В ванной горячей воды нет. Это часто случается — не подают ее ночью. В три часа ночи мало кому горячая вода может понадобиться. Я мычу, охватываемый ледяными струями, моюсь. Потом завариваю крепчайший чай — настоящий «Файнест Индиа Ти», для безработного, может и роскошь. Беру лист бумаги и начинаю рисовать кружочки, квадратики, стрелки. Занимаюсь этим практически каждый вечер, а если быть предельно точным — каждую ночь. Потому что вечерами я очень занят. Днем, правда, тоже.

Значит, содержит эти домики Штогрин. Точнее, он делает на них бизнес. А сами домики, в количестве трех штук, называются базой отдыха завода металлоизделий. И подарочек такой Штогрину сделал все тот же Польшин. А Польшин получил их в пользование от директора завода металлоизделий Войнорубова. Для чего базу отдыха строил Войнорубов, остается только гадать. Но уж, во всяком случае, никак не для того, чтобы в этих уютненьких двухэтажных коттеджиках отдыхали, сменяли друг друга, широкие массы работяг и конторских служащих завода. Что же, у Польшина с Войнорубовым дружеские отношения? Скорее всего, что нет. Польшин прищучил на чем-то товарища директора, и тот ему заплатил отступного. Наверняка он и сам туда заезжает, Войнорубов, в домики. Но это уж его личное дело, данная информация для меня ценности не представляет.

Ценность представляют слова, сказанные Польшиным на квартире у Болотина: «Штогрина, значит, надо послать…» То ли Польшин просто проговорился о Штогрине у бывшего фармацевта, а ныне скромного снабженца, и по совместительству крупного поставщика наркотиков, то ли Болотин и бывший спортсмен отлично знают друг друга…

Я жду их уже второй вечер. Вчера проторчал в своей засаде с восьми до полуночи. Конец ноября выдался на удивление теплым, о снеге и морозе только мечтать приходится. И тем не менее закоченеть можно запросто, если не делать специальных упражнений.

Дом заведующей продмагом Карпачевой находится сразу за детской площадкой, а детская площадка отделяет район частной застройки от девятиэтажек. Тихое место. Свет в доме Карпачевой горит допоздна, но кто есть в доме, я определить не могу, потому что на всех окнах либо ставни, либо толстые занавески. Сегодня на веранду выходил какой-то мужчина, скорее всего, это муж Карпачевой.

«Уазик» выкатывается из-за поворота неслышно, включены у него фары ближнего света. По тому, как уверенно машина маневрирует по этим переулочкам да закоулочкам, я понимаю: остановится она вот у этого большого, угрюмого на вид дома, похожего больше на какой-нибудь склад или сельский магазин.

Передняя дверь раскрывается, из нее на ходу выпрыгивает мужчина, судя по резвости и упругости движений, молодой и спортивный. Мужчина распахивает заднюю дверь, и через несколько секунд три темные фигуры деловито направляются к калитке. Я на мгновение представляю себя на месте Карпачевой, и от деловитости, слаженности троих визитеров мне становится не по себе. Значит, водитель остался в машине. Он мне виден нечетко, я скорее догадываюсь о его присутствии — фонарей на улице нет, а девятиэтажный дом сюда обращен глухой торцевой стеной.

От калитки слышится треск, лязг, и эти трое уже возле входа в дом. Я выбираюсь из своего укрытия в беседке, проскальзываю вдоль стены девятиэтажки, обегаю площадку и пустырь по дуге, чтобы выйти к дому Карпачевой с тыла. Перемахнув через высокий сплошной, без щелей, забор, спрыгиваю в густой малинник. Во дворе горит фонарь, висящий на столбе, он освещает чистую площадку, покрытую асфальтом, летнюю пристройку, душ. В огороде тускло блестят пленки парников.

Я отбрасываю капюшон и опускаю на лицо маску, чувствуя легкое покалывание в кончиках пальцев и сухость во рту. Окно на задней стене светится. Подбегаю к окну, заглядываю сбоку. И нижу интенсивный допрос в самом разгаре. Высокий спортивный парень в джинсовой куртке с белым искусственным мехом внутри нависает над низенькой кругленькой женщиной и очках и что-то говорит. Мне ничего не слышно через двойные рамы, но результат я наблюдаю: женщина сразу как-то съеживается. У женщины очки в простенькой пластмассовой оправе, одета она в застиранный халат, на ногах толстые вязаные носки и разбитые домашние тапочки. И это — объект рэкета?

Парень резко выбрасывает руку вперед, очки на женщине от удара разбиваются, а сама она откидывается на стену, ударяясь о нее головой. Теперь-то мне слышен истошный вопль. Второй из налетчиков почти одновременно бьет наотмашь мужчину в вязаной куртке и спортивных брюках — того самого, которого я видел на веранде. Третий рэкетир мне не виден, но я догадываюсь, что он стоит у стены, сбоку от окна.

Я выхватываю арбалет из-за спины и бью им в стекло. Двое налетчиков поворачиваются в мою сторону, а третий возникает вдруг, закрывая свет из окна. Арбалет слегка вздрагивает в моей руке, и тень отшатывается от окна, превращаясь на свету в человека в черной кожаной куртке. Он еще не ощутил боли по-настоящему, но лицо его уже перекосилось от первой ее полны и от ужаса происшедшего.

Те двое не станут ломиться в окно, они бегут к выходу на веранду. Я перепрыгиваю через небольшой заборчик и в нужный момент оказываюсь у двери, раскрытой во двор. Когда один из рэкетиров появляется на пороге, я пинаю дверь ногой. Слышится звон разбитого стекла, бегущий валится снопом на цементированный порожек. Я резко прыгаю в сторону, опускаюсь на одно колено и одновременно забрасываю правую руку в специальный карман под воротником. Рука крепко захватывает тонкий стальной стержень. Бросок следует в тот момент, когда силуэт бегущего человека почти достигает невидимой линии, при пересечении которой он встретится с летящим металлическим предметом, стрелкой, сильно утолщенной на одном конце. Внутри этого утолщения залита ртуть, поэтому стрелка всегда втыкается в цель нужным концом. Данный конкретный случай исключения не составляет: бегущий вскрикивает и мгновенно останавливает бег, прижимая руки к животу и оседая на землю.

Ни секунды не оставаться на одном месте, иначе окажешься потенциальной мишенью. Я взлетаю назад и вбок, толкаюсь руками и приземляюсь метрах в трех от того места, где только что был. Все сделано вовремя — тут же мне в уши вступает громкий треск. Спутать его с чем-либо трудно — это пистолетный выстрел. Свиста пули я не слышу, она прошла достаточно далеко от меня.

Однако игре в догонялки не время и не место. Я делаю несколько скачков зигзагами и скрываюсь за стеною дома. Потом наискосок пересекаю огород и перепрыгиваю через забор на соседнюю усадьбу. В том дворе собака сразу заходится истошным лаем, даже хрипеть начинает от усердия. Я снимаю маску, потом взвожу пружину арбалета и прячу его за спину, под капюшон, там у меня для этого приспособлен карман. Перепрыгиваю через забор на улицу и иду вниз, удаляясь от дома Карпачевой.

Этой ночью Болотину звонят. И звонит ему Польшин.

— Послушай, тут срочное дело, — говорит он.

— Ночь на дворе, — ворчит Болотин. — До утра нельзя подождать, что ли?

— Слушай, ты кончай эти… — тон непререкаемый, повелительный.

— Да что уж так смертельно? — Болотин явно растерян.

— Смертельно. Надо двоих ребят пристроить в травматологию или хирургию.

— Куда?

— Ну, в ту больницу.

— Но ведь у меня нет там своих людей, это же только в терапии…

— …твою мать! — удивленно хрипит Польшин. — Они загнуться могут, а ты мне тут рассусоливаешь. Как из дерьма вас вытаскивать, так вы согласны, а как долги отдавать…

— Ладно, съезжу сейчас, попробую устроить, — сдается Болотин.

— Пробовать ни хрена! Через два часа самое позднее чтоб все было в ажуре!

Итак, Карпачева богатая воровка и дура. Не добили ее молодцы Штогрина, добьют когда-нибудь экспроприаторы из другой «команды». И никуда она не побежит жаловаться, потому что товарищ Польшин обложил ее данью на свету и дает «наводку» ребяткам, которые орудуют в полутьме. Сто выстрелов из ста в «яблочко» — у Польшина досье на каждую потенциальную жертву Штогрина.

Интересно, а почему Штогрин этим занимается? Всего три года назад он работал завмагом — данные у меня все из того же источника, от Петриченко (как бы ему не показался подозрительным мой пристальный интерес к этой одиозной фигуре). Работал, значит, завмагом, а потом вдруг резко к избранной стезе охладел. Несмотря на дружбу с Польшиным, который уже не менее пяти лет является городским начальником отдела по борьбе с хищениями. Вроде бы должен себя чувствовать Штогрин за ним как за каменной стеной.

А если в этой задачке кое-какие величины с обратным знаком подставить, то решение тоже достаточно тривиальным будет выглядеть. Компаньоном, соучастником, подельником Польшин Штогрина мог просто вынудить стать. Ведь, как ни крути, Штогрин делает всю грязную работу, а Польшин — работу «белого человека». Прессинг в служебном кабинете можно не учитывать, риск несоизмерим.

Но Штогрин тоже не высовывается особенно. Во время последней операции по выколачиванию материальных средств из старухи Карпачевой глава коммандос в машине сидел. И только в самый критический момент покинул транспортное средство, но и здесь не ринулся сломя голову в гущу событий, а пальбу затеял.

Вообще-то они быстро ретировались вчера. Я, обежав целый квартал поселка, успел вернуться на место происшествия слишком поздно: «уазик» мне, что называется, хвост показал. И ни в доме, ни во дворе у Карпачевых никого не осталось. Хозяев, впрочем, я тоже не заметил, потому позвонил сегодня, справлялся относительно заведующей магазином, жива ли, здорова ли?

На всякий случай я проверяю и вторую дверь, ту, что обращена к зданию института. Просто перестраховка, дверь, конечно же, заперта. У главного входа в мастерские я делаю то, что проделывал по крайней мере раз пятьдесят уже — на ощупь нахожу спрятанный под брезентовым козырьком пульт, щелкаю кнопками: 4-2-4-3-5-7. Сначала бразильская футбольная система конца 50-х, потом три простых числа подряд. Дока Алехин, великий программист. Специалист, флюсу подобный, как и большинство специалистов.