- Почему ты с ней не разговариваешь? - спросил отец.

- О чем?

- Ты вот порассуждай! - пригрозил отец. - Разболтался совсем. Возьмусь я за тебя...

- Ой, - тихонько сказал мальчик.

Такая была у него привычка. Он сам ее не любил. И ребята иногда дразнили: ойкаешь, как девчонка. Но отвыкнуть мальчик не мог. Он по-разному говорил свое "ой": то с насмешкой, то с удивлением, то с равнодушным зевком, то еще как-нибудь. Иногда громко, иногда шепотом. А на этот раз совсем тихонько сказал. И отец не слышал.

А с Вероникой Павловной мальчик все равно не разговаривал. И она не обращала на него внимания.

Но сегодня ей понадобился зонт.

А мальчик сидел у окна и протыкал зонт иголками. Материя была плотной, и после каждого прокола оставалось ровное круглое отверстие. От от толстой иголки - побольше, от тонкой - поменьше. Ведь и звезды на небе разные.

Но не всем интересны звезды.

- Это вандализм, - сухо произнесла Вероника Павловна, - так обращаться со старинными вещами!

Зонт был не старинный, а просто старый. Кроме того, было непонятно, что такое вандализм. Но мать и отец взглянули на мальчика так, словно он уничтожил целый сундук ценностей.

- Вы подумайте... Одна, две, три... Он сделал восемь дыр, - аккуратно подсчитала Вероника Павловна.

Созвездие Большой Медведицы было для нее просто дырами!

- Семь, - сказал мальчик. - Одна была раньше.

- Ты поговори! - вскинулся отец. И поспешно обратился к Веронике Павловне: - У меня есть изоляционная лента. Я сделаю заплатки и подклею изнутри.

Вероника Павловна оскорбленно поджала губы: вдове кандидата наук предлагали зонт с заплатками!

- У наших с Дмитрием детей такой поступок не остался бы безнаказанным.

У нее не было детей.

- Это само собой, - заверил отец.

Качая тусклыми серьгами, Вероника Павловна покинула комнату.

- Только и знаешь, что позорить перед людьми! - с непонятным отчаянием произнесла мать.

- "Перед людьми"... - сказал мальчик.

У него были длинные прямые ресницы. Когда мальчик смотрел без обиды, широко и весело, ресницы торчали вверх. Но когда прищуривался, глаза его словно ощетинивались.

Отец, маленький, сердитый и потому какой-то колючий, неумело застучал кулаком по столу:

- Ты порассуждай! Ты пощурься у меня! Ты как смеешь!

- Тише, - умоляюще сказала мама.

- Если бы вам жалко было зонта, - чувствуя закипающие слезы, сказал мальчик. - а то вам ведь не жалко. Вы для нее стараетесь... Боитесь, что ли?

- Молокосос! - тонким голосом закричал отец. - Щенок! Вон!

Нет, мальчик ничего не крикнул в ответ и не хлопнул дверью. Он тихо вышел на лестницу, лег животом на перила и стал смотреть вниз, в узкий черный пролет. Дом был старый, и на лестнице пахло сырой штукатуркой и керосином. Обида царапала горло, и в глазах становилось горячо. Тогда мальчик медленно спустился и вышел под дождь.

Он ничего не имел против того, чтобы простудиться насмерть. Ну, не совсем насмерть, а так, до воспаления легких. Тогда бы все узнали... Но дождь оказался добрым. Он совсем не хотел губить мальчишку. Принял его под теплые струи и постарался растворить обиду. Обида не растворялась, от нее оставался едкий и мутный осадок. Но мальчик был благодарен дождю. Теперь они оказались вдвоем против тех, кто укрывался под зонтами. Правда, таких прохожих было немного, большинство предпочитало плащи. Но мальчик думал о зонтах и видел только их.

Мальчик долго шел по блестящим от воды улицам и ни разу не спрятался в подъезд или под навес книжного киоска. А потом сел в трамвай, чтобы уехать далеко от дома. Здесь-то он и встретил девочку.

- Зонта у меня нет, - сказал мальчик. - А так все очень просто было бы. Надо нанести звезды на зонт, как на карту северного неба, и все в порядке. Потом только поставишь его как надо, и сразу ясно, где какое созвездие!

Он оживился. Обида немного притихла, и снова начинала звенеть в нем радостная струнка. Ведь можно отобрать зонт, но отобрать открытие нельзя.

- Я объясню, как это надо делать, - говорил мальчик. - Главное, запомнить, где Полярная звезда. Это легко. Надо только знать, где север, а потом...

- Ох, подожди, - перебила девочка. - Я же совсем бестолковая! Ты сначала нарисуй, а потом объясняй. По нарисованному.

- Как... нарисуй?

- На зонте, - просто сказала она. - Вот. - Вынула кусочек мела , который есть в кармане у каждой девчонки, чтожы чертить на асфальте "классы". - не обязательно же иголкой. Можно и мелом звезды отметить. Да? Мне такой зонтик знаешь как пригодится!

И как он сам не догадался? Мелом даже лучше! Ведь проколы ночью не увидишь, а меловые точки можно рассмотреть при самом слабом отблеске света. Значит, и пасмурными ночами он сможет отыскать в небе звезды!

Девочка открыла зонт.

- Ты правда помнишь все созвездия?

Мальчик снисходительно промолчал.

- Рисуй, - сказала она.

Но рисовать не пришлось. Мальчик даже не успел взять мел. Мать девочки нависла над ними, высокая и неумолимая, в коричневом плаще с торчащим капюшоном, как инквизитор - грозный и страшный судья.

- Татьяна! Я так и знала. Тебя ни на минуту нельзя оставить одну! Пошли, мы сейчас выходим. Нужно зайти в гастроном. На мальчика она не взглянула. А девочка взглянула. И, уходя, нарочно громко сказала ему:

- До свиданья.

- До свиданья, - резко ответил мальчик и отвернулся. Ему показалось, что он опять краснеет. А что он такого сделал? Хотел научить девочку узнавать, где какие светят звезды, если их даже не видно на небе...

Мальчик придвинулся к окну. Что-то острое надавило ему бок. Поморщившись, он сунул руку в карман куртки и нащупал кусочек мела.

На конечной остановке, у цирка, мальчик вышел из трамвая. Светлый цирковой купол был похож на громадный серебристый зонт. А под его карнизом сияли длинные, как стеклянные ленты, окна, и в них мелькало что-то цветное, стремительное. Там под защитой серебряного зонта искрилось и звенело пестрое веселье. Наружу выплескивалась музыка, на сразу утихала, будто прибитая к земле тяжелыми каплями. Сильно пахло сырыми досками. Над входом в цирк ощеривали красные пасти громадные фанерные львы дрессировщицы Бугримовой. Львы отсырели и были совсем не страшные, облинялые и грустные, как бродячие коты. Мальчик пожалел их.