– Так не годится, – сказал однажды Питер. – Нам нужно что-то придумать. – И, так как она не отвечала, он продолжал. – Мы нужны друг другу, Дженни. Действительно нужны. Понимаешь?

– Я знаю это. Я все понимаю.

– Тогда ты позволишь мне решать за нас обоих?

– Я полностью полагаюсь на тебя. И так будет всегда.

– О, Дженни, дорогая.

Всю следующую неделю она не могла ни о чем больше думать. Она всегда спала в пижаме, а теперь купила себе розовую шелковую ночную рубашку, отделанную кружевом. Ее настроение постоянно менялось. Иногда она чувствовала, как от волнения у нее перехватывало дыхание; когда она читала стихи или включала радио, чтобы послушать музыку, что-то звучало в ней радостное, как Девятая симфония Бетховена. Ей хотелось то плакать, то беспричинно смеяться. По мере приближения выходных тоненькая струйка страха начала закрадываться к ней в душу, и она боялась этого страха, боялась, что страх лишит ее радостного чувства.

Но Питер был с ней так нежен, что ей не нужно было бояться. Когда дверь в комнату мотеля закрылась за ними, он повернулся к ней с таким успокаивающим выражением на лице, полным такой любви и нежности, что все страхи исчезли. Он предусмотрительно погасил яркий верхний свет, оставив гореть только лампу в углу. Без грубости и поспешности, как это описывали другие, или о чем самой Дженни приходилось читать, он снял с нее одежду.

– Я никогда не причиню тебе боли, – прошептал он. – Никогда не обижу тебя.

И она знала, что так оно и будет. Он никогда по своей воле никому не сделает больно. Сердце ровно стучало под широкой мужской грудью. Поэтому она охотно и с радостью пошла к нему.

Ей так и не пришлось надеть кокетливую ночную рубашку. Утром они посмеялись над этим. Они бросили прощальный взгляд на комнату с тускло-коричневыми обоями и расхохотались снова. Она была теплой и чистой, и этого было вполне достаточно. Они еще вернутся сюда.

Каким волнующим был мир! Воробей, который оставил смешные маленькие, похожие на стрелы, следы на снегу. Горы яблок, красных и блестящих. Улыбка незнакомца, подержавшего для нее дверь, чтобы она прошла. Все казалось прекрасным.

Но иногда – правда, редко – перед тем как заснуть или мечтая над учебником, Дженни спрашивала себя, сможет ли это чудесное чувство продлиться целых четыре года. Четыре года! Так долго. И холодок пробегал по ее телу.

– Не оставляй меня, Питер, – громко произнесла она в темноте.

Однажды он сказал ей серьезно.

– Это навсегда, знаешь.

– Мы слишком молоды, чтобы быть абсолютно уверенными в своих чувствах, – ответила она, проверяя его, ожидая опровержения.

И оно последовало:

– Всего несколько поколений назад люди женились в шестнадцать лет. В некоторых местах это и сейчас происходит. Мы только отложим это, вот и все. Мы поженимся чуть позже, когда окончим колледж.

– Правда?

Лучше всего не думать много об этом. Если не думать о хорошем, то оно само пройдет.

– Мне нужно навестить одних знакомых в Оуинз-Миллз на следующей неделе, – однажды сказал Питер. – Это недалеко от тебя, верно?

– Недалеко. Но ты когда не ездил туда.

– Это давние друзья моих родителей. Мистер Фрэнк служил в пехоте вместе с моим отцом, а сейчас он болен, у него была какая-то ужасная операция на горле. Они пригласили меня, и отец хочет, чтобы я поехал.

– Ну, раз тебя здесь не будет, то и я поеду домой на эти выходные. А то мама собиралась приехать ко мне. Ты не хочешь пообедать у нас дома, перед тем как отправишься к своим друзьям?

– Конечно. Я доберусь на поезде до Балтимора.

– Тебе придется добираться на такси до моего дома. По субботам мой отец не садится за руль.

– Хорошо.

Ей хотелось быть уверенной, что все будет в порядке. Иногда, когда мама работала в магазинчике весь день, все было приготовлено на скорую руку. Сегодня была суббота, и мама накрывала стол в гостиной.

– Дорогая, у меня есть для тебя работа. Не достанешь ли столовое серебро из буфета и не протрешь ли его, пока я заканчиваю с фаршированной капустой? Надеюсь, ему понравится.

– Он не слишком привередлив в еде. Не волнуйся.

– Это, должно быть, серьезно у тебя, Джанин. Ты никогда раньше не приглашала мальчика на ужин.

Ей хотелось, чтобы мама перестала говорить «мальчик». Питер был для нее мужчиной. Но она спокойно ответила:

– Пожалуйста, не решай за меня, мам. Ты смущаешь меня.

Возможно, Ошибкой было приглашать его. Но было бы неудобно и не пригласить, когда он совсем рядом.

– Не волнуйся, я понимаю. Остынь, так говорите вы, молодые? Ну, иди, вымой серебро. – Мать взяла вилку в руку.

– Это хорошее столовое серебро, самое лучшее. Оно долго служит. Постели полотенце в раковину, чтобы не поцарапать его.

Из окна над раковиной можно было заглянуть прямо на кухню Даниелисов, через низкий забор, который разделял дворы. Летом, когда было слишком жарко, чтобы есть внутри, все выносили столы на открытую веранду. До них доносился даже запах острой подливки, которая всегда готовилась у Даниелисов.

– Да, они все помогли мне начать свое дело, а потом купить этот дом, когда я женился. Так великодушно с их стороны. Помню, я даже плакал… – Папа, заинтересовавшись приготовлениями, зашел на кухню. – Почему он называет тебя Дженни?

– Все в школе меня так называют.

Мама, энергично резавшая лук, присоединилась.

– Почему ты позволяешь им менять твое имя? Тебя зовут Джанин, это же такое красивое имя.

– Оно не сочетается с Раковски.

– Сэм, ты слышишь? Так ей не нравится сочетание с Раковски. Слава Богу, что твой дедушка – мир его праху – не слышит. Он гордился своим именем. Он герой. В то время, когда был пожар, ты помнишь…

– Мам, я знаю про деда, – с вызовом проговорила Дженни. – Сколько раз я должна слушать это?

– Хорошо, ты можешь изменить свою фамилию, – весело сказала мама. – Ты найдешь себе мужчину с красивой фамилией.

Дженни прошла в гостиную, где самые лучшие тарелки лежали на самой лучшей скатерти, а целлофановые покрывала были сняты с кресел. Голос ее отца раздавался из кухни.

– Мендес. Что это за фамилия такая? Мендел, я знаю, но Мендес…

– Это что-то испанское или португальское.

– Испанское! Ну, евреи есть везде. Даже в Китае, читал я где-то. Да, даже в Китае.

Все прошло хорошо, и Дженни не нужно было беспокоиться. Питер принес букет желтых нарциссов, и она поставила их в невысокую вазу на столе. Удивительно, как букет цветов может украсить комнату. Мамин обед был превосходным. Сама же она, как и обычно, много говорила, но избегала касаться чересчур личных тем, только когда ставила бутылку кетчупа на стол, она, коснувшись головы мужа, заявила, что Сэм скоро будет добавлять кетчуп даже в мороженое.

Отец разговаривал больше, чем обычно. Питер с отцом оба оказались любителями бейсбола. Это удивило Дженни, она не замечала раньше интереса отца к этому виду спорта. Возможно, живя в доме с двумя женщинами, он не считал нужным говорить с ними о бейсболе.

Она заметила, что ему понравился Питер.

– Джанин сказала мне, что вас называют Коротышка.

– Она нет, но другие, правда, называют так.

– Если вы были немного повыше, то вряд ли прошли бы в нашу входную дверь, – сказал папа. – Вы слышали историю про карлика и его брата? – И он рассказал эту шутку на идише.

Питер явно ничего не понял, и Дженни попыталась объяснить ему, как могла. Отец был поражен.

– Вы не понимаете идиш?

– Извините, я никогда не учил его, – отозвался Питер.

– Учил его! Это то, что вы должны не учить, а просто знать. Ваши родители приехали из другой страны, да?

– Да, из Европы, но очень давно.

– Ваш дед приехал?

– Нет, еще до него.

– Давно? – настаивал отец.

Дженни надеялась, что Питер понимает, это не грубость, а простое любопытство.

– Ну, – сказал Питер, – они прибыли в Саванну из Южной Америки где-то в 1700 году. До того они приехали из Голландии.