— Неужели ты могла забыть, как он прекрасен!

Она бегло поцеловала его, как достойную удивления вещь, мимо которой никогда нельзя пройти равнодушно. Он сейчас же стал бурным, но она оттолкнула его.

— Ты не слышишь, что все в доме в движении? До вечера нам надо сделать невероятно много… Альфонсо! Дженнаро! Амедео!

Она отдала приказания.

— Из этой комнаты, мой друг, нам придется сейчас же уйти. Я целый месяц лежала больная, никто не смел сделать ни шагу, чтобы не потревожить меня. Ты можешь себе представить, что все здесь немного запущено.

По всему дому сновали слуги с коврами, фарфором, серебром. Альфонсо, нос которого сильно распух, стонал:

— Мы, может быть, погибнем все за работой. Но она будет сделана, ваша светлость!

— Я буду помогать, — объявил принц, внезапно воодушевляясь.

Она видела, что он покорился, не протестует против наказания и жаждет похвалы.

— Это хорошо, мой друг. Снимите ваш сюртук.

Он сделал это. Она отправилась в оранжерею, к леди Олимпии. Сквозь стекла они видели дона Саверио, бежавшего по длинным залам мимо зеркал с грудой тарелок в руках.

— Он бежит, — сказала леди Олимпия. — Он уже едва надеется нагнать уходящие миллионы. Но он бежит для того, чтобы вы видели, дорогая герцогиня, какой он великолепный скороход. Он любит вас — о! быть может, только с сегодняшнего дня: но теперь он влюблен в вас.

Герцогиня серьезно и довольно кивнула головой; она знала это.

— А если бы он еще подозревал, что ему предстоит… — сказала она почти с состраданием.

— Сегодня вечером?

— Да.

— Что же?

Она весело пожала плечами.

— Я сама еще не знаю, — потому-то я и радуюсь этому.

В полночь обширный дом был полон гостей. Голоса иностранцев звучали во всех группах. И всюду, то неторопливо и небрежно, то возбужденно, в нос, то гортанными, то блеющими звуками иностранцы, беседовали о последнем приключении хозяйки дома. Неаполитанцы ждали; их жесты красноречиво выражали, что у них нет никакого мнения.

Герцогиня шла мимо карточных столов между леди Олимпией и мистером Уолькотт. Она кивала головой, обменивалась несколькими словами то с одним, то с другим и оставляла за собой ослепленные взоры. Это празднество после долгого одиночества, бывшее как бы наградой за ее силу, заставляло быстрее обращаться ее кровь, делало острым и блестящим ее ум; оно прикрепляло к ее плечам крылья и уносило ее прочь, по воздуху, в котором была уже весна, она не знала, куда. О доне Саверио она вспомнила лишь тогда, когда увидела его играющим в пикет с мистером Вильямсом из Огайо, притихшего и покорного. В эту минуту консул сказал:

— Нет сомнения, этот Тронтола плутует.

— Это неслыханно, — вскрикнула леди Олимпия.

— Дорогая миледи, — возразила герцогиня, — в таких щекотливых вещах вы пуританка: я знаю это. Но Тронтола представлял бы собой нечто неслыханное только в том случае, если бы не плутовал. Вы думаете, что Джикко-Джилетти отказывает себе в этом, или Тинтинович? В эту минуту он грабит маленького сноба из Берлина; тот очень горд тем, что далматский граф берет его деньги.

Леди Олимпия сказала с отвращением и любопытством:

— У вас однако недурные познания по этой части, дорогая герцогиня?..

— Они у меня от кавалера Муцио, моего секретаря, который вам так нравится.

— Как же эти мошенники делают это?

— О, самыми различными способами. Например: за тем, кого они обманывают, стоит их доверенное лицо и объясняет им знаками его карты. Или же он держит в руках что-нибудь блестящее, в чем отражаются карты: серебряную табакерку — или — или…

Она рассмеялась:

— Посмотрите-ка, не комичную ли фигуру представляет мой камердинер Амедео. Настоящий византийский сановник в своей глупой торжественности!..

Ее спутники взглянули по направлению, которое указывала им герцогиня. Амедео, огромный, весь в золотых галунах, стоял напротив своего господина, принца Кукуру, за мистером Вильямсом из Огайо, и вертел висевший у него сбоку большой блестящий поднос. Американец выпил стакан вина, который подал ему Амедео. Затем он громким, скрипучим голосом объявил шесть карт и четыре туза.

— Как ясно отражаются карты мистера Вилльямса в подносе верного Амедео, — сказала герцогиня. Мистер Уолькотт возразил:

— Я ничего не вижу.

— Я тоже, — заметила леди Олимпия.

— Не церемоньтесь, мистер Уолькотт. Вам неприятно видеть в моем доме подобные вещи. Но это пустяки… Вы видели это. И я прошу вас позаботиться о том, чтобы это увидели и другие.

Возбужденная, оставила она своих друзей. Она искала сэра Густона. Он прогуливался, размахивая руками, неловкий и не сознающий собственных преимуществ, вдоль благоухающего ряда полных брюнеток, разглядывавших его в лорнеты. Герцогиня заговорила с ним.

— Сэр Густон, я сказала вам, что вы понадобитесь мне сегодня вечером. Подите, пожалуйста, тотчас же к дону Саверио Кукуру — он играет в пикет с мистером Вильямсом из Огайо — и громко заявите ему, что он плутует.

Сэр Густон смотрел на нее, раскрыв рот.

— Как же он это делает?

— Это слишком сложно, я объясню вам после. Теперь идите. На все возражения повторяйте только как можно громче: «Вы сплутовали». Вас поддержат, сэр Густон, положитесь на меня…

— Как вам угодно, герцогиня.

И он пошел. Он стал перед доном Саверио и крикнул:

— Вы плутуете.

Принц с удивлением посмотрел на него.

— Вы ошибаетесь, милостивый государь.

— Я не ошибаюсь, — ревел сэр Густон. — Вы обманываете этого почтенного господина — вы мошенник!

Им овладел искренний гнев, от которого его лицо побагровело. Дон Саверио тихо, с натянутой улыбкой, заметил:

— Будьте благоразумны. Вы видите, я сдерживаюсь, чтобы избегнуть излишнего скандала. Потом я буду к вашим услугам. Но ваше утверждение — чистая бессмыслица. Ведь я проиграл, посмотрите же. Мой противник, мистер Вильяме, только что выиграл партию…

— Вы сплутовали!

Вокруг них уже образовалось кольцо молчаливых зрителей. Мистер Вильяме смотрел на себя тоже, как на незаинтересованного гостя, и с видимым интересом раскуривал сигару. Дон Саверио холодно поднялся.

— Этот господин не владеет собой, он слишком много выпил… Не угодно ли вам добровольно положить конец этой сцене? — спросил он сэра Густона.

— Уговорите его! — медленно и ласково заметил король Фили.

— Вы сплутовали!

Консул мистер Уолькотт указал лорду Темпелю на блестящий поднос камердинера. Поднялся ропот. Принц встревожился:

— Амедео!

Силач приблизился к упрямому иностранцу. В следующее мгновение оба кулака сэра Густона опустились на его лицо, и он, шатаясь, отступил. Сэр Густон напоминал своим видом сырой бифштекс. Зрителям казалось, что от него и пахнуть должно так же. Женщины говорили:

— Какой симпатичный молодой человек!

— Камердинер, может быть, действовал по собственному почину, — пробормотал лорд Темпель. Мистер Уолькотт пожал плечами, другие, перешептываясь, сделали то же. Принц не понял, его глаза злобно заблестели.

— Я не в состоянии больше относиться к этому, как к плохой шутке. Я требую удовлетворения.

Сэр Густон уже засучил рукава. Он бросился вперед; но дон Саверио ловко увернулся. Сэр Густон стукнулся о карточный стол, который опрокинулся. Мистер Вильяме из Огайо неторопливо встал и стряхнул пепел со своего рукава. Царила полная тишина; затем король Филипп медленно и ласково сказал:

— Вот так история.

Некоторые смеялись, другие выражали сомнение. А в глубине комнаты леди Олимпия высказывала мнение, что это позор, если в таком доме, как этот, происходят подобные вещи. Другие иностранцы повторяли это на наречиях, которых никто не понимал. Неаполитанцы ждали и приглядывались к выражению лица герцогини; она стояла у входа в зал. Многие начали понимать положение. Маркиз Тронтола решился первый.

— Это позор, — повторил он, — настоящий скандал. — И вполголоса: — Я позабочусь, чтобы его исключили из клуба.