- Не надо! - кричал он в трубку, удивляя любопытную телефонистку, которая развлечения ради прослушивала разговор. - Не беспокойся, я починю машину и поеду... завтра! Я устроился тут... на квартире... Не беспокойся, и маму успокой! Я не знаю, удасться ли еще раз перезвонить... Юлечка, все в порядке, вы не волнуйтесь! Он хотел еще что-то сказать - но связь, разумеется, оборвалась. Телефонистка глядела на него с сочувствием; он расплатился и вышел на улицу. Он нашел гаражи и даже договорился с каким-то парнем насчет ремонта машины, но уже через минуту парень куда-то пропал, а через полчаса обнаружился на поминках - уже в нерабочем состоянии. От злости и разочарования Мише хотелось врезать кулаком по забору, но он все-таки удержался и не врезал. Неудобно - поминки, у людей горе... Ему снова поднесли поминальную чарку. Он поперхнулся, пролил, допил через силу. Опустился на подвернувшийся чурбачок, стал слушать разговоры. Об усопшей уже все сказали. Теперь болтали кто о чем, но главным событием, оказывается, было возвращение из тюрьмы какого-то Игорька. Напрягшись, Миша сообразил, что это и есть непутевый сын Прокофьевны, тот самый, которому светил здоровенный срок, и которого нежданно-негадано выпустили. Нет, не на похороны матери. Вообще выпустили, дело, говорят, закрыто и суда, говорят, не будет. Вот так. А Прокофьевна дня не дожила, бедная. Да, вот жизнь-то... Миша сидел, медленно пьянея от единственной чарки. Отчего-то вспомнилась ночь, тропинка к сортиру, голоса у ворот, длинная тень Анатолия и маленькая, круглая Прокофьевны. "Счастливо, Толь. Спасибо... тебе." - "Сама понимаешь - не за что."

Миша вздрогнул. Анатолия с его баскетбольным ростом невозможно было потерять в толпе. Вот и теперь - он поднялся из-за стола, но не стал протискиваться боком, а просто перешагнул через скамейку. Двинулся к выходу, высоченный, чуть сгорбленный, по обыкновению мрачный, даже, как показалось Мише, злой. И, что примечательно, на его пути пьяненькие сельчане расступались. Поглядывали с непонятным выражением. Со страхом, может быть, а кое-кто с неприкрытой ненавистью. Да он тут главарь мафии, удивленно подумал Миша. Надо же, такая глушь, а мафия бессмертна... С минуту он размышлял, не остаться ли на ночь в селе. Потянул носом густой запах перегара, подумал-подумал, вздохнул и побрел за Анатолием.

* * *

Вечером он читал книжку "Иномарки" - при свете лампочки, увитой виноградом. Близнецы Вова и Дима о чем-то негромко спорили на крыльце, и, прислушавшись, Миша понял, что один учит другого по-особенному завязывать шнурки. Очень длинные шнурки, которые должны многократно обвиваться вокруг голени, "вот так, шесть крестов, понял?" Странные ребята. Симпатичные, но странные; Миша тряхнул головой. Постарался сосредоточиться - но мешала тоска. Ясно ведь, что из проклятой книги ничего не вытрясешь, надо искать сведущего человека, а день снова прошел впустую, время вязкое, как смола, и снова кажется, что придется сидеть под этой лампочкой до самой смерти... Инна уже спала. Здесь привыкли ложиться рано; вот и близнецы убрались с крыльца. Вова чистил зубы, дребезжа рукомойником, Дима развешивал на веревке неразличимые в темноте тряпки.

- Слышь, Мишка, когда будешь ложится, лампочку над столом выключи, добро? Миша кивнул. Раскладушку он предусмотрительно вытащил в сад, чтобы по крайней мере не маяться от духоты. А комаров он переживет как-нибудь, намажется "Райдом" и переживет. Неслышно подошел Анатолий. Сел напротив, заглянул в оставленные Мишей "Иномарки". Скептически поджал губы:

- Договорился с мастером?

- Они все пьяные, - сказал Миша нехотя. Анатолий пожал плечами:

- Повод был.

- Может быть, - Миша замялся, - вы... ну, вы тут всех знаете... Может быть, вы мне... порекомендуете, к кому обратиться? Анатолий помолчал. Вытащил пачку сигарет, предложил Мише, получив отказ, удовлетворенно кивнул. Закурил; сцепил на столе длинные пальцы:

- Видишь ли, мои рекомендации здесь не особенно ценятся. Придется тебе самому искать. Значит, он не предводитель местной мафии, подумал Миша с некоторым разочарованием. И снова вспомнил, какими взглядами награждали Анатолия сельчане.

И тут же вспомнил Прокофьевну: она-то ходила на хутор охотно и часто, и, похоже, водила с хозяином дружбу.

- Жалко Прокофьевну, - сказал Анатолий, будто прочитав Мишины мысли.

- У нее сына из тюрьмы выпустили, - сказал Миша. - Может быть, она за сына переживала, и оттого инфаркт. А сын, оказывается, был невиновен...

- С чего ты взял? - удивился Анатолий.

- Ну, выпустили же и дело закрыли... Анатолий усмехнулся. Глубоко затянулся, поднял глаза к лампочке, струей дыма разогнал стаю летающей мелочи:

- Боюсь, как бы он опять не сел, Игорек наш. Через неделю-другую. Бесполезно все... да, жалко Прокофьевну. Помолчали.

- Я вам тут не в тягость? - робко спросил Миша. - Я хотел бы заплатить... за постой, так сказать... Анатолий царственно повел бровью, ерунда, мол.

- ...Только застрял я крепко. Если машину не удасться починить... не знаю, что и делать. Бросать ее... не могу, я за нее не расплачусь потом... Разве что на буксир взять, но это же снова платить надо, а у меня денег, в общем-то... Он запнулся.

- Значит, так, - Анатолий встал. - Завтра с утра бери Димкин велосипед, поезжай в село, договаривайся. Смело обещай бутылку - у меня есть. Починят тебе машину, только впредь железной дорогой пользуйся, с твоей-то удачей... Понял? Миша неуверенно улыбнулся. Ночью приснилась Юлька. Во сне не давала спать.

* * *

Он нашел в селе некоего Антоныча, мастера, о котором все в один голос твердили, что он "золотые руки". Наверное, это о нем говорила покойная Прокофьевна - "без запчастей и топлива, на честном слове". Антоныч согласился посмотреть Мишину машину и за соответствующую плату починить. "Он починит", важно кивали случившиеся здесь же почтальон и продавщица из промтоваров. На двух велосипедах быстро докатились до хутора. Мастер сквозь зубы поздоровался с Анатолием и без лишних слов приступил к работе; возился примерно час, ощупывал, измерял, прозванивал цепь, удивленно хмурился. Наконец, вытирая руки тряпочкой, сообщил, глядя в сторону: