Я стал охранником в фирме «Оникс», хотя скорее мое амплуа можно назвать «человек прикрытия», а если быть предельно точным, то телохранитель.

Уже через два дня после того, как в мою трудовую книжку девица из канцелярии Гладышева влепила штамп с надписью «Оникс», я принял участие в переговорах. Переговоры происходили в квартире жилого дома, снятой под офис. На двери квартиры не было таблички с номером, как не было и названия фирмы. Собственно говоря, слово «фирма» подходило к группе собравшихся там мужчин в возрасте от двадцати пяти до тридцати пяти лет не больше, чем термин «сервисное обслуживание» относится к привокзальной проститутке. Ребята в кожаных куртках, с прическами в стиле пятидесятых, оглушительно пахнущие дорогим одеколоном, лишь первые секунды пытались изображать официальность речи (о ее литературной правильности говорить не приходилось), потом они соскользнули на арго пивных и подворотен, на «феню», «суржик» или как это еще называется. Лет пять-семь назад эти парни в лучшем случае сбывали состряпанные где-нибудь в Польше «полуфирмовые» шмотки. Теперь они воровали по-крупному, перепродавая листовой металл, сигареты, кофе, лес и бензин.

Предметом данных переговоров являлась облицовочная плитка. Естественно, интересы сторон пересекались, соединялись, сталкивались в главном пункте — в цене. Рисковый Гладышев пошел на эту встречу лишь потому, что чуял капитальную наживу. У него в офисе был факс и телекс, ему звонили директора госпредприятий, выпускавшие продукцию на сотни миллионов рублей, шушера вроде этих хамов в «коже» толкалась у него в приемной, не смея ослушаться секретаря Свету двадцати лет от роду и удручающе тупую. Очень даже могло быть, что плитка краденая.

Но меня деловая сторона мало интересовала, хотя я механически все отмечал. В этой квартире, интерьер которой смахивал на притон, мне было скучно. Конечно, пара ребят из персонала фирмы на партнера субтильной нервной конституции произвела бы впечатление устрашающее своими шейными, грудными, дельтовидными мышцами, а также мышцами двухглавыми и трехглавыми, сиречь бицепсами и трицепсами. И физиономии у них были злодейские. Но они являлись типичными «рыжими клоунами» из дешевых боевиков, чья функция заключается в том, чтобы подчеркивать превосходство положительного героя и в ста случаях из ста безнадежно проигрывать в финале. Похоже, они совсем не отдавали себе отчета в том, как смотрятся со стороны. Их вводила в заблуждение реакция дилетантов. А к последним, увы, относился и Гладышев, хотя он и считал себя психологом, свободно ориентирующимся в потемках чужих душ.

Да, мой шеф, как личность с эмоциональностью выше средней, был в плохом смысле слова заворожен внешним видом этих «качков». Мне же было достаточно одного взгляда вскользь, что называется по касательной, чтобы определить удручающую ограниченность, их отвратительную координацию, медлительность, потенциальную трусость и податливость. Потому я и скучал.

Линия поведения, определенная мне для данной ситуации Гладышевым, со стороны, наверное, могла быть обозначена термином «услужливый придурок». То есть, я должен был скрывать, в чем на самом деле заключаются мои обязанности. В лучшем случае я изображал не слишком компетентного консультанта по коммерческой части, с весьма ограниченными полномочиями. Если статист в театре произносит фразы вроде: «Кушать подано», то я по возможности отпускал краткие замечания типа: «Реально», «Приемлемо», «Вряд ли». Гладышев положил мне жалованье выше оклада квалифицированного рабочего на «благополучном» предприятии, так что придурка можно было изображать, не слишком, конечно, увлекаясь.

Относительно плитки договоренность не была достигнута. Во-первых, не сошлись в цене, а во-вторых, Гладышев не соглашался на предварительную оплату, потому что эти лихие ребята запросто могли его «кинуть», как это называлось на их профессиональном сленге. Мы — то есть, Гладышев и я — холодно попрощались, встали и пошли к выходу. Никто вроде бы не мешал нашему перемещению, но двое культуристов как бы случайно встали у нас на пути, словно из-за своей неповоротливости не смогли найти другого места, кроме как между нами и дверью. Я шел первым и спокойно взял одного из мускулистых ребят за локоть, избрав того, который был в тонком шерстяном свитере и кожаной безрукавке. Он был уверен, что если я упрусь в его согнутую в локте руку даже обеими руками, то все равно никакого результата не достигну. В ответ на мое прикосновение чудовищные его мышцы напряглись, приобретая твердость булыжника. Этот процесс запросто мог бы сопровождаться скрипом и скрежетом.

Но я знал, где размещается кнопочка, отключающая этого большого биоробота. Пальцы мои скользнули по его руке, обтянутой тонкой шерстью, поднялись чуть выше локтя и надавили. Твердое мясо подалось под пальцами, как размякший в жару пластилин. «Качок» вздрогнул, потом мгновенно обмяк, так что мне пришлось даже чуть поддержать его. Глядя в мгновенно побелевшее лицо и затуманенные дурнотой глаза, я очень вежливо и участливо произнес: «Извини», отстранил его и шагнул к двери. Причем «отстранил» я его так, чтобы он навалился на своего ошарашенного товарища. Расположение замков на двери я хорошо запомнил, когда мы с Гладышевым входили в квартиру, поэтому справиться с ними большого труда не составило. Партнеры по переговорам нашему уходу, естественно, не собирались препятствовать, демонстрация мощи «амбала» носила характер профилактический, если вообще не ритуальный — чудак привык всех изумлять и поражать. Через несколько минут его изумление перейдет в панику, а к вечеру он вообще будет в состоянии шока, потому что рука его повиснет плетью, и он с ужасом почувствует головокружение и тошноту. Дня через два все придет в норму, но меня этот амбал запомнит надолго.

Я не сторонник подавления чужой воли, мне совсем не нравится сокрушать тела и побеждать характеры. Мне очень немного нужно для существования на этой земле. Но нельзя в то же время сказать, что я во всех случаях ускользаю от стычек и схваток, хотя, конечно, по мере возможности стараюсь их избегать. Последним заметным столкновением можно считать проведенный месяца два назад спарринге каратистом…

У меня есть приятель, который преподает айкидо. Мне самому айкидо нравится, я не прочь покрутить пару раз в неделю эту самую «динамическую сферу» — есть такое понятие в айкидо. Но дело в том, что при самостоятельных занятиях я достигаю гораздо большего, как бы парадоксально это ни звучало. Занятия с партнером мне претят однообразием и механицизмом. Странное дело — самостоятельно я могу отрабатывать движение, повторяя его сотни раз, но проделав то же самое всего раз десять с партнером, начинаю скучать.

Кстати, когда мы отрабатывали приемы с моим приятелем, то нельзя было заметить хотя бы два совершенно одинаково исполненных движения. Собственно, высшая сущность айкидо в том и заключается, но моему приятелю, кроме чисто эстетического удовольствия от экспромтов и вариаций, надо еще тренировать учеников, которые платят ему за занятия. И наставничество за деньги отбирает у него абсолютное большинство времени. Шоу перед публикой мы устраиваем достаточно редко.

Так вот, на этого моего приятеля попытались «наехать», если использовать современную терминологию, распространенную в известных кругах. В том зале, где преподает он, занимаются еще каратисты и кикбоксеры. Парни, этот маховик завертевшие, давно поняли, что теперь избалованную публику танцами-ката в зал не заманишь, надо подавать товар лицом. И они товар подавали. Спарринги на каждом занятии проводили такие, что никаких видео-боевиков не надо смотреть. Так вот, айкидо начинали заниматься с десяти вечера, а эти наследники Чака Норриса и Брюса Ли к десяти должны были закругляться. Но так уж получалось, что они постоянно «заигрывались».

Казалось бы, лучшего и желать не надо — три часа выделяют им в самое удобное вечернее время, зал просторный, айкидо, с его скрупулезным оттачиванием приемов и проблематичностью в смысле достижения скорого и заметного результата, явно не способно переманить к себе занимающихся, но… Это уж психологи в состоянии поместить людей, подобных Кочетову, шефу каратистов-кикбоксеров, в определенную клетку своей классификации. А по мне у него была карма пожирателя, захватчика, агрессора. Он явно вытеснял моего мягкого в обращении приятеля — хотя вовсе не слабохарактерного! — из зала. Беседы, их на стыке смены групп носили практически всегда один и тот же характер — вызов со стороны Кочетова на поединок и вежливый отказ со стороны моего приятеля. Плюс неприкрытая реклама искусства мордобоя руками и ногами и столь же неприкрытое охаивание «этих шманцев» — характеристика, выданная Кочетовым айкидо.

Дело для моего приятеля осложнялось тем, что Кочетов был настоящим бойцом, не из тех прохиндеев, которые еще несколько лет назад объявляли себя сэнсеями всех сэнсеев. Нет, этот худощавый, среднего роста, внешне не очень приметный мужчина в возрасте под тридцать в любой момент был готов «вправить мозги» всем желающим, невзирая на разницу в росте и весе. Я сам был свидетелем недавнего поединка Кочетова с одним из его лучших учеников, увешанным разными званиями, выезжавшим даже за рубеж и там успешно выступавшим. Ученик был выше учителя сантиметров на двадцать. К тому же двухметровый детина обладал неплохой «растяжкой», то есть, эластичностью мышц и подвижностью в суставах — ноги его так и реяли над головой Кочетова. Именно реяли, потому что попасть в голову ему ни разу не удавалось. Зато уж Кочетов попадал почти во всех случаях, когда ему того хотелось. Завершил он схватку эффектным прыжковым ударом, развернувшись в воздухе и поразив своего рослого воспитанника пяткой в грудь, отчего тот потерял равновесие и завалил стойки со штангой в углу, куда был раньше еще оттеснен настырным сэнсеем.