Он сказал, что для избежания лишнего соблазна он сдаёт часть своего дома не мужчине, а женщине по имени Карен. Очень красивой, кстати, добавил он, многозначительно взглянув на меня.

К счастью, я либо не привлекал его, либо он, из-за своей новоиспечённой нравственности, держался по отношению ко мне нейтрально. И он предложил столкнуть меня со своей знакомой, если не лбами, то гениталиями.

Я живо отреагировал, сказав, что не прочь познакомиться с ещё одной красивой женщиной. Чтобы не откладывать знакомство в долгий ящик, он предложил после ленча заглянуть к нему, так так Карен должна была быть в тот день дома.

Жил он, как оказалось, в двух кварталах от ресторана.

Когда мы вошли в дом Боба, я увидел в её спальне, дверь которой оказалась открытой, черный лифчик средних размеров, брошенный на кровати. Карен дома не было. На столе в гостиной стояла ваза с роскошным букетом алых роз.

«Ого», — произнес я, глядя на их двусмысленные лепестки. Боб объяснил, что вокруг Карен, толкутся поклонники. «Конкуренция, — усмехнулся я, слишком мало ещё на свете гомосексуалистов».

— Для Вас это не конкуренция, — польстил мне Боб.

Мне, естественно, стало любопытно взглянуть на женщину, которая получает букеты роз. Не Бог весть что — получить розы. Но их свежесть, обилие, сочащийся запах сразу связали меня в воображении с той, кому они предназначались. С той, которая тоже имеет розу, которая сочится, которая источает. Моё женолюбство, жаждущее добраться до каждой смазливой женщины (причем понятие смазливости я применял не по отношению к лицу) вселяло в меня радостное чувство отмежевания от гомосексуализма, которым так жадно до прерывистости дышал Боб.

Я уже было собрался уходить, но входная дверь открылась и вошла высокая стройная женщина с простоватым, прохладным, не шибко ярким лицом. С прямыми рыжеватыми короткими волосами. Боб представил нас, и мы прошлись друг по другу быстрыми оценивающими взглядами. Она не произвела на меня впечатления красивой женщины, да и сердце не ёкнуло, что всегда случается, если видишь женщину своей мечты, или хотя бы ту, что вызывает резкое по силе желание.

— Так вот кто получает такие живописные цветы, — сказал я, пожимая её протянутую руку, с длинными пальцами и свежим маникюром.

Карен вяло улыбнулась, обнажив хорошие зубы, и сказала: «Рада познакомиться».

Её глубокий голос коснулся моего сердца.

Я не хотел специально затягивать свой уход, чтобы подольше с ней пообщаться — много чести, да и меня ждали дела, которые надо было в тот день закончить.

Теперь я мог позвонить ей по телефону и продолжить наше знакомство, коль возникнет нужда.

Я всегда держал в запасе минимум двух женщин, которые с готовностью раздвигали для меня ноги. Одной женщины мало, поскольку если что-то с ней случается, то ты оказываешься без пизды. Бросаешься в поиск, который ставит тебя в ущербное положение. Переговоры с незнакомкой относительно её тела нужно вести с позиции силы, а не с позиции голода, когда, во имя его удовлетворения, ты вынужден идти на уступки. Когда же у тебя имеется в запасе пизда, то есть прожиточный минимум (который, кстати, должен гарантироваться правительством, а ещё лучше — конституцией), ты добиваешься новой женщины с уверенностью, поскольку прекрасно защищен с тыла. Если соблазнение не удаётся — ты всегда можешь утешиться поджидающей тебя пиздой. И если первая занята или больна, то вторая оказывается к твоим услугам.

Двух пизд тоже может оказаться недостаточно, если вдруг две одновременно закобенятся. Но вероятность этого мала. Самое лучшее было бы поддерживать в состоянии готовности три, четыре, а ещё лучше пять-шесть, но на это требуется слишком много времени, и его вовсе не останется на поиск новых пизд.

Конечно, время можно сэкономить с помощью денег, но их у меня не было в нужном для того количестве.

Все мои перипетии с женщинами сводятся к усилиям добиться того, чтобы они с вожделением раздвигали ноги тогда, когда я этого хочу и не докучали мне собою, когда я хочу быть без них.

Поэтому я смотрел на Карен, как на возможную кандидатку для замены одной из двух, которая мне уже изрядно надоела. Но в течение месяца я так и не удосужился позвонить Карен, поскольку был слишком занят другими женщинами.

Вскоре мои дела с Бобом успешно завершились. Мы договорились сходить вместе в бар и отметить это событие. Я позвонил ему вечером.

— Куда пойдем? — спросил я.

Боб предложил бар, что поблизости от его дома, и сказал:

— Может, Карен присоединится к нам. Мне нужно будет съездить в аэропорт, встретить моего приятеля. А потом я вернусь.

И он обратился к Карен:

— Хочешь составить компанию двум обаятельным мужчинам?

Я не услышал её ответ, но Боб, сказал:

— Она пойдет с нами.

«Что ж, — подумал я, — если в баре ничего не окажется лучше, то можно будет приударить и за Карен».

Я заехал к Бобу. Они уже были готовы и ждали меня. Карен выглядела на этот раз броско — то ли от яркой косметики, то ли от яркости белых зубов, которые она с готовностью обнажала в чарующей многообещающей улыбке. На ней был черный берет, с околышем, обтянутым шелковой черной лентой, которая создавала отчеркивающий голову ободок. Над ним расходился в стороны сам берет, украшавший её неимоверно.

На Бобе был шелковый черный пиджак, который я бестактно принял за женский, на что у него в голосе появились обиженные нотки. Но я быстро исправился, сказав, что под женским я подразумевал, изящность и тонкость работы, с которой он сделан, что якобы редко бывает у мужских пиджаков. Как будто сошло.

Бар оказался длинным и узким, как коридор, и мы уселись у оконного столика, я с Бобом с одной стороны, а Карен — напротив. Полбара было их знакомыми — приветствия, объятия, помахивания руками, улыбочки. Узость бара казалась умышленным архитектурным трюком, чтобы посетители, проходя из одного конца в другой, терлись бы друг о друга. И чем горячее было время, тем больше собиралось народу и тем больше люди терлись друг о друга, накопляя электростатические заряды желания, ждущие только благоприятно расположенного тела, чтобы на него разрядиться.

Я наблюдал за Карен, и она мне всё больше нравилась: смело и горячо смотрит в глаза, плавные движения рук, головы, языка. Мы говорим о вступительных мелочах, о работе, об общих знакомых. Я уже мечтаю, чтобы Боб поскорее отправился в аэропорт. И хоть он явно ожидал, чтобы я приударил за Карен, мне всё-таки не хочется начинать в его присутствии. Мне всё трудно представить, что мужчине можно быть абсолютно безразличным к женщине. Что он не является её любовником, что я его не задену, где-то глубоко. Боб зыркает вокруг в поисках мужчин. Это меня лишь подбадривает, подтверждая, что Боб и Карен не претендуют друг на друга.

Карен извиняется и идет в туалет — она трётся о толпу. Я хочу быть каждым, об кого она трется. Когда она исчезла в дверях, я живо представил её витую струйку, вырастающую из волос.

Боб и я быстро теряем тему для разговора. У нас нет общих тем, кроме бизнеса. А о бизнесе разговаривать не хочется. Спорт нас не интересует, женщины не интересуют его, а мужчины — меня. Кроме того, с мало знакомыми мужчинами мне редко есть о чем говорить. С женщинами всё проще — даже с едва знакомыми женщинами говорить легко — поскольку любой разговор направлен так или иначе к постели. Когда же с ними познакомишься поближе, вот тогда уже часто становится не о чем говорить. Но женщин хоть можно ебать, а мужчины — вообще никчёмны, за исключением редчайших истинных друзей. Мужчины в лучшем случае — конкуренты, а в худшем — враги.

Карен, возвращаясь, остановилась на полпути у стойки бара и разговорилась с каким-то мужчиной. Я с нетерпением ждал, когда она вернется, во-первых, я хотел её, во-вторых, я не хотел вымучивать разговор с Бобом. Чтобы не молчать, я поделился с ним мыслью, которая пришла ко мне недавно в спортивном клубе, где в душевой передо мной было множество обнажённых мужчин. Я подумал о чувствах гея в мужской душевой. Это всю равно, как если бы я оказался в женской душевой. Поистине, козёл в огороде. Все усилия общества, направленные на сегрегацию между полами, сводятся к нулю в ситуации гомосексуализма. Ведь чтобы потрафить потугам общества в притеснении гомосексуализма, лесбиянки должны содержаться среди мужчин, а геи — среди женщин. Но эта сегрегация, изолирующая геев и лесбиянок, внесла бы только сексуальную панику в большинство гетеросексуальных людей: женщины, реагировали бы на геев, как на обыкновенных мужчин, и мужчины реагировали бы на лесбиянок, как на обыкновенных женщин. Но так как общество ориентируется на большинство, оно предпочитает не ввязываться в половую сегрегацию гомосексуалистов и лесбиянок, и они наслаждаются всеми благами бесстыдства, законно находясь среди обнаженных объектов своего вожделения.