«Он, оказалось, сентиментален, даже слезлив», — думала о нем порой Ольга, думала холодно, жестко, словно о ком-то постороннем. Хотя была по-своему привязана к нему, даже не мыслила себе жизни без него, с ним прошло немало лет, отлетела первая золотистая пыльца молодости, он во многом помог ей, в сущности, характер ее, привычки, наклонности — все это было сформировано им.

Он привык уступать ей во всем, но когда она предложила устроить банкет в честь выхода новой книги, он заупрямился. Почему-то не признавал никаких банкетов, в этом ему чудилось что-то нахально-навязчивое. Однако Ольга настояла на своем. Она не была чересчур щедрой, скорее, в достаточной мере прижимистой, но банкет ей просто необходим.

Банкет был устроен в Центральном Доме литераторов, в уютной гостиной, с мягкими вдоль стен диванами и нарядным, вечно бездействующим камином.

Гостей Ольга выбирала сама, Всеволожский, как всегда, не перечил ей, пусть будет по ее, во всяком случае, он был уверен, она не подведет. Он не ошибся. Все, решительно все оказалось на высшем уровне. И гости не подкачали, были, как выражалась Ольга, один к одному, интересные, занимательные, умные и, главное, престижные.

Это слово особенно часто звучало в Ольгиных устах.

— Это — человек престижный, — говорила она и словно гвоздь вколачивала, не выдернуть, сколько бы ни стараться. — Да, я уверена. А вот этот — совсем не престижный.

И все. И уже не переспорить ее.

За столом она сидела рядом с директором издательства, куда уже отдала первый сборник своих очерков. Директор был обманчиво-добродушного вида, как это присуще подчас иным толстякам, забавный губошлеп и весельчак, но ловкач, каких мало. О нем говорили: «Пальца в рот не клади, держи с ним ухо востро». И это была чистейшей воды правда. Личина добродушия иногда соскальзывала с него, обнажая подлинную его сущность холодного, циничного, знающего всему цену дельца.

Но и к нему Ольга нашла соответствующий подход. Недаром Всеволожский шутливо говорил иной раз, что у нее внутри установлен некий радар и она умеет настроить этот радар на того, кто ей в данный момент нужен, и почти никогда не бывает осечки.

У Ольги было правило, которому старалась не изменять: твердо знать имя-отчество своего собеседника, никогда не путать, не перевирать, люди этого не любят. И второе: по возможности, понять, что представляет собой тот, кто тебе нужен, в чем его отличительная особенность, что ему нравится, против чего протестует…

Внешнее добродушие директора не обмануло ее, она сразу поняла, что это твердый орешек. Каждому охота опубликовать свои произведения, каждый льстит ему, заглядывает в глаза, старается угодить чем-нибудь.

«А я буду другой», — решила Ольга. И была с ним холодно-любезна, но не более того. Он не выдержал, спросил:

— Мне кажется, вы чем-то удручены, Ольга Петровна?

— Я? — Ольга даже головой тряхнула, как бы стремясь отрешиться от своих мыслей. — Да что вы, Олег Алексеевич, вам показалось.

— Нет, не показалось, — настаивал он, и Ольга сдалась.

— Я думала о том, что есть люди, у которых что на душе, то и в голове, то есть что думают, то и говорят, не правда ли?

Глаза ее смотрели на него ясным, прямым, ничего в себе не таящим взглядом. Нетрудно было догадаться, что себя она причисляет именно к таким людям.

— Правда, — сказал он. — Самая, что ни на есть!

— А бывают приспособленцы, льстецы, лгунишки, которым невозможно верить, у них что ни слово, одна брехня, и такие вот люди среди нас, они словно микробы распространяются неведомо как и до того осязаемо…

Ольга говорила страстно, убежденно. Наверное, Олегу Алексеевичу было невдомек, что ей известно недавнее его выступление на общем издательском собрании. Ольга узнала случайно, как горячо ратовал Олег Алексеевич на собрании за искренность и полную правду, а сам-то, сам известнейший хитрюга и проныра, пробы ставить негде.

— Слушайте, — воскликнул Олег Алексеевич. — Да вы же умница, даю слово! — От полноты чувств он даже руку ей поцеловал, забыв о котлете по-киевски, зябко стывшей на его тарелке. — Да я же сам об этом же частенько думаю…

Печальная улыбка скривила Ольгины губы:

— Вы думаете, я думаю, а дальше что? А воз и ныне там, и все равно, этих самых лжецов, подхалимов, двурушников, льстецов куда больше, чем нас, честных и порядочных…

— Еще как больше, — горячо подхватил он. — Их тьмы и тьмы!

Облегчив таким образом душу, Олег Алексеевич принялся за свою котлету, а Ольга обернулась к соседу с другой стороны. То был старый московский журналист, некогда, в ранней юности, работавший в «Русском богатстве», помнивший Власа Дорошевича, Амфитеатрова, даже несколько раз ему посчастливилось узреть самого Владимира Галактионовича Короленко. С этим, казалось, много проще, старик был мягкосердечен. И она чувствовала, питал к ней неподдельное расположение.

— Умоляю вас, — шептала Ольга в его большое, заросшее странным, почти младенческим пушком ухо. — На вас вся надежда, понимаете, у вас на рецензии мой сборник, самый мой первый…

— И вы еще спрашиваете, — с упреком промолвил он. — О чем вы заботитесь, дорогая моя?

Банкет проходил как, наверно, все банкеты на земле. Было шумно, тосты сменяли друг друга. Собравшиеся хвалили Всеволожского, его талант, его верность восемнадцатому веку, его принципиальность и общеизвестную доброту. Само собой, каждый, восхвалявший виновника торжества, обращался и к Ольге, призывая всех любоваться прелестной женой нашего дорогого, которому неслыханно повезло в личной жизни…

Всеволожский неловко улыбался, не выносил, когда хвалят в лицо, пожимал чьи-то руки, чокался с протянутыми бокалами и, пробормотав несколько слов, садился. Он был явно не в форме, недаром так не хотелось устраивать банкет.

Зато Ольга чувствовала себя как рыба в воде. Бесконечно улыбалась, отвечала на комплименты, обращенные к ней, причем отвечала обдуманно и умно, не придерешься, потом и сама произнесла речь, посвященную Всеволожскому, говорила о его таланте, о его человеческой чуткости, о внутреннем такте, о том, как она многим в своей жизни обязана только лишь ему одному…

Все были растроганы. Всеволожский, сентиментальная душа, не скрывая, вытирал глаза, многие поздравляли его:

— Что у вас за жена, какое же это счастье!

И все было хорошо, прекрасно, лучше, кажется, и быть не может…

А ночью ему стало плохо. Вдруг проснулся от страшной боли в сердце, оно болело так сильно, что, казалось, еще немного, и разорвется, не выдержит боли.

Он застонал, тихо, но Ольга услышала.

— Что? Что такое?

Мигом вскочила с постели. Немедленно вызвала «скорую», сама села возле его постели, взяла его руку в свои ладони.

— Все будет хорошо, — говорила. — Не беспокойся…

— А я не беспокоюсь, — слабо, едва слышно ответил он. Попытался улыбнуться и не смог.

«Скорая» приехала довольно быстро, врач сразу определил — в больницу, как можно скорее.

— Что вы подозреваете? — спросила Ольга.

— Не подозреваю, а почти уверен, — ответил врач.

Она спросила:

— По-вашему, это инфаркт?

Он сказал:

— Скорей всего.

В больницу Ольга поехала вместе с Всеволожским. К счастью, больница оказалась не очень далеко от дома, на Красной Пресне. Всеволожского положили покамест в коридоре, на каталке. Ольга стояла все время рядом, не спускала с него глаз. Потом потерлась щекой о его щеку.

— Я буду с тобой, не уйду никуда…

Была уже ночь, в коридоре тускло горела хилая больничная лампочка, бесшумно сновали сестры в белых, туго подпоясанных халатах, переговариваясь не по-ночному трезвыми голосами.

Ольга остановила одну сестру, лихо пробегавшую мимо:

— Врач скоро придет?

Сестра повернула к ней пухленькую, почти детскую мордашку.

— Все ушли, кроме дежурного врача, — проговорила, убегая. — Только его здесь нет…

— Где же он? — крикнула вслед Ольга, но так и не дождалась ответа. Снова подошла к Всеволожскому.