Многообещающее удовольствие затуманивает разум, и безнадежный вздох срывается с моих губ, незаметно повисая в плотном воздухе.

Когда Лилу прыгает на диван, заняв пространство между Трэвисом и мной, я немедленно начинаю ласкать ее, используя возможность пошевелить напряженными конечностями. Когда я глажу макушку, она пододвигается ближе ко мне и торжественно роняет голову мне на колени.

— Конечно, — смеется Трэвис. — Собака получает больше, чем мужчина.

Я откашливаюсь в руку и медленно перевожу взгляд на лицо Трэвиса, который смотрит на меня удивленными глазами.

— Собака может играть лучше мужчины, — находясь на безопасном расстоянии от Трэвиса и с Лилу между нами, я обретаю обманчивую смелость.

Трэвис смеется, а затем проводит пальцем по тыльной стороне моей ладони, лежащей на голове у Лилу.

— Мужчина может играть, — его голос звучит словно шелк.

Мой взгляд перемещается от наших рук к его лицу, и я со свистом выдыхаю, когда замечаю, что его взгляд сосредоточен на моих губах. Откашливаясь, я одергиваю свою руку от его, тут же теряя тепло его прикосновения, и концентрирую все внимание на телевизоре и тупом фильме, который в первую очередь поставил меня в такое положение. Все это время сижу, сжав ноги, чтобы уменьшить пульсацию между ними.

Связанная.

В ловушке.

Я не могу дышать, кто-то удерживает меня. Корчусь, пытаясь вырваться, но мои руки слишком крепко связаны. Крики эхом отдаются от стен, пока я чувствую, как лезвие бритвы прорезает полосы на горле. Мои крики душат меня, и я задыхаюсь. Хотя горячие слезы катятся по щекам, я не открываю глаза.

Если я это сделаю, то увижу его — лицо моих кошмаров.

Сквозь звук рыданий слышу свое имя. Это едва ли не шепот, но достаточно четкий для меня, чтобы услышать. Я сильнее зажмуриваю глаза, желая, чтобы это все ушло: связанные руки, голос, зовущий меня, жестокость, которая следует каждый раз, когда наступает темнота.

— Холли.

Опять этот голос зовет меня, а руки трясут мое тело.

Я кричу снова и в ужасе дрожу от садистских рук моего похитителя.

— Открой глаза, — говорит голос мягко.

Но я не могу. Я не могу открыть глаза в темноте. Не могу снова поддаться ему.

— Холли, ты в безопасности.

Безопасность. Как будто кто-то может быть в безопасности в этом злом мире.

— Ты в безопасности, — говорит голос снова, дыхание обдает мое лицо, словно легкий ветерок.

Кричу еще громче, слезы быстрее бегут по моим щекам.

— Это Трэвис, Холли, — голос по-прежнему мягкий, но непоколебимый.

Его руки оставляют мое тело, и только тогда я понимаю, что они не удерживают меня, а касаются.

Он трогает мое лицо, его руки ласкают меня, в то время как голос зовет.

— Ты в безопасности.

Так или иначе, его слова доходят до меня.

Постепенно мои крики становятся менее отчаянными. Реальность происходящего доходит до моего сознания, и смущенная, я, наконец, перестаю бороться.

— Я собираюсь залезть к тебе в постель.

Не отвечаю и не открываю глаза, чтобы увидеть его. Мое тело напрягается, когда прогибается кровать, пока Трэвис присаживается, а затем ложится рядом со мной. Он руками обнимает меня за талию и притягивает ближе к себе. Напряжение, словно воздух, покидает мое тело, и я сворачиваюсь возле Трэвиса. Разжимаю кулаки и, сильно вздохнув, медленно расслабляю тело.

— Когда был маленьким, я хотел стать космонавтом, — говорит Трэвис, губами лаская мой лоб.

Открываю глаза и слушаю успокаивающий голос Трэвиса.

— Я хотел бы жить среди звезд и видеть Землю из космоса. Однажды я нашел картонную коробку, которую выбросил наш сосед, и спрятал ее в своей спальне. Каждую ночь, когда все засыпали, я залезал в нее и притворялся, что это мой корабль. Я путешествовал бы в космосе и согласился бы на все эти космические полеты.

Я теряю себя в истории Трэвиса. Прекращаю дрожать. Прекращаю плакать. Я чувствую себя в безопасности в объятиях человека, которого едва знаю, и снова засыпаю.

Спустя несколько часов открываю глаза и обнаруживаю слегка храпящего Трэвиса возле себя. Смотрю на него, мой взгляд бродит по резким чертам его лица. Его глаза, светлые и яркие, закрыты. Интересно, что ему снится. Его губы расслаблены, и я испытываю желание провести по ним пальцем.

Его дыхание учащается, и я понимаю, что он просыпается, но его глаза остаются закрытыми. Отодвигаюсь от него, отводя взгляд от его лица.

— Не прекращай смотреть, — говорит Трэвис, его глаза все еще закрыты, и мои губы изгибаются в улыбке. — Это совершенно не кажется странным, — добавляет он.

Слишком рано для остроумного подшучивания. Я покидаю объятия Трэвиса, дарящие комфорт, и направляюсь в ванную, где смываю остатки сновидений прошедшей ночи. Когда выхожу из ванной, то набираюсь храбрости для того чтобы спросить Трэвиса о том, хочет ли он еще жить среди звезд. Это мой способ признать то, что он сделал для меня.

Но я нахожу свою кровать пустой и, обыскав дом, отмечаю, что вновь одна.

Забывшись в своем искусстве и свободе, я сижу перед пустым холстом, на котором появляются образы, пойманные в моей голове. Я не думаю ни о чем, кроме руки и всего того, что она создает. Здесь, в окружении своего творчества, я обретаю дар речи, свою судьбу, свое предназначение. Я оказываюсь с инструментами моего собственного творения. Это я, мой неповторимый высоко поднятый дух. Я никогда не шла на компромисс, по крайней мере, не здесь, не среди моего искусства.

Свет в комнате начинает меркнуть, когда рассвет перетекает в сумерки, и только тогда, когда мне нужно включить свет в комнате, я понимаю, что не ела весь день. С сожалением я покидаю свою маленькую студию, чтобы сделать сэндвич, и обнаруживаю на телефоне пять текстовых сообщений от Деррика. Игнорируя их, наливаю себе бокал аргентинского вина, которое пила прошлым вечером.

Вчера вечером.

Вчера вечером я смотрела фильм с Трэвисом и Лилу, это было... мило.

Но потом они ушли, и один из моих кошмаров навестил меня.

Я не видела Трэвиса, поскольку сегодня утром он опять ушел. Даже учитывая, что рядом с ним я чувствую себя неловко, мне не хватает его присутствия и не терпится увидеть его, потому что он может прогнать одиночество, живущее внутри меня. Не желая признавать это маленькое желание, я беру свой ужин на задний дворик и смотрю на прибой, который надвигается и отступает. Внезапный холод пронизывает меня насквозь, пока я проверяю пляж в поиске Лилу или Трэвиса.

Это происходит не очень часто, но время от времени, как и теперь, одиночество, к которому я уже привыкла, тревожно закрадывается и оседает в животе. Единственный выход, который я придумала, — сон. Сон, как и рисование, является спасением, которого я с нетерпением жду, если один из моих кошмаров начинает преследовать меня. Пока кошмары не тревожат меня, как они это сделали, когда я впервые покинула больницу, они все еще там, отдыхают под поверхностью, только и ждут, чтобы нанести удар.

Не желая мерзнуть, я смотрю на небо и звезды, чьи обещания и очарование призывают меня. Оставляю телефон и оставшиеся без ответа сообщения от Деррика, беру бокал вина и спускаюсь вниз по каменистой тропинке к пляжу, где снимаю сандалии и зарываюсь пальцами ног в песок. Наслаждаясь мягким рокотом моря и спокойно дыша, продолжаю смотреть на звезды.

— Не раскисай, — говорю сама себе, обхватывая себя руками и ожидая бурю, назревающую в груди.

Вдруг появляется Лилу, она несется вниз к пляжу, при этом пугая меня. Я громко смеюсь, когда она перекатывается на спину и крутится на песке, но потом Трэвис пугает меня, прикасаясь к моему плечу так тихо, что я почти ничего не чувствую. После моего громкого визга Трэвис неуверенно кладет свою руку на мое плечо, прежде чем берет у меня вино и делает глоток.