Идеальная жертва.

Это надо менять. Как только выйду из больницы, займусь тяжелой атлетикой, начну бегать и научусь бороться.

Я никогда больше не буду жертвой.

Сразу после того, как Деда договорился, чтобы кто-нибудь пришел заняться моими волосами, заходит мой психолог Энн, чтобы провести со мной сеанс. Мои встречи с Энн являются частью соглашения больницы с Дедой, прежде чем они смогут выписать меня. Она приветствует меня формальным кивком головы, я отвечаю взаимностью. Энн уж очень профессиональна, но она мне нравится, потому что ей удалось убедить врачей развязать мои руки и ноги, прежде чем мы начали наш первый сеанс.

Боже, благослови эту женщину.

Деда встает со стула и гладит меня по плечу, прежде чем оставить нас, чтобы дать некоторую уединенность.

— Как твои дела? — спрашивает меня Энн.

Пожимаю плечами, не зная, как реагировать.

Я до сих пор в растерянности, мне хочется кричать, а затем обвинить ее в том, что она не помогает мне. Вот дерьмо, до сих пор ничего не могу вспомнить.

В первый раз, когда мы встретились, она предложила мне попробовать метод, при помощи которого я вспомнила бы все. Я ей доверяю, но не могу этого сделать. Не знаю, что было реально, а что нет.

— Ты знаешь свое имя, — сказала мне Энн.

Холли Грейс Фишер.

— Ты знаешь, что жива, — продолжала она.

Киваю головой в ответ.

Не знаю, была ли я на самом деле жива. Что делать, если я застряла в каком-то чистилище за грехи, которые, возможно, и не совершала?

Но я добилась прогресса. Не знаю, почему я выжила и что пережила, но биение моего сердца подтверждает, что я здесь. Живая.

Однако есть кое-что, в чем я никому не признаюсь: не уверена, что хочу быть живой.

— Тебе все еще больно? — спрашивает Энн.

— Немного, но становится лучше, — я не помню, как раньше говорила, но, когда проснулась, мой голос приобрел тон, лишенный каких-либо эмоций. Надеюсь, что когда-то в моей жизни голос звучал с беззаботной невинностью.

— Хорошо, — она не поднимает глаз от тетради, в которой что-то пишет.

Я хочу отобрать ее у Энн, чтобы увидеть, что она обо мне написала. В основном мне нужен ответ на самый главный вопрос, не дающий уснуть. Меня возможно излечить?

— Сегодня опять приходила полиция, — выпалила я.

— Ох.

Энн продолжает писать, и у меня возникает невыносимое желание вырвать ручку из ее рук.

— Да, они думают, что они нашли парня, который сделал это со мной.

Это привлекает ее внимание, и я чувствую себя виноватой за свою ложь.

— Честно говоря, нет, — качаю головой, не в силах скрыть улыбку, появившуюся на губах.

— Вы хотите, чтобы они это сделали? — спрашивает Энн, глядя мне прямо в глаза.

Не уверена, знает ли она, насколько пугающий у нее взгляд, но я не дрогнула. Я бы ответила ей тем же, если бы грудную клетку не сдавливала боль. Когда она, наконец, посмотрела в сторону, я издала едва слышный вздох.

Хочу ли я этого? Вроде глупый вопрос, но правда в том, что меня это не волнует.

Помню только отрывки, которые я могла или не могла сложить в одну картинку. Единственное, что я точно знаю, — это он. Это же он? Должно быть, он держал меня в темноте, потому что она пугает меня. Этот парализующий ужас, оставивший меня без сил и способности пошевелить хоть одной конечностью.

И мне не нравится то, что сейчас происходит. Мне нужна свобода, чтобы двигаться без каких-либо ограничений или давления. На самом деле, я почти сошла с ума, когда медсестра впервые помогла мне встать и пойти. Умом я понимала, что она помогает мне оставаться в вертикальном положении, но я не могла справиться с сильным прикосновением ее рук, поддерживающих мою спину.

— Конечно.

Знаю, это то, что она хочет услышать. Но чего-то не хватает, у меня почти не осталось воспоминаний.

— Они хотят, чтобы я работала с полицейским художником-криминалистом.

— И? — продолжает Энн.

— Не думаю, что это сработает. Я не помню, как он выглядит.

— Вы не помните, но, возможно, ваш разум помнит.

— Это бессмысленно, — я смирилась с тем, что она добьется результата.

Вместе с моими воспоминаниями я также потеряла свободу выбора. Мое существование — не что иное, как пассивное передвижение: ем, когда они приносят мне еду, сплю, когда выключают свет. Даже если я и была другой, то не узнаю об этом. Кто я, что я любила, что делала.

Разве это сейчас важно?

Вскоре после нашего сеанса прибыл художник, и в то же время вернулась Энн. Не могу не предположить, что, возможно, она следит за моей палатой. Менее безумная и более разумная часть меня дает логическое объяснение тому, что, вероятно, она работает в полиции, параллельно помогая мне поправиться. Они смогут найти плохого парня.

Художник-криминалист, которого представила Энн, является так же полицейским. Он представляется как Деррик, и я в полной мере оцениваю его со своей кровати. Это типичный белый мальчик со светлыми короткими волосами и голубыми глазами — нет, зачеркните это. У него зеленые глаза. Он высокий, крепкого телосложения и говорит с ленивым, протяжным произношением, что не смягчает его угрожающий вид до тех пор, пока он не улыбается, обнажая совершенно неидеальные зубы. Мне нравится его небольшое несовершенство, и я улыбаюсь ему в ответ.

Во время знакомства заставляю себя пожать ему руку, и, поскольку физический контакт установлен, я широко улыбаюсь Энн, когда крики не вырываются из моего горла. Прогресс, верно?

Деда помогает мне держать больничный халат закрытым на спине, благодаря этому я могу пройти к столу, не демонстрируя всем мои панталоны размером с парашют.

Изысканные трусики, новая прическа и уроки самообороны находятся на вершине топа моего списка текущих дел.

Деррик приказывает закрыть глаза и начать с описания всего, что приходит мне на ум.

Но ничего не происходит.

Я закрываю глаза крепче, пока белые пятна не появляются позади моих век, являясь хорошим отвлечением внимания от всей темноты.

— Она умеет рисовать, — вмешивается Деда, обращаясь к Деррику. — Дайте ей это сделать.

Я сомневаюсь, прежде чем открыть глаза и взять карандаш и бумагу у Деррика. Повторяю его слова про себя. Не уверена, верю ли я Деду, но через несколько минут мои пальцы начинают работать, и я понимаю, что действительно умею рисовать. Это сюрреалистичные внетелесные переживания, заставляющие мое сердце стремительно колотиться, отдаваясь грохотом в ушах. Я не позволяю своему разуму зациклиться на том, что делаю, но надеюсь, что мое подсознание считает это правильным.

Сделано. Смотрю на свою работу и вижу знакомое лицо, смотрящее на меня с бумаги. Но страх, который я ожидала обнаружить, когда изучала лицо похитителя, так и не почувствовала. Вместо этого я усмехаюсь и показываю рисунок Деррику, который качает головой, очевидно, явно удивленный. Я улыбаюсь про себя и не могу не предположить, что, возможно, мой изощренный разум на самом деле считает, что Крис Каррабба оставил известность и славу только ради того, чтобы похитить меня. (Примеч. Кристофер Эндрю Каррабба — гитарист, вокалист и композитор).

Довольная свои рисунком, швыряю его в сторону и получаю новый лист бумаги, на котором быстро начинаю делать набросок. Деда берет мой рисунок Криса, и я слышу его смешок.

— У тебя всегда была слабость к этому мальчику, — смеется он.

Я была так поглощена своим следующим наброском, что смех Деррика напугал меня. Смотрю на него. Рада видеть, что он не заметил моего внезапного беспокойства.

— Что ты еще можешь нарисовать? — улыбается он мне добродушной улыбкой старшего брата, из-за которой едва успевают ответить.

— Подождите и увидите, — отвечаю я. Мне так интересно, что я снова возвращаюсь к работе.