Смысл своего существования я видел не в достижении видимого успеха. В конце концов, самой рациональной можно было тогда считать карьеру нашего соседа по площадке, шофера, возившего какого-то начальника, а в свободное время (которого у него было предостаточно) занимавшегося частным извозом и обретшего таким образом гараж с новенькими «Жигулями», просторный коттедж за городом, мебельные гарнитуры, видеотехнику и прочее.

Однако меня тоже можно было назвать существом алчущим, только в другом смысле, ибо я возжелал выведать (сколь наивно романтичен я все же был в ту пору) через своего нам-шэ сокровенные тайны боевого искусства тибетских лам. У здешних «учителей», в большинстве своем просто ловких шарлатанов, мне давно нечему было учиться. Хотя, этого человека в монашеской одежде с желтой накидкой, следовало называть не шифу, как зовут мастеров-наставников китайцы, а скорее чой-гэргэном — так по-тибетски называется учитель, помогающий монаху на дому изучать цан-нид, «истинное свойство», буддийское вероучение и культовую практику.

С Рындиным я познакомился летом. Он занимался переводами с английского, поставляя фирме «Оникс» детективы, которые Гладышев исправно печатал и очень выгодно продавал.

Рындин был узкоплечим, сутуловатым, с небольшим брюшком, вечно лохматым, небритым, хмурым. Мне казалось, он должен был носить очки — они просто напрашивались в виде неотъемлемой детали, но, как выяснилось, зрение у Рындина было нормальным. От него частенько попахивало спиртным, когда я встречал его в офисе Гладышева, а встречал я его не реже раза в неделю. Вообще-то основное время он проводил у Канунникова, изможденного плешивого мужчины неопределенного возраста, служившего в «Ониксе» редактором. Из кабинета Канунникова во время визитов Рындина обычно доносились громкие крики, в иной тональности они не общались.

Вообще отношения Рындина с «Ониксом» поддерживались на грани скандала, а в конце августа он учинил в кабинете Гладышева то, что на казенном языке принято называть дебошем. Глуповатая Света, секретарша Гладышева, выбежала из приемной с испуганным выражением лица и позвала охранника-омоновца Володю, постоянно дежурившего у входа. Я как раз беседовал с Володей, ожидая, когда понадоблюсь Гладышеву.

— Там… шеф зовет. Надо… вывести Рындина — рывками выдавила из себя Света.

Когда мы с Володей вбежали в кабинет шефа, Рындин функционировал вовсю. Он обличал, срывал маски, уничтожал.

— Ты просто шакал, разъевшийся до размеров борова, — громко говорил он, выбрасывая в направлении внешне невозмутимого Гладышева, восседавшего на своем месте, указующий перст. — Зря возомнил ты себя благородным хищником. Это такое же проявление паранойи, как и то, что ты считаешь себя писателем. Создатель низкопошибных детективов…

Тут жестикулирующий, мечущийся Рындин повернул голову в нашу с Володей сторону и осекся на мгновенье. Вслед за этим он опять обратился к Гладышеву:

— Экая ты все же дешевка! Опричников, видите ли кликнул, Ивана Грозного из себя корчишь, параноик. Ты — мелкий торговец в храме…

— Вы нехорошо выглядите, сэр. Вы просто смешно выглядите. Самое главное, что вы никому ничего не докажете.

Это сказал я. Если бы я произнес это по-русски, реакция Рындина была бы, что называется, нулевой. А тут он дернулся, услышав полуродной для него английский, быстро обернулся ко мне, даже протрезвел на несколько секунд.

— Что?! — ошарашенно спросил он.

— Я хочу сказать, что вам лучше покинуть этот кабинет сейчас.

Реакция Гладышева и Володи в общем-то от реакции Рындина не отличалась. Это означало, что до сих пор мне удавалось производить впечатление весьма недалекого парня. Но Гладышев недолго пребывал в состоянии изумления. Он вообще быстро ориентировался в любой ситуации, быстро принимал решения.

— Коля, — обратился он ко мне, — проводи его.

«Проводи», наверное, означало не только за пределы кабинета или здания, во всяком случае, я для себя так решил. Взяв Рындина под худой, цыплячий какой-то локоть, я вывел его из роскошного гладышевского кабинета. Мы вместе прошли через приемную, провожаемые ошарашенно-любопытным взглядом Светы, потом по коридору, спустились по лестнице в холл на первом этаже. Рындин не сопротивлялся, его только иногда пошатывало из стороны в сторону.

— Вам лучше сейчас отправиться домой, — посоветовал я.

— Вы странный, необычный человек, — покачал головой Рындин. — Я всегда подозревал… Послушайте, — неожиданно тряхнул он седеющей нечесанной копной, — поехали ко мне!

Нормальная реакция «поддавшего» человека, которому другой человек показался чем-то симпатичен — пригласить домой, потому как дома в подобных случаях еще «остается».

Я прикинул ситуацию и согласился. Мы вышли на улицу, где я остановил «частника», Рындин заплетающимся голосом назвал адрес. Оказалось, что он живет совсем недалеко от меня, только ближе к центру города. Когда приехали, он сразу потащил меня на кухню, извлек непочатую бутылку коньяка.

— Может быть, не надо? — вовсе не из соображений дипломатии спросил я.

— Надо… как вас зовут? Ах да, Коля… Надо, Коля! Послушайте, чего это вы работаете на Гладышева? Впрочем, ссори, вопрос бестактен и неуместен. Я же сам на него работал. Но теперь — все. Хватит горбиться, хватит своими мозгами питать его ненасытную утробу. Ох и живоглот! Знаете, я, вечный диссидент, начинаю жалеть, что гэкачеписты проиграли. Теперь такие, как Гладышев, рванут. Капитал, его препохабие, как выразился однажды эта дешевка Маяковский…

Тогда я пробыл у него недолго, не больше часа. Мне Рындин был мало интересен, хотя я чувствовал, что отвязаться от него будет не просто, что он своим существованием как-то вплетен в мое существование — во всяком случае, на время… Месяца не прошло, как я вспомнил его. Да не просто вспомнил. В тот вечер я сидел в своей комнате перед раскрытой дверью на балкон, пытался опять полететь над бескрайней цепью заснеженных вершин, окунуться в золотисто-фиолетовое сияние. И мне почти удалось сделать это, как вдруг возникло видение: подъезд дома Рындина. И чувство сильной тревоги. Потом в моем сознании выстроился весь сегодняшний вечер, с четким соответствием каждой секунды определенному событию. Все начиналось с места и времени, в котором я находился сейчас — моя комната, балконная дверь, половина девятого. Я видел весь вечер, в деталях, но одновременно с вариациями типа: произойдет — не произойдет. И я выбрал вариант, при котором оказывался возле дома Рындина по улице Прямолинейной. Поэтому немедленно отправился к троллейбусной остановке — я чувствовал, что надо спешить.

Напротив этого дома был забор, отделявший двор от каких-то мастерских. У забора росли несколько кленов, дающих довольно густую тень. Отсюда, из-под фонарей, уже горевших, место под кленами казалось совершенно темным. Собравшись направиться в тень, я почувствовал там чье-то присутствие. Я уже знал, что Рындина поджидают, но теперь ощутил точно, откуда исходит угроза.

Я сделал вид, что ищу нужный подъезд, поэтому медленно прошел вдоль всего дома, приближаясь к подъездам и присматриваясь к табличкам с номерами квартир. Конечно же, мне нужен был четвертый подъезд, крайний. Потому что трое парней расположились в тени напротив второго подъезда. Да, от них исходило самое настоящее силовое поле угрозы. Постояв несколько минут в крайнем подъезде, я вышел из него и направился дальше, под арку дома, расположенного перпендикулярно дому Рындина.

Ждать пришлось недолго. Минут через пять эти трое появились в конусе света, отбрасываемого фонарем. С противоположной от меня стороны к ним приближался мужчина. Они дожидались его? Ответом на мой вопрос стало падение подошедшего. Один из троих сделал подсечку — профессионально, но в то же время так, что стороннему наблюдателю могло показаться, будто он просто камешек отбросил со своего пути. Я не был сторонним наблюдателем и мне ничего не показалось. Я уже мчался, узнав в упавшем Рындина.

Один из троих, стоявший спиной ко мне, ударил его ногой. В следующее мгновение я ударил его ребром ладони в то место, где шея соединяется с черепом, то есть по воображаемой линии, соединяющей мочки ушей. Удар, наносимый сюда, не влечет перелом шейных позвонков (последнее случается, если ударить сантиметра на два-три пониже), зато гарантирует потерю сознания как минимум на полминуты и сотрясение мозга средней тяжести. Этот боец исключением из правил не был, он рухнул на асфальт, как тюк мокрого белья.

Оставшиеся двое, надо отдать им должное, очень быстро сориентировались в изменившейся обстановке, а то, что их товарищ всерьез и надолго выключен из борьбы, их не смутило. Ребята были молодые, подвижные, скопом — если о двоих можно так сказать не перли, а рассредоточились по обе стороны от меня, делая ложные выпады и замахи.

И мне, и им мешал восставший из праха Рындин, который бестолково прыгал, тыча кулаками в пространство — его обидчики успевали уворачиваться еще до того, как он успевал замахнуться. Рындина-то я и использовал, как прикрытие. Улучив момент, когда он бросился на одного из парней, а тот, схватив нападавшего за ворот куртки, просто шваркнул его об асфальт, я перепрыгнул через катившегося литератора и, сделав в воздухе разножку, залепил подъемом стопы в ухо молодому профессионалу, отчего тот прошелестел по твердой поверхности асфальта, словно сухой лист, гонимый осенним ветром.

Его напарник дрогнул, я это ощущал. На его месте я задал бы стрекача, чтобы выйти из боя с меньшими потерями. Он же предпочел сражаться, хотя и без прежнего напора. Я прыгнул в его направлении и, развернувшись в воздухе вокруг собственной оси, шарахнул его ногой по шее и ключице с такой силой, что у меня даже стопа заныла. Тут уж и третий террорист искушать судьбу не стал. После кувырка назад, который по законам физики он просто обязан был совершить после моего удара, молодой человек улепетнул достаточно быстрым спортивным шагом. Он мог, наверное, развить и большую скорость, но мой удар нарушил его координацию.