Поиск
Где вы, желанные, влажнещие вмиг?
Всю прячетесь меж ног?
Не любите, что я к вам напрямик,
что стыд и остальное превозмог,
Ну, что же, с вами мне не по пути,
раз не приводит в Рим,
где похоть — это тот же аппетит,
что мы не хлебом — зрелищем творим.
* * *
Пока не обесчещёны,
не требуют почету.
Сопротивлялись женщины,
не поддаваясь счету.
Всё мало их, сочащихся
сквозь пальцы и вообще.
Любви учить учащихся
продажности — вотще.
* * *
Я помню впечатленье первое,
когда увидел эту стерву я.
Она, с тяжелым подбородком,
и с пухлой талией короткой,
белела блядскою улыбкой,
и представлялась мне голубкой,
которой в этой жизни зыбкой
без пестика печально, ступке.
И потому она готова
скакать на мне, как та Годива,
но эта телом, как корова,
и для меня сие не диво.
То бабою Ягою в ступе
или на курьих ножках в срубе,
она пыхтела самоваром,
опорожняясь самосвалом.
Всю это было много позже,
когда я годик с неё пожил.
А до того дрянного времени
ей не хватало только семени,
которым я был переполнен,
как исполин, который болен
летальной жаждой разрушенья,
летевший в бездну размноженья.
* * *
Человек, предельно юный,
без надежды на успех,
он пускал на женщин слюни,
гладя их курчавый мех.
Он стареть не собирался,
он по-прежнему желал,
чтобы в небе оперялся
облаков девятый вал.
Одержимый воздержаньем,
всяк противен был ему.
Заполнял он звучным ржаньем
недоступное уму.
Ошарашенные люди
обходили стороной.
Ну, а он, пуская слюни,
пел привет стране родной,
потому что языкастым
он был только для страны,
где читательские касты
интеллектом не дурны.
Так и жил он, незаметно
перекрикнув океан,
с бурями аплодисментов.
Бурю выдержал стакан.
* * *
Я не спрошу: «За что?»,
Но я спрошу: «Зачем?»,
когда мой Бог сочтет,
что время мне врачей
созвать вокруг себя
консилиумом силы,
что с жадностью собак
за мясо укусили.
Cпрошу: «Какой же смысл
в дурных переживаньях,
застопоривших мысль,
замедливших жеванье?»
И мне откроет Бог,
не истину, а суть,
где я в бараний рог
хоть скручен, но не жуть
мной овладеет — нет!
а радость оттого,
что мною мир воспет,
звенящий тетивой
Амура, что не Бог,
а богочеловечек,
народы между ног
позором изувечил.
Бог оживил меня
до самой смерти дальней,
и не залил огня
в священном храме спальни.
* * *
К любой мне хочется прилипнуть
или прильнуть, или прилечь,
снять кружевную пелерину
с безумных бёдер, с гордых плеч.
Как грустно мне, что недоступно
мне ваших бёдер большинство,
что брать вас силою — подсудно,
что грех в вас видеть Божество.
Без ваших жизней междустрочных,
без ваших маленьких смертей
ни жизни мне, ни смерти. Точно
как вам — ни крови, ни детей.
* * *
Меня пизда волнует больше смерти,
наверно потому, что в ней и жизнь,
и смерть. Она мой облик метит
и миру кажет, крикнув, покажись!
И я послушно строчками являюсь,
а в них — она, властительница дум.
Нет, не в ногах, я между ног валяюсь
вымаливая крупный план их, zoom.
* * *
Хоть Бога правота неоспорима,
но как подчас печальна правота
разлуки с той, что прячется незримо,
до времени, пониже живота.
О, как она была прекрасна и влажна,
как жаждала меня, как восторгалась!
Её хозяйка восседала так важна,
в самовлюбленном ритме возгоралась.
Ты взгляд не отводила, ты светила
в ночи знакомства нашего луной,
которая приливом нас сводила
которая за губы нас схватила
и намертво их склеила слюной.
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: