Прибыли наконец в Чебоксары - небольшой городок на берегу Волги. Сразу началась напряженная работа. Летали ежедневно с рассвета до темноты. Учили курсантов, доучивались сами.

Налетаешься до "черного подворотничка", поболтаешься в воздухе часиков шесть - все больше круг да зона, - думаешь: "Ну все! Последняя посадка - и отдых", - а тут командир отряда показывает два пальца: "Сделай, друг, еще парочку полетиков!" И снова круг да зона. Взлет, первый разворот, второй, третий... расчет, посадка, и снова... до того, что самому впору "скозлить".

Но после трудового дня всегда казалось, что сделать можно больше. Вертелась надоедливая мыслишка: как ты ни старайся, настоящая работа будет только на фронте, туда и надо стремиться.

А оттуда приходили неутешительные вести. Наши войска отступали. Враг захватил Прибалтику, часть Белоруссии и Украины, ожесточенные бои развернулись на подступах к Ленинграду, враг рвется к Смоленску. Разбойничает фашистская авиация.

Комиссар не успевает передвигать на восток флажки на карте, путая названия все новых и новых направлений. Война идет не на чужой, а на нашей земле, той самой, ни клочка которой мы еще недавно не собирались отдавать никому.

Клинья вражеских танковых колонн ползли все дальше в глубь советской территории. Но все-таки где-то на западном Буге дралась Брестская крепость, насмерть стояли защитники Одессы... Когда наступали сумерки, с наших аэродромов поднимались в воздух тяжелые бомбардировщики для нанесения ударов по глубоким тылам фашистской Германии.

Затаив дыхание, мы слушали сводки Совинформбюро... Не на жизнь, а на смерть дрался наш народ на фронтах, самоотверженно трудился в тылу. И всюду в первых рядах были коммунисты и комсомольцы. Геройски погиб экипаж бомбардировщика капитана Николая Гастелло, врезавшись в колонну немецких танков и бензозаправщиков. В ночь на 7 августа на подступах к Москве Виктор Талалихин таранным ударом сбил вражеский бомбардировщик. Тысячи коммунистов добровольно встали в ряды действующей армии. Росло народное ополчение, которое возглавляли московские коммунисты.

В тылу врага разворачивалась партизанская борьба. День и ночь двигались на восток эшелоны с эвакуированными заводами. У каждого из нас крепла твердая убежденность, что недалек тот день, когда вражеские полчища получат сокрушительный удар...

Наступила сырая осень. Деревья почернели, словно их зеленый наряд смыли холодные непрекращающиеся дожди.

Погожие дни теперь выпадали редко. Обычно с утра небо над аэродромом затягивалось облаками и в воздухе повисала свинцовая кисея, сотканная из мелких дождевых капель. Учебные полеты сразу прекращались, занятия переносились с аэродрома в классы. По десять - двенадцать часов в сутки изучали мы с курсантами теорию полета, штурманское дело, материальную часть.

В октябре ударили заморозки. Небо очистилось. Пытаясь наверстать упущенное время, командование школы разработало дополнительный план полетов. Но обстановка неожиданно изменилась. Школу расформировали. Нас с Виктором Емельяновым зачислили в 710-й ночной ближнебомбардировочный полк.

На аэродроме, в казармах, на складах с утра до поздней ночи суетились красноармейцы и командиры. Встречали прибывшее пополнение, получали обмундирование, укомплектовывали эскадрильи и звенья. Часть самолетов для полка перегнали из Горьковского аэроклуба. Это были старенькие У-2. С наступлением темноты начинались полеты. Опыта пилотирования самолета ночью еще никто не имел. Работа была напряженной. И, как во всяком новом деле, не обошлось без происшествий.

Выполняя второй самостоятельный полет, сержант Михаил Федоров высоко выровнял машину, и примерно с четырех метров она рухнула на землю. Сидевший в задней кабине Виктор Емельянов и сам Федоров получили ранения и попали в госпиталь. Емельянова вылечили довольно быстро, и он успел вылететь с нами на фронт, а Федоров остался долечиваться.

Наш полк был двухэскадрильного состава: двадцать летчиков, двадцать штурманов, двадцать самолетов У-2. 28 ноября мы вылетели на фронт. Я расстался со многими товарищами по школе. За первый день преодолели два больших маршрута: Чебоксары - Горький, Горький-Владимир.

Когда поднялись из Владимира, термометр показывал минус три, увеличилась облачность. Метеорологи предупредили: возможно обледенение. Но командир полка капитан Куликов, бывший работник аэроклуба, подумав, сухо ответил: "Мне приказано быть в Ахтырке..."

Вот и первые авиационные сюрпризы. Шедший впереди командир эскадрильи старший лейтенант Беличенко неожиданно отвернул со снижением в сторону и пошел на посадку. Его маневр мне был непонятен. Командир первого звена старшина Покидышев вышел вперед и повел группу дальше.

Пролетев четверть пути, я стал замечать, что с самолетом начинает твориться что-то неладное. Он отяжелел, стал плохо слушаться рулей. Видимо, так же вели себя и другие машины. Над полями они вдруг, словно по команде, переходили на бреющий, а при подлете к лесу медленно набирали высоту.

В чем дело? Я снял крагу и протянул руку к стойке центроплана. Пальцы ощутили холодок льда. Обледенение!

Из рассказов бывалых авиаторов я знал, что из-за обледенения самолета погиб не один замечательный летчик. Теперь вот мне самому пришлось с этим столкнуться. Что будет?

В этот момент переговорное устройство донесло до меня взволнованный голос механика Васи Коновалова:

- Машина покрывается льдом. Что делать?

- Все летят и мы будем лететь!

При подходе к небольшой рощице самолеты медленно поползли вверх. Моторы работали на максимальных оборотах.. Когда лесок кончился и впереди показалась равнина, я заметил торчащий из снежного сугроба хвост У-2. В нескольких метрах от него стоял, свалившись на крыло, второй самолет. Что такое? Перевел взгляд на ведущего и увидел, что эскадрилья пошла на посадку. Стал осторожно снижаться и я. Приземлился и вижу: товарищи, которые сели раньше, бегут туда, где лежат разбитые машины.

Едва самолет закончил пробег, я выскочил из кабины. От волнения забыл даже выключить зажигание. Около кустов рядом с разбитыми машинами стоял политрук Жарков. На голове у него был только белый подшлемник.

Я сразу выяснил, что случилось. Пройдя деревню, Покидышев повел звено с набором высоты, чтобы перетянуть через лес. Правый ведомый Иван Третьяков не справился с обледеневшим самолетом и оказался под хвостом у Покидышева. Чтобы не врезаться в лес, он потянул ручку на себя и винтом отрубил хвост самолету Покидышева. Машины пошли к земле...

Летчики растаскивали обломки самолетов и освобождали из-под них своих товарищей. К месту катастрофы стали собираться жители деревни. Подъехала пара лошадей, запряженных в сани. Старики, женщины и дети вместе с летчиками помогали пострадавшим. Штурмана младшего лейтенанта Волкова посадили к березе. Его голова чуть наклонилась на правое плечо. У него была сломана левая рука и ключица. Старшина Покидышев лежал на снегу. Он тяжело дышал. У него было разбито лицо, сломана нога. Иван Третьяков изредка вскрикивал: "Ой, ребята, жжет!" - и хватался за ноги.

На лошадях отвезли пострадавших в ковровский госпиталь. Было совсем темно, когда мы добрели до деревни.

Утром нам сообщили, что старшина Покидышев скончался. Это была наша первая потеря. Теперь уже не по рассказам, а на собственном опыте мы испытали, что такое обледенение.

Утром прилетел командир полка. Разобрав накоротке причины происшествия, он дал указания, и эскадрилья перелетела на аэродром Кольчугино.

Дальнейший путь тоже проходил не гладко: экипажи теряли ориентировку, совершали вынужденные посадки. Сказывался недостаток опыта.

На 30 ноября был назначен перелет к конечному пункту маршрута - на прифронтовой аэродром Ахтырка. К вечеру ударил мороз. Сковывая движения людей, он мешал готовить самолеты. Ламп для подогрева моторов было мало. Бензина тоже оказалось недостаточно для полной заправки всех машин. Поэтому была дана команда заправляться горючим настолько, чтобы долететь до Ахтырки.