторое время хмуро, исподлобья изучает Прова. Под лоснящейся, туго натянутой кожей лица перекатываются желваки.

— Ладно! — наконец изрекает он. — Чему быть, того не миновать. Езжайте. Убирайтесь ко всем чертям.

— Послушай, Рябой, — неожиданно для самого себя вступаю в разговор и я. — Далеко нам еще до "конца"? У меня бензин на исходе.

Солдат метнул в меня тяжелым взглядом:

— Я тебе не "Рябой"! Меня с детства звали Ламиноурхио. Короче — Лам. "Конец света" — это башня Скорбной Луны, храм онголингов... километров сто отсюда. От меня привет айку. А за вино рассчитаюсь бензином.

Пров, не медля, пустил по кругу еще одну фляжку и спросил:

— А какого хрена вы тут охраняете?

— Кляпы ко ртам для шибко любопытных. Если бы вы не ехали в Лар, я бы точно не пустил вас дальше. Кто вы такие? Только честно.

Наступило молчание. Рябой стоял, глубоко засунув руки в карманы форменных брюк. Взгляд его подобрел, коричневый лоб собрался в сосредоточенные морщины.

— Тогда я скажу, — глухо проговорил он. — Вы птички дальнего полета, не наши вовсе. И тоже — окольцованные. Не зря же я сказал: голубки. Но рискуете крупно.

Вот тебе и солдат. Раскусил нас с первой, что называется, попытки. Разные бывают солдаты.

— Ну, будь здоров, как сейчас, дорогой наш Ламиноурхио, — с удовольствием пожал ему руку Пров. — Бог даст, еще встретимся. Одно могу сказать тебе честно: нигде, никогда и ни при каких обстоятельствах мы не предаем своих товарищей и даже недругов.

Мы заправили бензином бак, подарили еще фляжку вина Рябому и тронулись в путь. Предстоящие сто километров не казались мне уж столь утомительными. А может, вдохновила предстоящая встреча с без-образным, если таковая состоится? Для меня это будет схватка, поединок, вопрос вопросов. Под ровный гул мотора хорошо думалось.

Собственно, почему, именно, схватка, борьба? Почему мне противно его появление? Противно — вот слово, точно отражающее саму суть борьбы. Противостояние, конфликт между мною, как частью творения Бога, и им, находящимся вне закона. Таким образом, неизбежен и конфликт его с Богом, потому что он нарушает установленные Богом законы, которые не может нарушить даже сам Бог! Вступая в противоречие с Богом, он вступает в конфликт и со мной, как тварью Создателя, и потому я его не приемлю. Он и не есть зло. Зло — прерогатива дьявола и тоже определена законом. Дьявол имеет хотя бы право на наказание, на переплавку в геенне огненной. Этот ничего не имеет. Тем более права вторгаться в сферу действия законов Божиих. Разрушить мир, созданный Богом, он не может. Создать что-то новое, свое — тоже. Он, по сути, — жалкая нечистая сила сама-по-себе, обреченная на бессмысленное трагическое скитание.