Но потом, после ее крика, его глаза стали глазами тигра, загнанного в угол, — опасными, хищными и мстительными. Она раздразнила его, но от этого ей не стало лучше. Ее желания и ее воля не совпадали — она по-прежнему хотела видеть его, чувствовать прикосновение его теплых губ, слышать его голос. Она видела, что его любовь и страсть к ней были неподдельны. И после того, как он поцеловал ее, убедилась, что она испытывает такие же ответные чувства. Неужели она обречена на то, чтобы тосковать при одном воспоминании о нем. Она больше не могла выносить пытки любовью.

Неужели эта страсть никогда не покинет ее? Но самым ужасным было то, что она не могла эти чувства контролировать. В его руках она становилась мягкой, податливой глиной или таяла как воск. Энэлайз опасалась только одного — если он вернется, то она не устоит и на этот раз — отдастся ему, и тогда он будет делать с ней все, что ему вздумается. Он совершенно спокойно сможет поставить ее на колени, подчинить ее своей воле, а ее коварное сердце и тело будут ему помогать.

Итак, все еще любя его, все ненавидя его и опасаясь, она в глубине своей души тайно надеялась на его очередной визит. И когда визита не последовало, она разозлилась. Вот чего стоили его заклинания о любви, его настойчивое желание жениться. И, конечно, он одержал победу над ней.

Для Энэлайз стало очевидно, что все его слова были и на этот раз фальшью, а он в очередной раз пытался убедить ее в обратном. И зачем он признался ей в любви и просил ее руки! Без сомнения, это был очередной трюк. Надо было смотреть правде в глаза — теперь она не была девушкой из состоятельной семьи, той девушкой, у которой было море поклонников.

Теперь она была женщиной, одетой в поношенное платье, и Марк Шэффер, он же Клэй Феррис, отверг ее и ее любовь.

Энэлайз попыталась начать новую жизнь и выбросить его из своей памяти, но это было сделать довольно-таки трудно. Как большинство жителей города, она не считала себя побежденной и не признавала власть оккупационных войск. Для жителей Нового Орлеана было оскорбительным идти по знакомым улицам и видеть одетых в голубую форму солдат, которые прогуливались или, развалясь, сидели на улицах. Они тоже были подавлены зрелищем американского флага, развевающегося на здании городской ратуши. Но хуже всего было то, что янки были грубы и не проявляли ни малейшего уважения по отношению к леди и обращались к ним и с ними как с вульгарными женщинами.

Если леди шла по улице, то солдаты-янки обязательно пялили на нее глаза и давали оскорбительные оценки. Часто они освистывали ее, но гораздо чаще начинали заискивать перед ней и просили разделить их одиночество.

Молниеносно по городу распространялись слухи о столкновениях с солдатами. Энэлайз считала, что большинство таких инцидентов происходит из-за негодования жителей города на янки; дамы Нового Орлеана считали, что большинство солдат-янки только и мечтали, чтобы их изнасиловать, но Энэлайз сильно сомневалась в этом. Хотя она и не разделяла мнения новоорлеанских дам, но все же однажды попала в ситуацию, когда ее грубо оскорбили.

Она почувствовала себя совершенно беззащитной от потока брани, которым ее осыпали. Раньше на защиту ее чести немедленно встали бы и отец, и ее энергичный брат, не считая многочисленных поклонников.

Теперь ни ее, ни других леди защитить было некому. Немудрено, что подобные мысли приходили в головы новоорлеанских дам.

Хуже всего обстояло дело со слугами-рабами и слугами вообще. Многие из рабов воспользовались оккупацией Нового Орлеана и сбежали. Разыскивать их никто не брался. Из дома Колдуэллов тоже бежали. В доме остались только Мэй с дочерью, да старый кучер Джозеф. Только теперь, после их бегства, Энэлайз вспомнила тот странный блеск глаз, который появился у служанки Джевел при известии о наступлении Союзной армии. Значит, она обрадовалась победе противника, и эта победа была ей, как и всем сбежавшим рабам, на руку.

После бегства рабов на Энэлайз и ее мать Терезу — аристократок, не привыкших к тяжелому труду, свалились все домашние дела. Им пришлось делать то, о чем раньше они и помыслить не могли — стирать, убирать, чинить одежду и решать все хозяйственные проблемы.

Энэлайз взяла на себя посещение рынка и покупку продуктов. Сейчас рынок стал самым шумным и оживленным местом в Новом Орлеане. И Энэлайз, несмотря на запахи, шум и, самое главное, постоянно растущие цены, нравилось там бывать.

Вскоре она научилась искусно торговаться с продавцами и даже сбивать цену на облюбованные продукты. В этот раз Энэлайз шла по овощному ряду, отбирая нужные плоды. Положив купленное в корзину, она подняла голову и… неожиданно для себя увидела Марка Шэффера, который стоял в нескольких футах от нее. Он покупал свежую клубнику. Энэлайз поспешно отвернулась и попыталась раствориться в толпе. Но он уже успел ее заметить и очень быстро подошел. Крепко схватив ее за локоть, он вытащил Энэлайз из толпы.

— Отстань от меня! — прошипела она, отдергивая руку. — Ты соображаешь, что ты делаешь? — вновь спросила она.

— Я хочу еще раз поговорить с этой мятежницей! Энэлайз! Выслушай меня на этот раз! — попросил он ее.

Она холодно, взглянула на него, ошеломленная его словами.

— Я никак не могу понять, — сказала она, — почему ты проявлял и проявляешь ко мне такой интерес?

— Я хочу жениться на тебе, — сказал Марк. — Неужели тебе это ни о чем не говорит?

Его речь была непринужденной. Он продолжил:

— Я знаю, мы любим друг друга. Нельзя нам жить так, как мы живем сейчас, будто разделенные большой стеной. Хватит прятаться от своего счастья.

— Я не знаю, какую хитрую игру ты затеял на этот раз, Клэй Феррис или Марк Шэффер, или как тебя там еще называть. Я и не пытаюсь, честно говоря, разобраться. Все, что ты делаешь и говоришь, меня не касается. Я не хочу ни видеть, ни слышать тебя снова. Однажды я уже обожглась, полюбив тебя, но это все кануло в прошлое. У меня больше нет и не будет нежных чувств к тебе.

Глаза Марка Шэффера стали жесткими, холодными как лед.

— Я вижу твою неприязнь ко мне, — ответил он. — Ты больше не увидишь меня. Я только надеюсь на то, что когда ты будешь лежать в своей холодной, одинокой постели, ты вспомнишь, как хорошо тебе было от моих ласк, как ты сгорала от страсти. И спроси сама у себя — довольна ли ты этим?!

Энэлайз покраснела от его слов, поражаясь тому, как отлично он знал ее тело и ее страстное желание, помимо ее воли, быть с ним. Каким уверенным в себе был он! Какою властью он обладал над нею! О, как она ненавидела его за это! И она решила поиздеваться над ним:

— А с чего ты взял, что моя постель одинокая? — спросила она его очень ехидным голосом.

Ее слова, словно обухом топора, ударили по его самолюбию. Его темные глаза вспыхнули недобрым пламенем, а она тем временем с гордым видом повернулась и пошла вдоль овощного ряда. В конце ряда ее грубо схватил за руку один северянин[24].

— Эй, ты, маленькая хорошенькая крошка! — прогнусавил он хриплым голосом.

Энэлайз резко обернулась и увидела похотливое лицо янки. Она сердито одернула свою руку и произнесла грозно:

— Руки прочь от меня, обезьяна!

Солдат опешил и отступил в сторону. Энэлайз, рассерженная, пошла домой.

Чертовы янки! Она презирала их всех и была рада, что сумела дать отпор.

В парадную дверь негромко, но настойчиво постучали, и этот стук разбудил Энэлайз. Она села в кровати и посмотрела на часы — час ночи. Кого могло принести так поздно?! Единственный, кто был способен на такую наглость, — Марк Шэффер. Энэлайз просто передернуло при мысли о том, что ей предстоит опять давать ему отпор. Впрочем, она просто не выйдет и пусть себе стучится хоть всю ночь.

Стук внезапно прекратился, и любопытство одержало верх над соображениями разума. Энэлайз осторожно встала с постели и, также осторожно пройдя на веранду, выглянула в окно.