Робот был более чувствителен ко всякой перемене погоды, чем самый чуткий барометр.

Однако думал сейчас Аполлон не об осенней непогоде: его мысли незаметно переключились на юного землянина, с которым он встретился на одной из портовых улиц. Робот чувствовал, что с Колей связана для него какая-то тайна, загадка, корни решения которой следует искать только в собственной памяти, и нигде больше.

Он зачерпнул в щупальце горсть песка и медленно разжал присоски. Глядя на тонкую струйку золотистых песчинок, сыплющихся на пляж, подумал о всемирной силе, заставляющей притягиваться друг к другу все на свете – и пылинки, и гигантские светила.

Белковый успел уже немного привыкнуть к земной гравитации, хотя поначалу казалось, что она расплющит его.

Как это говорил ему Иван Михайлович об универсальной силе, цементирующей воедино Вселенную? Еще одна ниточка робко протянулась в прошлое, будя угасающую память.

Аполлон опустил на глаза кожистую пленку, чтобы получше сосредоточиться. Мир погрузился во тьму, и из глубин памяти всплыло: «…Без тягот тяготенья не знали бы растенья, куда же им расти, без тягот тяготенья не знали б искривленья планетные пути. И на Земле не тлели полотнища зари, и стайкой улетели планеты-снегири…»

– Тяготы тяготенья, – вслух повторил Аполлон. Очень точно сказано. Интересно, что ныне эти древние слова наполнились для него новым смыслом.

Воспитатель умел сказать очень емко и образно. Как жаль, что он ушел из жизни, когда Аполлон находился в звездной экспедиции, за тридевять земель от родимой планеты. Даже попрощаться с Иваном Михайловичем не довелось…

Триста лет – немалый срок. Для его создателей, людей, он вмещает в себя несколько поколений. Да и для Аполлона это срок, что там говорить, огромный: ведь он вместил в себя целую жизнь робота.

Незаметно наступил вечер.

Аполлон на Деймосе успел привыкнуть к тому, что день сменяется ночью мгновенно: их разграничивает бесконечно бегущая воображаемая линия терминатора, отделяющая свет от тьмы. Прошла она – и Солнце тут же гаснет, наступает полная темнота, на черном небе вспыхивают немигающие глаза созвездий. И никаких полутонов! Точно так же наступал на Деймосе скоротечный день – сразу, решительно, без всякой «раскачки», словно легким нажатием пальца воспитатель включал ослепительную лампочку.

А здесь… Ночная тьма подступала медленно, исподволь, но неотвратимо. Тени удлинялись, густели, наливались пронзительной осенней прохладой, пророча близкую ночь.

Прошла неделя с того дня, как Аполлон появился в гавани и, немного привыкнув к земной гравитации, освоив «тяготы тяготенья», приступил к работе.

Это небольшое событие, конечно, едва ли заслуживало внимания: мало ли роботов различных систем трудится в порту! И потом, списанный со всех космических служб робот – зрелище не очень радостное. Тем более такой робот, как Аполлон, которого какой-то остряк в порту назвал «подвижным ископаемым».

Кто мог знать, что через короткое время Аполлон окажется в центре внимания не только жителей гавани, но и всех землян, всех людей Солнечной системы?

Однажды вечером Коля пришел домой необычно поздно. Мать была в отъезде. Встревоженный отец места себе не находил. Он уже собрался включить систему всеобщего оповещения, когда послышался звук отворяемой двери.

– Коля? – позвал он негромко, боясь, что ошибся.

В ответ послышалось невнятное бормотание.

– Это ты, Коля?! – крикнул отец.

– Я, конечно. Что ты кричишь?

Отец вышел в коридор.

Мальчик тщательно прикрыл за собой дверь, подергал ее и, только убедившись, что язычок автоматического замка, которым не пользовались никогда, держит ее прочно, облегченно вздохнул и посмотрел на отца.

– Добрый вечер, – сказал Коля.

– Вечер? Скорее ночь, – ворчливо заметил отец. Он сделал вид, что не заметил, как Коля торопливо нажал собачку замка.

Не реагируя на замечание отца, мальчик несколько мгновений простоял неподвижно, словно к чему-то прислушиваясь. Затем молча направился на кухню.

Отец пошел за ним, не зная что и думать. Одежда мальчика была в беспорядке, а сам он выглядел подавленным и растерянным.

Коля открыл кран, набрал полную чашку ледяной воды и залпом осушил ее. Затем набрал еще одну, но пить не стал, опустил ее на стол, сильно расплескав.

– Ты ел что-нибудь?

Коля вздрогнул, как от удара, обратив на отца непонимающие глаза.

– Давай поужинаем, сынок, – мягко предложил отец.

Коля послушно, словно робот, подошел к кухонной панели, секунды три-четыре отрешенно смотрел на нее, затем наугад нажал на какую-то клавишу. Это оказалось «молоко с булкой».

– Подрался, что ли?

– Нет, я ни с кем не дрался, – процедил мальчик. Он придвинул стаканчик к отверстию, безучастно наблюдая за пенящейся молочной струей. Тостер выбросил на блюдце несколько ломтей поджаренной булки, и в воздухе аппетитно запахло.

Не притронувшись к еде, Коля отодвинул поднос так резко, что молоко пролилось, и встал из-за стола.

– Расскажешь ты наконец, что случилось? – резко потребовал отец.

Они стояли друг против друга, старший и младший Искра, и смотрели один на другого в упор, не мигая. Оба одинаково синеглазые, они напоминали братьев. Первым, не выдержав, отвел взгляд в сторону Коля.

– Не могу, папа, – пробормотал он, теребя бахрому оконной шторы.

– Не можешь?

– Не имею права.

– Ты связан словом?

Коля покачал головой.

– Тогда не понимаю.

– Видишь ли, то, что я расскажу, может повредить…

– Тебе?

– Нет, тому… Другому.

– Кто же он?

– И этого не могу сказать.

Начальник порта посмотрел на сына. Вертикальная складка прорезала лоб Коли, губы были упрямо сжаты, во взгляде читалась решимость и твердость. «Все мы такие, Искры, упрямая порода, – подумал отец, чуть усмехнувшись. Что ж, черта характера не из худших».

– Может быть, потом, попозже, обстоятельства изменятся, и я тогда смогу все тебе рассказать, – пробормотал Коля.

– Ладно. Подождем, пока обстоятельства изменятся, – согласился отец. – А пока оставь в покое штору и выпей горячего молока. Ты весь дрожишь.

Когда Коля раздевался, чтобы нырнуть в постель, отец обратил внимание на то, что рукава куртки и брюки мальчика не то чтобы надорваны, а словно надрезаны каким-то острым предметом. Однако снова вдаваться в расспросы не стал, понимая, что это бесполезно.

Он молча присел на стул возле постели мальчика, ожидая, пока тот уснет.

Коля натянул одеяло до подбородка, удобно свернулся калачиком, однако сон не приходил.

– Согрелся? – спросил отец, глядя на вертящегося Колю.

– Согрелся, – впервые за все время слабо улыбнулся мальчик. Видно, его все время преследовала какая-то мысль или воспоминание, не дававшее уснуть.

Ночь шла на убыль.

Наконец дыхание мальчика стало ровнее. Отец бросил на него последний взгляд и едва собрался уйти, как Коля открыл глаза.

– Папа, а что ты знаешь об Аполлоне? – неожиданно спросил он, нарушив тишину.

– Об Аполлоне? – нахмурился отец. – Это тот белковый, который несколько дней назад ходил за тобой по пятам?

– Да.

– После твоего рассказа я обратил на него внимание. Навел кое-какие справки.

– Расскажи! – с жадным и каким-то болезненным любопытством попросил Коля, и глаза его блеснули.

– Видишь ли, Аполлон – в некотором роде историческая реликвия, начал отец, усаживаясь поудобнее. – Он, можно сказать, родоначальник всего современного поколения белковых.

– Аполлон?..