Некоторое время они ехали молча («Ах варьетэ, варьетэ, варьетэ …» — пел Мегамоев). «Хороший у вас в Голявкине клуб! — похвалил мужичонка, — Этот … как его … актерский состав, в общем, заебись! — он выставил Эрику под нос кулак с оттопыренным большим пальцем, — Да ведь и у нас, поди, нехуевый — лучше Говядина, грят, во всем районе никто ментов не играить!» Эрик молчал. «И нового врежистера из Москвы прислали. — Мужичонка выудил из кармана зипуна мятую папиросу и щелкнул зажигалкой, — Молодой, а строгий … старые порядки враз поменял. Сам видишь: таперича на репетикцию, будто на самое представление, в гриме приходить нужно! А еще Говядин сказывал …» («Вычислить путь звезды и развести сады …» — пел Мегамоев.) «Да ты его, поди, знаешь! — перебил сам себя мужичонка, — Он же в вашем голявкинском спехтахле осенью участвовал!» «Кто участвовал? — осторожно спросил Эрик, — Режиссер?»; «Да нет, Санька Говядин … ты чего, забыл? Ну, плешивый такой … у него еще на левом глазу бельмо — в детстве серной кислотой брызнуло!» «Почему забыл? Помню.» — после некоторого раздумья согласился Эрик. Аудио-скрижаль перед ветровым стеклом щелкнула, и гнусавый голос Романова-младшего затянул: «Коммунизм — это партийная власть плюс эвээмизация всей страны …» «А ты давно сюда переехал? — вклинился мужичонка, — Завклубом сказывал, что тебя с Португальщины прислали — агрономные кадры укреплять.» «Недавно.» — почти без запинки отвечал Эрик. «Евразийский коммунизм — самый коммунистический коммунизм мира. — нудел Романов-младший, — Слава евразийскому исскусству, открывшему единственно верный творческий метод коммунистического сюрреализма …»

Дорога вынырнула из леса в поле. Далеко впереди показались крошечные домишки. «Ну, таперича всего три минуты осталося! — радостно сказал мужичонка, — Дорога отсель прямая, хучь сто километров в час давай!» — он надавил на акселератор и мотор грузовичка надсадно взвыл. Бескрайние заснеженные поля, разделенные на квадраты ровными рядами деревьев, тянулись по обе стороны от проселка. На горизонте виднелся ряд блестевших алюминием ветряков (их лопасти казались отсюда размером со спичку). «Понастроили ентих мельниц, а толку чуть! — прокомментировал мужичонка, перекрикивая шум мотора, — Да еще телехвонную связь нарушають …» «Как это — нарушают?» — удивился Эрик. «Хуй его знаить … нарушають и все. Надысь опять телехвон молчал …» Грузовичок начал подпрыгивать на ухабах, все вокруг моталось, дребезжало и подскакивало. Эрик покосился на спидометр — тот показывал 85 километров в час. «Не ссы, артист, не перевернемси!» — перехватив его взгляд, ободрил мужичонка. Домики на горизонте быстро увеличивались в своих размерах и числе («Выберу самое синее море, — пел Мегамоев, — белый-пребелый возьму пароход …»). «Клянемся торжественной клятвой ленинцев-сталинцев-брежневцев, что уже к 1985 году над всем миром воцарится евразийский флаг!» — закончил Романов-младший и отключился. «Эх, через полчаса в баньке париться буду! — предвкусил мужичонка, — А потом с робятыми у Коляныча пивка попьем, головунами закусим.» Эрик молчал.

Грузовик миновал знак «Мерзуны — 439 ж.» и понесся, преследуемый стайкой отчаянно лающих собак, между двумя рядами покосившихся бревенчатых домов. На улице не было ни души — лишь ватага укутанных ребятишек угрюмо копошилась на огороженной колючей проволокой детской площадке. Сбросив скорость, грузовик проехал еще метров триста («А здеся я живу.» — указал мужичонка на маленькую облезлую избушку с заросшими грязью окнами). Наконец, они затормозили возле сравнительно большого кирпичного здания. «Приехали! — радостно объявил шофер, — Покедова, земляк!» Эрик вылез из кабины и в нерешительности остановился. На стене здания висел плакат:

Скоро! Скоро! Скоро! Скоро! Скоро! Скоро! Скоро! Скоро!

ОПТИМИСТИЧЕСКАЯ БАЛЛАДА

Текст и режиссура Сергея Вервольфова

В главных ролях: А.Говядин, Б.Халдеев и В.Звездищева

«Прямо туда и дуй! — высунувшись из окна кабины, мужичонка потыкал пальцем в обитую дермантином дверь, — Они тебя заждалися, поди!» Выхода не было — Эрик потянул дверную ручку.

Он оказался в длинном темном зале с рядами деревянных кресел. Тусклый верхний свет горел только на сцене. «Халдеев? Наконец-то! — к Эрику бросился тщедушный молодой человек в массивных роговых очках, — Я уж думал, вы опять в чайной застряли!» Эрик молчал. «Второй раз собираемся, а репетировать все никак не начнем!» Эрик потупился и шаркнул ногой. «Хорошо, что в гриме и костюме пришли … на этом хоть время сэкономим … — с укором заметил молодой человек и метнулся обратно к сцене, — Начинаем!!» Он замахал руками, как ветряная мельница, и в темноте зала зашевелились невидимые до того люди. «Акт 1-ый, явление 1-ое: Нидерландист ван Даал и Невинные Дети — на сцену, Воодушевленцев — наготове, остальные — не ближе десятого ряда, чтоб не мешать!» — молодой человек, очевидно, являлся режиссером Вервольфовым. Часть людей потянулась на сцену, остальные опять канули во тьму. «Почему стоите, Халдеев? — обернулся молодой человек к Эрику, — Вам что, отдельное приглашение требуется?» Эрик нехотя поплелся на сцену. «Не сюда! — тонким голосом взвизгнул режиссер, — Налево!… Вы читали пьесу или нет?…» — Эрик молча встал в указанное место. В противоположном конце сцены десятка полтора пожилых теток в тренировочных костюмах и пионерских галстуках строились в три шеренги — это, очевидно, были Невинные Дети (каждая держала в правой руке какие-то машинописные странички). «Где ваш экземпляр пьесы?» — страшным голосом спросил режиссер; «Дома забыл.» — после секундного колебания нашелся Эрик. «Боже! — схватился за голову молодой человек, чуть не сбив с носа очки, — Совесть у вас есть?» «Нет. — признал ошибку Эрик, — Виноват.» «Дайте ему запасной экземпляр!» — заверещал режиссер в глубину зала. Из темноты выплыла костлявая девица (помощница режиссера?), вручила Эрику растрепанную стопку страниц и опять растворилась во тьме. Режиссер уселся в первом ряду, нервно вцепившись в подлокотники кресла: «Готовы?» «Да!» — хором отвечали Невинные Дети; «Готов.» — неуверенно присоединился Эрик. «Начинаем!»

«Три, четыре!» — шепотом скомандовала одна из Детей, и они хором задекламировали:

Мы — невинные дети,

будущее поколение,

Наше сознание -

это чистая страница.

Наши души освещены

сердец горением,

Мы хотим

любить Родину

и учиться!

Дети замолчали — Эрик понял, что пришла его очередь. Он скосил глаза и начал читать с максимальной доступной ему выразительностью:

Нидерландист я, убежавший из тюрьмы.

Хочу теперь отмстить за свой позор -

Растлять сердца, душить, вредить, громить,

Враждебно гадить, подло извращать.

Эрик повернулся к Детям и, немного подумав, выбросил руку в жесте безшабашной подлости:

Зачем вы, дети, мыслите о Светлом?

Зачем, скажите, любите Добро?

Ведь Светлое не принесет вам выгод,

Добро и Свет не нужны никому!

«А что, неплохо … — несколько смягчившись, похвалил режиссер, — Очень сдержанная манера … интересная интерпретация!» Эрик польщенно потупился. «Ладно, открывающий диалог, вроде бы, на мази. — режиссер пошелестел страницами, — Переходим сразу к выходу Воодушевленцева! — он приложил руки рупором ко рту, — Воодушевленцев, готовы?» «Готов!» — раздался чей-то бас. «Пошел!» — крикнул режиссер.

На середину сцены из-за кулис вышел грузный смурной человек в милицейской шинели и, воздевая руки к небу, обратился к невидимой аудитории:

Я страж порядка, доблестный блюститель,

С невинными детьми на встречу я иду.

Я буду нежный, добрый, мягкий их учитель,

Добро и Истину я в души их введу.

Человек неуклюже повернулся на месте и, сверкая бельмом на левом глазу, вперевалку подошел к Эрику:

А это кто таится в полумраке?

Кто гадко скрючился, ощерив острый зуб?

Коль враг ты — приготовься к схватке,

Но если друг — приди ко мне на грудь!

И милиционер Воодушевленцев распахнул объятья.

Вдруг выражение его лица изменилось с великодушного на подозрительное: «Слушай, парень, — прошипел он, не опуская рук, — а ты кто такой?» «Как — кто? — не понял Эрик в надежде выиграть время, — Артист Халдеев.» В темной глубине клуба всыхнула зажигалка — кто-то из незанятых в текущей сцене актеров закурил. «Не пизди! — твердо возразил милиционер, буравя Эрика бельмом, — Уж я-то Борьку Халдея знаю, не одну поллитровку с ним раздавил!» «Ван Даал и Воодушевленцев, почему бормочете себе под нос? — вдруг вмешался режиссер, — Действуйте, Халдеев!… или опять все позабыли?» Не раздумывая, Эрик ударил милиционера ребром ладони по шее чуть ниже уха. Тот рухнул на пол — раздался глухой удар, дощатая сцена заходила ходуном. Возникла тягостная пауза: Эрик не знал, что ему делать; Невинные Дети стояли, как ни в чем не бывало; режиссер нетерпеливо барабанил пальцами по подлокотнику кресла. «А теперь чего ждете?! — не выдержал, наконец, последний, — Переодевайтесь в его одежду!»