— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — нагло заявил Куренков.

Я вздохнул.

— Вам всем нужно чудо, только тогда вы верите. Что ж, получай.

Я коснулся его левой щеки, чувствуя, как дернулись под моими руками дряблые мышцы. Куренков сейчас почувствовал нечто, похожее на удар электротоком. Левая сторона его лица искривилась, нижняя губа отвисла, довершая создание уродливой гримасы, голова склонилась влево, подчиняясь судорожному сокращению мышц шеи. Он попытался коснуться лица и шеи левой рукой, но и рука неестественно согнулась, пальцы скрючились.

Вот теперь Куренков был объят неподдельным ужасом.

— У тебя осталась правая рука, — сказал я. — Можешь написать вашему сатане областного масштаба. Можешь позвонить ему, языком ты еще ворочаешь. И мозги у тебя функционируют, теперь даже лучше, чем прежде, поскольку появился стимул. А лечить тебя пусть попытаются твои экстрасенсы и маги. О результатах можешь сообщить мне по телефону, номер которого вашей шайке известен.

Я швырнул газовый пистолет на тахту и покинул квартиру. Когда я выходил из лифта на первом этаже, со мной едва не столкнулась маленькая хрупкая женщина в шапке из чернобурки, в такой же, как у Куренкова, черной дубленке. Его жена возвращалась домой.

В это место я попадаю, когда мне надо по-настоящему отдохнуть от всего. Но где же оно? Я спросил об этом себя и в ответ в моем сознании прошелестело слово «занскар». Вслед за ним я услышал внутри себя и другое слово — «хималайя», что на санскрите означает «обитель снегов». Последнее могло означать только название горной системы Гималаев. Когда объединились эти два слова? Не помню, не знаю. Может, через несколько секунд, может, через несколько дней.

Я сходил в городскую библиотеку, порылся в каталогах, отыскивая в географическом разделе слова сходного звучания, и нашел-таки книгу одного француза о Занскаре, затерянном королевстве в Гималаях. Оказалось, что долина Занскар самое недоступное место в том районе. Расположен Занскар в индийском штате Джамму и Кашмир, но населяют его потомки тибетцев, пришедших туда довольно давно, еще в восьмом веке. Говорят они на одном из диалектов тибетского языка.

Каким ветром принесло мне сведения об этом Занскаре? Ведь я ни разу до этого не встречал слово «Занскар» написанным на каком-либо из языков, никогда не слышал его. Возможно, когда-нибудь я узнаю это. А так, сколько ни смотри на окрашенную коричневым точку на карте все равно нельзя увидеть те места так, как я вижу их во сне — ярче и четче, чем наяву.

А окружающая меня явь сейчас приобрела мрачные тона. Положение мое довольно сложное, поскольку Ищенко сильно напрягаться не будет, ему достаточно нескольких неоспоримых фактов. Меня запросто могут арестовать и попытаться «выбить» нужные показания. Попытаться-то они могут, да кто ж им даст… Все равно, игра на их поле и в их игру мне не нравится. Надо «достать» настоящих убийц Гладышева. Тем более, что Ищенко не связан напрямую с Всепроникающей Мудростью. Я чувствую это.

Я прикрыл глаза, мысленно представил себе фотографию убитого. В кабинете Ищенко я рассмотрел снимок очень подробно — тот, крупным планом. Слегка вдавленный левый висок, немного крови, заплывший глаз, ссадины. Удар был не очень точным, он задел и рассек скулу, но достаточно сильным, чтобы сломать височную кость. Ясно, нанесен был твердым предметом. Ну-ка, где сам предмет? Обочина шоссе, тополя, огни многоэтажек. Нужны более точные координаты. Стоп, крытый павильон, прилавки. Надо хорошенько запомнить это место. Я вижу его очень четко. Какая-то схема: пять автобусных остановок. Потом я вижу дорогу, словно на вертолете над ней пролетаю. Так вот откуда пять остановок, от площади Освобождения! Все сходится: Гладышев жил в достаточно удаленном от центра районе, добраться туда можно от площади Освобождения. Эта площадь вообще служила перекрестком нескольких магистралей. Правильно, вот она, площадь. Скульптурная группа — бородатый в круглой шапочке с обушком в руках и другой, с усами и в кепке, сжимающий винтовку. Представители освобождающегося пролетариата. Дорога к микрорайону, где жил Гладышев, идет вниз от площади. Пять остановок, значит.

Нет сомнения, я на правильном пути. Павильон — вот главный ориентир, его легко можно найти. А орудие убийства с противоположной от павильона стороны шоссе, в том месте, где за высокими тополями ночью видны огни многоэтажек…

На следующее утро я поехал туда чуть ли не первым автобусом, когда еще царила сплошная темень. От площади Освобождения в переполненном салоне установилось такое давление, при котором процесс дыхания даже у меня был ощутимо затруднен. Пассажирами были в основном женщины. Ясно, на работу спешат. В том районе большой хлопчатобумажный комбинат. На пятой остановке меня просто вынесли.

Павильон я обнаружил сразу. Что-то вроде большой беседки. Летом здесь устраивался небольшой овощной базарчик. Теперь посмотрим то место, где растут высокие тополя. Они тут на большом протяжении вдоль обочины растут, в темноте не разглядеть, где кончаются. Но для меня темень помехой служить не может, потому что я чувствую — искать надо вон там, на отрезке метров в пять у обочины…

Я дождался, пока чуть-чуть рассвело. Черные иссохшие стебли, засыпанные снизу грязным, похожим на серую пыль снегом. Где-то здесь. Следов на откосе не было. И не должно быть, эту штуку наверняка бросали с той стороны дороги. Вот она сверкнула в свете отдаленных бетонных башен и без звука упала туда, в сплетение стеблей полыни, репейника, чертополоха. Где-то здесь…

Соскользнув по крутому откосу вниз и немного покружив среди ломающихся с треском высоких стеблей, я через несколько минут удовлетворенно созерцал углубление в снегу. Ровная поверхность и темная дыра. Не с самолета же это бросали. Присев на корточки и погружая руку в перчатке в снег, я повторял с пониманием привычно свершившегося чуда: «Нет, не с самолета».

Правильно, кастет. Зазубрины широкие и сглаженные, но если приложить ими как следует, результат будет впечатляющим. Как в случае с Гладышевым. Почему не просто удар тренированными, «набитыми» костяшками? Да потому, что это было бы равносильно оставлению визитной карточки. Их карточки. В органах не такие уж лопухи, чем били, наверняка смогут определить. Итак, свою визитную карточку они оставлять не захотели, оставили мое удостоверение. У меня руки нисколько не напоминают руки каратиста, глупый этап с впечатляющими «копытами» на первых суставах указательного и среднего пальцев давно пройден. А раз я не смог приложить в висок Гладышеву голой рукой, я обязан был это сделать, вооружившись кастетом. Расклад примитивный, но верный, на тот случай, если бы я находился сейчас в морге с проникающим смертельным ранением грудной клетки. А поскольку я жив, и мне почти предъявлено обвинение в убийстве с применением холодного оружия, я его должен представить, это самое оружие. Я спрятал кастет в полиэтиленовый мешочек, сунул его во внутренний карман куртки и выбрался на дорогу.

Ожидание автобуса, идущего обратно в город, длилось долго, наверное, минут двадцать. Стоявшие вместе со мной на остановке парень и девушка совсем закоченели, тщетно пытаясь укрыться от пронизывающего насквозь ветра за узкой стенкой уродливого строения. Да, ребята, я бы мог научить вас побеждать холод окончательно и бесповоротно, но для этого вам пришлось бы кое от чего отказаться, например, от сотни или полторы часов в месяц бесцельного времяпровождения, столь привычного и любимого вами..

Но вот автобус подошел, народу в нем оказалось совсем немного, я даже свободное место отыскал. Итак, при мне орудие убийства, оно «мечено» державшим его. На нем, конечно, отсутствуют отпечатки пальцев, нет на кастете и микрочастиц перчаток, надетых на руки убийцы, они, скорее всего, сменились пылинками с шоссе и пыльной полыни. Но эта вещь навечно связана с державшим ее. Как связана она с Гладышевым, и с некоторыми другими… Ага, я вижу лицо с широким, приплюснутым носом, редковатыми светлыми, серыми глазами, густыми пшеничного цвета бровями. Похоже, это тот, кто мне нужен…

Парень высокий, в черной свободной куртке, в черной вязаной шапочке — мне сразу вспоминаются ночные визитеры в котельной. Плечи его широки, в каждом движении чувствуется гибкость, раскрепощенность. Он входит в подъезд уверенно — еще бы, он и в чужих домах никого не боится, а уж в своем и подавно, — поднимается на площадку перед лифтом.

— Давно я тебя ждал, — я опускаюсь с площадки между первым и вторым этажами и вижу, как он меняется в лице. Растерянность мелькает только на мгновенье, и то это скорее можно назвать презрительным недоумением. Вслед за ним лицо парня обретает холодное и враждебное выражение. — Считай, что дождался, — спокойно цедит бесконечно уверенный в себе атлет, когда я оказываюсь напротив него.

Сейчас он поднимает правую руку к плечу — при моей «замедленной съемке» процесс поднятия растягивается на целую вечность — потом начинает делать поворот бедрами, раскручивая с ускорением корпус справа налево, чтобы в тот момент, когда мышцы руки на короткий миг обретут твердость стали, уткнуться костяшками в челюсть незнакомого дурака, утверждающего, что он-де дождался.

Но странные происходят вещи: кулак продолжает движение в пустоте и уже по дуге, потому что рука попала в какое-то жесткое колесо, которое, проворачиваясь все быстрее, заставляет самоуверенного бойца перевернуться в воздухе и шмякнуться спиной на бетонный пол. Удар так силен, что, несмотря на попытку в самый последний момент сгруппироваться, мой противник на несколько секунд теряет сознание.