Я сажусь рядом с ним, и он обнимает меня за талию, притягивая ближе к себе.

— О чем ты думал? — спрашиваю я, потому что уже вторглась в его личную жизнь.

— О том, как я здесь оказался, — он целует меня в лоб.

Я жду, чтобы он уточнил, но он этого не делает.

— Итак, как ты сюда попал? Не говори, что на лодке, — добавляю.

— Это долгая история, — посмеивается он.

Я жду от него продолжения.

— Это действительно неинтересно.

Его смех взрывает вечерний воздух, но также ощутимо его беспокойство, поэтому я кладу голову на его грудь и слушаю биение сердца, а он продолжает держать меня. Он вздыхает, и этот вздох такой тяжелый и полный печали, что мое сердце болит за него.

— Фактически я родился в океане и был найден на пляже прямо там, — он указывает вперед.

Я слежу за его пальцем, указывающим на маленький островок практически вне поля зрения.

— Никто не знает точно, кто мои родители и что случилось с ними. Все, что нам известно, — на тот остров прибыл маленький плот с орущим голым младенцем в нем. Жители острова нашли его и забрали к себе, — он пожимает плечами, как будто его рассказ не разбил мне сердце.

Трэвис тянет меня ближе к себе, пока я не оказываюсь у него на коленях, прислоняясь головой к его плечу, все еще не способная придумать, что сказать ему.

Может, он и его семья были кубинскими беженцами?

Я не сильна в географии, поэтому не уверена, реально ли на плоту из Кубы добраться до острова Харбор-Айленд, но это единственное логическое объяснение, если беженцы наткнулись на пиратов, которые отобрали у них катер и отправили их дальше на плоту. Но разве пираты еще существуют?

Трэвис отодвигается и смотрит мне в лицо, на котором отражаются печаль и сочувствие к его семье и к нему — ребенку, потерявшемуся в море. Если они были беженцами, то, видимо, были в таком отчаянии, пытаясь найти свободу, что рискнули своими жизнями и в итоге проиграли битву. Но, по крайней мере, он выжил.

Распахиваю глаза, когда понимаю, как легко Трэвис мог погибнуть в море, и отворачиваюсь от него, так что он не мог увидеть мои слезы.

Затем он внезапно начинает громко хохотать.

— Твое лицо, — он продолжает смеяться и запрокидывает голову, пока смех захватывает все его тело.

Я смотрю на него в замешательстве.

— Ты бы видела свое лицо! Не могу поверить, что ты купилась на эту историю.

Мой рот открывается, когда я медленно понимаю, о чем он говорит.

— Так ты все это придумал? Дурак!

— Я не думал, что ты поверишь.

Он продолжает смеяться мне в лицо, пока я извиваюсь в его руках, пытаясь освободиться.

— Почему бы мне не поверить? — кричу я, не чувствуя злости в голосе.

— Не злись, Холли, — его голос звучит обманчиво искренне.

Я почти позволяю ему сорваться с крючка, пока не замечаю, что он смотрит на меня с полуулыбкой.

— Ты придурок, — бормочу я, скрестив руки на груди. Я нарочно не смотрю на него, чтобы не начать смеяться вместе с ним.

Трэвис целует меня в щеку и переходит к уху, шепча:

— Этот придурок может тебе кое-что предложить.

Я поворачиваю голову и кусаю его за плечо. Когда он отпускает меня, вскакиваю и бегу к другой стороне лодки. Сердце стучит у меня в груди, но на этот раз не из-за страха. Напротив, оно напоминает мне, что я жива и мне есть ради чего жить. Мой дикий взгляд останавливается на Трэвисе, который медленно крадется ко мне.

— Ты укусила меня, — обвиняет он, а я задыхаюсь от хохота.

— Ты солгал мне, — отмахиваюсь я.

— Солгал? — он качает головой в недоумении. — Я придумал историю для развлечения.

— Чьего развлечения? Потому что мне не весело, — лгу я.

Трэвис сокращает расстояние между нами одним-единственным шагом и кладет руки на мои бедра, кончиками пальцев касаясь моей попки. Он опускает свои губы к моим, и я приветствую его мягким стоном, обнимая руками за шею. Он отстраняется от моих губ и прижимается в нежном поцелуе к моей шее, и я мгновенно теряю способность говорить. Все, что я могу делать, это чувствовать нежность его поцелуев, тепло его губ на моей коже.

— Видишь? — он подмигивает мне, когда мы разрываем наш поцелуй. — Я знал, что ты не злишься на меня.

Успешно сварив лапшу и приготовив на пару овощи, я жду Трэвиса и его якобы знаменитые фрикадельки, глядя в окно кухни. Это не мой любимый пейзаж, но все равно красиво. В то время как из кухни виден океан, окно над раковиной открывает вид на небольшой пустырь рядом с домом, где вместе растут цветы и сорняки, создавая ощущение дикости, и я не нашла ни одной ухоженной лужайки на Харбор-Айленд. Мне нравятся участки земли, которых не касалась рука человека, это добавляет им особую ауру совершенства. Слежу глазами за чайкой, взлетающей с центра поля, мои мысли блуждают, и я теряю счет времени.

Когда я уехала из Техаса, то надеялась найти какое-то подобие себя. То, что я нашла на данный момент, гораздо больше. Я осталась в живых.

Мои кошмары могут терроризировать меня во сне, но они больше не контролируют меня, когда я бодрствую. Они меня не тронут. Я все еще способна функционировать, несмотря на эти кошмары. Я обнаружила, что когда Трэвис со мной, темнота терпима. Мне, может быть, никогда и не будет полностью комфортно рядом с ним, но я могу это пережить. В уязвимости кроется сила, которую я никогда бы не нашла, если бы не Трэвис и его любовь к звездам.

Мое прошлое, мои несуществующие воспоминания и кошмары, за которые я не могу удержаться, убивают меня. В некотором смысле они все еще убивают меня каждый день. Но в этой смерти я нашла и сделала себя. Я, наверное, никогда не узнаю, какой была прежняя Холли, но очень счастлива тому, кем она становится.

Если раньше я была в ужасе от контакта с каким-либо человеком, то теперь я превратилась в женщину, которая занимается сексом. Я прикасаюсь к губам кончиками пальцев, задерживая их, вспоминая ощущения от прикосновений губ Трэвиса. Мой желудок стягивает от воспоминаний о его руках — этих красивых руках на моем теле — принимающих, требующих и призывающих меня. Я изгибаюсь и передвигаюсь, так как пульсация между ног усиливается.

Я первый раз занималась сексом, по крайней мере, на моей памяти, и мы сделали это три раза за один день. Дважды этим утром в лодке Трэвиса и третий раз на полу в его гостиной пару часов назад. Я излучаю превосходную женственность, зная, что он хотел меня так сильно, что не мог ждать, чтобы добраться до дивана. Это привело к тому, что наши тела столкнулись, приземляясь на пол, где мы боролись, тянули и завоевывали друг друга. Синяк на моей спине, полученный от нашего столкновения с полом, является своего рода знаком отличия, который ношу с гордостью.

Нужно отпраздновать эту маленькую победу, я беру телефон и набираю Эмбер.

— Я только что занималась сексом, — выпаливаю, как только Эмбер приветствует меня на другой линии. — Впервые, — подчеркиваю я.

Я пританцовываю и верчусь, но останавливаюсь, когда слышу, как Эмбер смеется на другом конце линии.

— Не смейся, — мой голос суров, хотя я улыбаюсь. — Это великолепно. Девственности больше нет. Пуф.

— О, Холл, — она смеется еще сильнее, что делает мою улыбку более широкой. — Ты потеряла девственность несколько лет назад.

— Что? Нет, — парирую я, моя улыбка по-прежнему достаточно широкая, едва умещается на моем лице.

— Тебе было пятнадцать, и ты была безумно влюблена.

— Мне все равно, — закатываю глаза.

— Его звали... Хосе?

— Остановись.

— Или Хуан?

— Я не помню, поэтому это никогда не происходило, — предупреждаю я.

— У него была перхоть и глазные козявки.

— Эмбер! — смеюсь, размахивая рукой перед лицом.

— Скажи мне, что у этого парня нет проблем с гигиеной.

— У Трэвиса? Трэвис... ну, да, у него определенно нет проблем с гигиеной, — я прикладываю руку к своему краснеющему лицу... потому что, ну, в общем, он прекрасен.