— Вы точно так же говорите, как Рина Зеленая, честное слово, только у вас гораздо обаятельнее получается…

Готовцев сказал:

— Ей в ранней молодости прочили карьеру артистки. Не захотела.

— Потому что в тебя влюбилась, — Ада легко вздохнула, с улыбкой глядя на мужа. — Так влюбилась, что себя не помнила, я ведь его только увидела и сразу поняла: мой, только мой, ничей больше, а тут экзамены подходят в театральное училище, первый экзамен чуть ли не через неделю, а Валя говорит: «Решай, дорогая, еду в Бразилию, поедешь со мной?»

Она передохнула, вытянув вперед губы, как бы посылая мужу воздушный поцелуй.

— Ну, а мне что Бразилия, что Канарские острова, все без разницы, мне он был нужен, больше никто, и сцена тоже уже не нужна, я говорю: едем, Валя, куда хочешь, хоть в Бразилию, хоть на Чукотку, лишь бы вместе с тобой.

Готовцев глянул на часы.

— Уже поздно, ты разболталась, мать, пошли-ка обратно…

Когда Ольга приезжала к мужу, она почти каждый раз встречалась с Адой, иногда к ним присоединялся Готовцев, приезжавший на часок-другой навестить жену.

Ольге казалось, она поняла Аду: та вовсе не играет в девочку, не старается выглядеть наивной малюткой, просто такая, какая есть, вся как на ладони, может быть, не очень умная, балованная, но искренняя, живет за хорошим мужем, словно за каменной стеной. Ольга вспомнила: когда-то Гриша Перчик вычитал смешную поговорку в книге старинных поговорок и пословиц: «За хорошим мужем жена свинка-господинка».

Кстати, недавно повстречался ей на улице Гриша, давно они не виделись, он окончательно облысел, глаза заплыли, почти не видны на щекастом лице. Спросил Ольгу, как живет, она ответила: «Превосходно, у меня отличный муж». — «Рад за тебя, — сказал Гриша. — У меня тоже превосходная жена и двое детей. У тебя дети есть?» — «Нет», — ответила Ольга и помрачнела: она мечтала о ребенке, но, увы, Всеволожский не мог иметь детей, сказалась какая-то застарелая болезнь, во всяком случае, так он объяснил ей… «Жаль, — сказал Гриша. — Без детей жизнь неполная, а ты как считаешь?» — «Я считаю, мне пора, я тороплюсь», — ответила Ольга и быстро побежала в другую сторону, а он стоял, смотрел ей вслед. О чем он думал?

Как-то, приехав к Всеволожскому в Успенское, Ольга познакомилась с дочерью Готовцевых Светланой.

Светлана была высокая, плечистая, с размашистой походкой. Лицом удалась в отца, его глаза, темные, на взгляд жесткие волосы, черты лица несколько грубовато слеплены, большой, упрямый рот, густые брови, слегка нависшие над глазами веки.

Позднее, когда Светлана уехала, Ада спросила Ольгу:

— Как вам моя дочь?

— Очень мила, — неискренне отозвалась Ольга. Но Ада возразила ей:

— Милой никак ее не назовешь, скорее видной, вы не находите?

Но Ольга решила на всякий случай держаться своего определения:

— Она и видная и мила, бесспорно, уверяю вас!

Однако втайне не могла не согласиться с Адой: Светлана, разумеется, была не из красавиц, но некрасивой ее так же трудно было бы назвать. В ней зримо ощущался сильный характер, встречающийся довольно редко.

Почему-то она сразу же невзлюбила Ольгу, и сколько Ольга ни ластилась к ней, сколько ни обсыпала комплиментами, Светлана не реагировала ни на одно слово, оставаясь каменно-невозмутимой даже тогда, когда Ольга сравнила ее с Симоной Синьоре: «У вас, Светлана, так же широко расставлены глаза, как у Симоны Синьоре».

— Разве? — спросила Светлана. — Вот уж чего не замечала никогда.

— Да, да, я сразу же заметила, — горячо уверяла Ольга.

— Ну и пусть, — Светлана пожала широкими плечами. — Мне-то что?

«Неужто я не разгрызу тебя?» — Ольга нежно улыбалась Светлане самой своей обаятельной улыбкой, как бы идущей из глубины сердца.

Обычно Ольге удавалось покорить того, кого хотелось. Она была мастерица, самые неподатливые благодарно раскрывались перед нею. Но тут все шло совсем по-другому. Светлана упорно отворачивалась от нее, не помогли ни Симона Синьоре, ни знаменитая журналистка Татьяна Тэсс, в которой Ольга так же узрела какое-то не сразу кидавшееся в глаза, но неоспоримое сходство со Светланой, ни уверения Ольги, высказанные Аде в присутствии Светланы: «О, вы меня покорили! Я считаю наше с вами знакомство истинным подарком судьбы…»

Светлана оставалась несгибаемой.

— Ну и дрянь же эта девка, — пожаловалась как-то Ольга Всеволожскому. — Я таких еще никогда не встречала!

— Чем же она дрянь? — удивился Всеволожский. — По-моему, ты с нею не так уж часто общаешься, и потом — что может быть между вами общего?

— Дрянь, — категорично повторила Ольга. — Это я заметила с первого взгляда!

Всеволожский промолчал. Может быть, Ольга права? Ей виднее, возможно, она сумела увидеть то, чего он не заметил…

Светлана была разносторонне способной. В четыре года играла на фортепиано, подбирала по слуху те песни, которые слышала по радио, в восемь лет написала сказку про мальчика, который мог предугадать все, что с ним произойдет.

Став старше, Светлана решила стать доктором, лечить всех зверей, так и объявила маме: «Я буду доктором Айболитшей». Подбирала на улице птиц с переломанным крылом, брошенных собак, приблудных кошек и начинала насильно лечить всех: пичкала различными лекарствами — аспирином, пирамидоном, анальгином, причем пичкала только по собственному разумению, а вылечив, начинала пристраивать своих пациентов: вместе с тетей Пашей, которая жила у них в семье с незапамятных времен, отправлялась в лес, везла птиц в клетках и там выпускала их на волю, ездила опять-таки все с той же тетей Пашей на Птичий рынок и там стояла до изнеможения, стараясь продать собак или кошек в хорошие руки, старательно отыскивая покупателей непременно с добрым лицом.

Светлана любила маму, отца, тетю Пашу, своих подруг в школе, с которыми дружила. Но она была требовательна в дружбе. «Она у нас такая, — говорила о ней тетя Паша. — Всю себя подругам отдаст, зато и от них того же требует, а это не всякая так может…»

Светлана умела дружить по-настоящему, но никогда не прощала подруге, если видела, что та не платит ей искренней дружбой, потом просто переставала замечать ту, с которой еще недавно ходила в обнимку по школьному коридору, вместе проводила свободные часы и делилась всеми своими нехитрыми секретами.

Должно быть, потому многие не любили ее. Но зато были такие, которые могли бы отдать за нее все, что бы у них ни попросили. Такова была тетя Паша, Очень давно они жили вместе в одной коммуналке; когда родилась Светлана, тетя Паша, одинокая, никогда не бывшая замужем, сразу же стала помогать Аде, неумелой, беспомощной, не смыслившей ни в хозяйстве, ни в уходе за ребенком.

— Вот уж нелепая баба, — ворчала тетя Паша. — Я такой нелепой отроду не встречала…

И оттолкнув Аду от девочки, сама купала ее, пеленала, кормила, потом стирала пеленки и развешивала их на кухне, ходила гулять со Светланой, при этом говоря:

— А ты давай, неумеха, поспи в охотку, мы часа на два отбываем, тебе поспать бы неплохо…

И Ада послушно ложилась поспать, потому что ночью частенько из-за Светланы недосыпала.

Когда Готовцевы переехали в отдельную квартиру, они взяли с собой тетю Пашу, к тому времени тетя Паша, прядильщица «Трехгорки», решила уйти на пенсию и сдать на время свою комнату в коммуналке.

Тетя Паша была, пожалуй, главным человеком Светланиного детства. Она была с нею постоянно, мама с отцом часто уезжали, иной раз надолго, тетя Паша оставалась бессменно с девочкой. Иногда, в воскресенье, предлагала Светлане: «Давай поедем куда-нибудь за город…»

Кто из детей отказался бы от такого предложения, даже и в том случае, если погода дождливая и не все уроки на завтра сделаны?

Они ехали на Ярославский или Казанский вокзал, брали билет до Загорянки, до Валентиновки, Малаховки, Быкова, а выходили там, где им захочется, иногда даже значительно раньше. Просто глянули из окна вагона, увидели лес, который растянулся на многие километры, или поле, поросшее ромашкой, клевером, и выходили, чтобы побродить по лесным дорожкам, по полю.