Весь хутор всполошился. Собрались все женщины – и туда. Тихо-тихо подкрались понад плетнем панского сада и давай заглядывать в колодец. Темно там, спокойно, только вода на дне чуть поблескивает. Нашлась одна казачка посмелее, стала опускать цибарку. Дошла цибарка до воды, зачерпнула – и ничего. Стали тогда смеяться женщины:

– Вот дура! Нет никакого черта, почудилось!

– Да ты, небось, не черта, а себя в воде увидела! И спустили в колодец сразу пяток ведер.

Тут что-то в колодце опять как заворошится, захлопает, застонет:

– Угу! Угу! Угу!

Побросали казачки ведра – и ходу на хутор. Всем скопом прямо в хату к бабке Матрене ввалились. А эта бабка по всей округе была известна как самая знаменитая ворожея. Начали ее упрашивать казачки, чтобы выгнала она чертяку из колодца.

Подняла бабка серые мутные глаза, тряхнула сухой сморщенной головой и прошамкала:

– Можно! Несите-ка, красавицы, с каждой хаты по курице… А у кого их нет – можно и утку, разрешаю…

Уже к вечеру снесли женщины со всего хутора к ней и кур, и уток, и гусей. Остригла тогда бабка клочок шерсти со своего черного кота, нащипала девять перьев с белых кур, взяла цибарку и заковыляла к колодцу. Только одна она и подошла к срубу, а остальные женщины у плетня остановились. Прижались к плетню, стоят и, чуть дыша, за бабкой наблюдают.

Пустила бабка перья в колодец и давай шептать. Шептала на восход, шептала на закат, а потом положила шерсть в цибарку и начала спускать ее на веревке в колодец. Только коснулась цибарка воды, вдруг ее кто-то как дернет вниз, да как заухает:

– Угу! Угу! Угу!

Бабка Матрена с перепугу прямо в лужу села, раскрыла беззубый рот и обмерла. А казачки – бегом к. хутору.

Уж смеркаться стало, когда бабка Матрена кое-как добралась до хутора и простонала:

– Ой, бабоньки! Нет моей власти над этим чертякой. Потому, чертяка эта особенная, не простых, а дворянских чертячих кровей…

Когда замигали первые звездочки, вернулись казаки со степи. И пошла тут по хатам война. Казаки у жилок сладкой воды из нового колодца требуют, а те им; солонцовую из старых колодцев дают. Ну, ясно, кое-кто жинок за косы…

Жинки кричат:

– Чертяка в колодце завелась… А казаки другое твердят:

– Бабы испортились, лень у них завелась… Поздно ночью один казак, георгиевский кавалер, взял цибарку и сам пошел к колодцу. Луна взошла и своим светом, как медом, землю поливает. А деревья в панском саду стоят темные, строгие, и синие тени от них стелются. Только подошел казак к колодцу – видит: сидит на плетне что-то большое, лохматое, черными крыльями хлопает и вдруг как закричит: – Угу! Угу! Угу!

Плюнул казак, выругался, но все же повернул обратно к хутору, потому что хоть и Георгия за храбрость в турецкую кампанию получил, а с чертями связываться непривычно! Пришел на хутор и сообщил:

– Правду говорят бабы! Завелся в колодце чертяка. Молебен надо служить!

Наутро снесли попу кур и гусей. Нарядился батя в ризу, походил вокруг колодца, погнусавил, дыму напустил и ушел домой.

Стали набирать бабы воду – ничего, тихо в колодце. Казаки поехали в степь, казачки занялись делами: по хозяйству.

Только в полдень снова поднялся по хутору крик. Прибежала одна хозяйка от колодца, бледная, заплаканная, волосы растрепались:

– Опять сидит нечистый! Угукает и цибарку мою утащил…

Вечером собрались казаки на сход и стали думать, как черта из колодца выгнать. Одни говорили, что к архиерею в Екатеринодар надо податься, другие твердили, что, наоборот, ведьму надо найти. А самый древний старик заявил:

– Ничего не выйдет, казаки! Если чертяка завелся в колодце, ничем его не выгонишь… Так и будет: чертов колодец…

Только Трофим Рожков стоял и молчал. Но ему и говорить не полагалось – куда соваться молодому, когда старики спорят… Спорили много, но ничего решить не могли.

Вдруг кто-то из темного угла сказал:

– Хотите, я выгоню черта, казаки? Я такое заклятие знаю, что ни один черт не устоит!

Оглянулись все и видят: сидит в углу пан Борзик, огнем горят его желтые, кошачьи глаза, усы до, худых плеч свисают. Сидит и улыбается.

– Просим, пан! Попытайтесь! – ответили казаки.

– Точно, что выгоню черта, – всеми кривыми желтыми зубами оскалился пан. – Только вы мне дадите за это двадцать червончиков!

Заскучали тут казаки. Конечно, хорошо опять пить свежую и сладкую воду из нового колодца, да откуда деньги взять?

Несколько дней никто не ходил к чертову колодцу. Пили казаки солонцовую воду, ругались и начали уже поговаривать о том, что придется, пожалуй, продать кое-что из скотины и заплатить червонцы пану.

Один лишь Трофим Рожков ничего не говорил, только улыбался. Смелый был казак Трофим Рожков – не боялся ни бога, ни черта! Порешил он сам выгнать нечистого из колодца.

Поздно ночью, когда «а всем хуторе не спали только собаки, побрехивающие на луну, взял Трофим веревку покрепче, прицепил к поясу острый дедовский кинжал и пошел к саду пана Борзика.

Вот и колодец. Заглянул казак в глубину – ничего страшного не видно: круглая луна купается в воде да две звездочки поблескивают рядом. Привязал Трофим веревку к срубу, взял в зубы кинжал и стал спускаться, опираясь ногами о камни. Вот уж и вода близко. И тут вдруг ушла нога казака в пустоту.

«Что за бесовщина?! – подумал удалец. – В стене какая-то дырка получилась! Или это чертова нора».

Влез он в нору. Темно в ней, ничего не видно, а только чувствуется, что идет ход куда-то вбок и кверху.

«Как бы не ухватил меня здесь чертяка! – подумал Трофим. – Но какой же ты казак будешь, если черта испугаешься! Полезу вперед!»

Выставил он вперед кинжал и пополз по наклонному ходу. Долго полз. И вдруг видит, что кончился чертячий ход. Свежий ветерок пахнул в лицо сладким запахом яблок. Листья деревьев зашумели над казаком. Оглянулся Трофим вокруг: впереди стена дома белеется, сзади плетень.

«Э! Да я ведь в саду у пана Борзика! Вон какой черт в колодце угукает», – догадался казак и засмеялся.

И сейчас же залаяли панские собаки, зашуршали листья под их лапами. Нырнул Трофим поскорее в нору, выбрался из колодца и побежал домой.

Утром шли казаки в степь – глядят, а Трофим достал старую дедовскую пищаль и засыпает в нее добрую осьмушку пороха. Потом пыж забил и давай крупную соль сыпать.

– Что делаешь, Трошка? В кого это ты солью стрелять удумал? – спросил самый старый дед.

– В черта, дедушка! – ответил казак.

– Тю, дурень… Да разве черта солью возьмешь? Черта только гвоздями, освященными самим архиереем, можно сбить!

– А она у меня не простая, а заговоренная! – засмеялся Трофим.

Стали казаки переглядываться да чесать чуприны. А Рожков, знай, смеется: купил он эту самую соль в лавчонке на базаре.

Вечером, когда солнце стало спускаться на покой, накинул Трофим на плечи бурку, схоронил под ней пищаль, взял цибарку с веревкой и пошел к колодцу. А за ним весь хутор отправился.

Подошел Трофим к колодцу, стал цибарку спускать.

Посмотрели вниз казаки: ничего не видно, кроме чистой серебряной воды. Ударилась цибарка о воду, замутилось ясное зеркало на дне колодца. И вдруг мелькнула в сумраке лохматая тень. Кто-то схватил ведро и заухал:

– Угу! Угу! Угу!

Женщины – сразу кричать… Даже казаки попятились – так страшно застонал черт. А Трофим выхватил из-под бурки пищаль, да и выстрелил вниз, в колодец.

Здорово грохнула старая дедовская пищаль – недаром всыпал туда Трофим осьмушку пороху. Даже в ушах зазвенело у казаков.

С тех пор исчезла нечисть из колодца.

А Трофим Рожков на следующее утро прямо к пану Борзику пошел. Не пускали его сначала панские слуги, говорили, что заболел старый пан. Но потом, когда сказал Трофим, что умеет заговаривать любые болезни, допустили его в горницу.

Лежал Борзик в постели на животе и стонал. Неизвестно, что нашептывал ему Трофим – всех он выслал из горницы. Но вскоре позвал старый пан к себе приказчика и велел написать бумагу, в которой полностью признавал права казаков на выгон; И колодец признал хуторским, а не панским. И шубу подарил Трофиму с собственного: плеча.