— Майор Шарп, — снова заговорил Даруэнт, — кажется мне наилучшим образцом солдата, а это самый достойный комплимент в чей бы то ни было адрес. Вы должны были иметь дело с ним, а не с Бакстоуном. Что бы он сказал об этом?

— Черт побери, старина, вот тут-то Джек и доказал свою проницательность! Чего-чего, а этого ему не занимать. Признайте же! — В глазах Джемми мелькнула усмешка. — Шарп — кавалерист. Он думает, что дуэли на саблях надо оставить кавалерии.

— Значит, сабли запретил майор Шарп? Вы это имеете в виду?

— О нет! Неужели вы не понимаете, Дик? То, что говорит майор, не стоит ломаного гроша. Важно, что говорит Джек.

— Вот как?

— Конечно, старина! Джек просто откажется драться и сделает из вас посмешище.

— После того, как сам бросил вызов?

— Дорогой мой, Джеку незачем доказывать свою храбрость. А вас, прошу прощения, не знает никто. Джек дрался на дуэли девять раз и ни разу не промахнулся.

— Да, Джемми, я слышал то же самое от надзирателя в Ньюгейте. — Даруэнт побарабанил пальцами по столу. — Каким же образом он избегал неприятностей с законом и спасал свою драгоценную шкуру от тюрьмы?

— Вот тут-то и проявилась его проницательность! — Джемми с восхищением покачал головой. — Джек никогда не убивал своих противников — кроме одного, но этого парня он по-настоящему ненавидел. Тогда он улизнул во Францию — дело произошло год назад, и Бони был на Эльбе[65] — и сидел там тише воды, ниже травы, пока шумиха не улеглась. Но если противник только ранен и не жалуется, закон вас не тронет. Джек позволяет противнику терять голову и стрелять первым, а потом продырявливает ему шарнир...

— Постойте, Джемми. Что значит «продырявливает шарнир»?

Джемми вытянул ноги, блеснув бриллиантовыми пряжками.

— Черт возьми, старина, неужели вы ничего не знаете о дуэли на пистолетах?

— Абсолютно ничего. Терпеть не могу пистолеты.

Джемми выглядел смущенным.

— Это значит — простреливает коленную чашечку. — Он содрогнулся. — Убить таким образом невозможно, но боль адская! Это хуже ранения в любое другое место. — Джемми снова вздрогнул. — Я знал одного парня, храброго как лев, отличившегося в Испании при Бадахосе и дважды упомянутого в «Газетт». Ему на дуэли прострелили колено, и я слышал, как он вопил всю ночь.

— Понятно.

— Но я должен предупредить вас, Дик...

— Да?

— На сей раз коленом не обойтись. Джек намерен драться всерьез. Он уже заказал почтовую карету до Дувра, чтобы успеть на послеполуденный пакетбот в Кале.

Даруэнт кивнул. На его лице ничего не отразилось. Подойдя к камину, он оперся локтями о белую мраморную полку, словно задумался.

— Конечно, — пробормотал Джемми, глядя на него из-под полуопущенных век, — вы могли бы отправить письмо с извинением или смыться — еще есть время. Но я не уверен, что это удовлетворит Джека. А если его что-то не удовлетворяет... ну, у противника нет выбора. Слышали бы вы, как он смеялся, когда Шарп упомянул сабли!

Даруэнт оставался неподвижным.

Непредубежденный наблюдатель явственно ощутил бы в тускло освещенной гостиной присутствие Джека Бакстоуна — смеющегося, невозмутимого и неуязвимого.

Джемми заерзал на диване.

— Боюсь, мне пора идти, старина. Какие приготовления вы сделаете к отъезду?

— Погодите, Джемми. — Даруэнт повернулся к нему. — Передайте мои комплименты майору Шарпу и скажите, что я отказываюсь от своего права драться на саблях. Я буду драться на пистолетах с любого расстояния, которое выберет сэр Джон Бакстоун.

Джемми вскочил с дивана.

Скомканный клочок газеты, каким-то образом застрявший под двубортным сюртуком с перламутровыми пуговицами, упал на ковер, но Джемми его не заметил.

— Чертовски беспечно с моей стороны! — воскликнул он. — Забыл упомянуть о расстоянии!

— Я же сказал, что согласен на любое.

— Так не пойдет! Мне нужно ваше одобрение. Тридцать шесть футов — футов, а не шагов, хотя, конечно, мы можем отмерить его и шагами. Вас это удовлетворяет?

— Полностью.

— А у вас имеются пистолеты, старина?

— Нет.

— Тогда Джек принесет свои. Есть возражения?

— Никаких.

— В вашей коляске рано утром мы доберемся в Уимблдон-Коммон меньше чем за полтора часа.

— Тогда встретимся у отеля «Стивене» на Бонд-стрит в половине четвертого. Это все?

— Да.

— Доброй ночи, Джемми.

Кивнув, Джемми шагнул к двери и резко повернулся.

— Не думайте, что мне это по душе! — буркнул он. — Вы сами меня втравили! — Его рука скользнула к крахмальному воротнику. — Я секундант, то есть прямой соучастник. Если вас убьют, для меня это может обернуться пожизненной каторгой.

Даруэнт подошел к стулу возле двери под двумя силуэтами в рамках, где лежала парчовая треуголка Джемми, и подобрал ее.

— Доброй ночи, Джемми.

— Каторжники — отличные парни, — не унимался Джемми. — Мне придется делать все, чтобы доставить им удовольствие, иначе они меня зарежут. — Ужасная перспектива заставила его содрогнуться. — Больше никаких приглашений ни на раут, ни в «Олмакс».

— Доброй ночи, Джемми, — в третий раз сказал Даруэнт.

— Никогда не общаться с леди, не бывать в сельских домах. Не слышать, как герцог Аргайл спрашивает: «Как поживаете, Джемми?» — и как леди Джерси говорит при встрече: «Рада вас видеть!» Нет, черт возьми! Лучше умереть!

— Бедняга. — Даруэнт протянул ему треуголку. — Я знаю, что вы не в силах этому помешать. Доброй ночи.

Джемми взял шляпу и вышел. Даруэнт закрыл за ним дверь и задумчиво уставился в пол, согнув указательный палец правой руки, словно держа его на спусковом крючке пистолета. Заметив скомканный и грязный клочок газеты, выпавший из-под сюртука Джемми, он подобрал его. Это был обрывок сегодняшней «Тайме» с датой и фрагментом статьи, который он не удосужился прочитать. Ощущение чьего-то присутствия, которое обостряли так сильно только две женщины, заставило его обернуться.

В дверях стояла Кэролайн, в голубом атласном платье с белой отделкой. На шее у нее сверкало сапфировое ожерелье под цвет глаз.

— Значит, сегодня вы условились о встрече с Джеком Бакстоуном, — заговорила она.

— Вы слышали разговор?

— Только часть.

Даруэнта охватило дурное предчувствие.

— Надеюсь, вы не станете жаловаться магистрату, чтобы предотвратить дуэль?

— Я бы отдала целое состояние, чтобы ее предотвратить, -не глядя на мужа, тихо отозвалась Кэролайн. — Но раз вы приняли решение, милорд, пусть будет так.

— Благодарю вас, Кэролайн. Мне не позволили навестить Долли, так что я лучше откланяюсь.

— Вы назвали меня по имени!

— Разве? Умоляю простить меня.

Кэролайн развернула серебристо-голубой веер, на сей раз не ради кокетства, а чтобы скрыть лицо.

— Вы не обедали, милорд. Останьтесь пообедать со мной. Правда, я наполовину обещала сопровождать Уилла Элванли в Итальянскую оперу, но, если хотите, я не пойду. — Ее голос дрогнул. — Если я произнесу хоть одно резкое слово, можете убить меня!

— Сделаю это, если вы скажете Долли хоть слово о нашем браке.

— Клянусь богом, я ничего ей не скажу. Оставайтесь пообедать.

— Прошу прощения, но я слишком мало знаком с ядами. К тому же я должен встать в половине четвертого утра. Доброй ночи.

Выходя из гостиной, услышал сдавленный возглас:

— Дик!

Но он не обратил внимания и зашагал вниз по лестнице.

С приходом сумерек и темноты в городе начиналась активная ночная жизнь. Фонари, свечи и газовые рожки один за другим зажигались под пьяные крики и шум.

Пообедав в столовой отеля «Стивене», Даруэнт написал письмо Джону Таунсенду[66], самому знаменитому из раннеров с Боу-стрит, и велел доставить его с посыльным в собственные руки. Он также написал подробный отчет о дневных и вечерних событиях, адресовав его Хьюберту Малберри, эсквайру, в дом 11а на Грейз-Инн-роуд.