– Он сошел с ума. Свихнулся.

– Этта. – Я старался говорить как можно спокойнее. Желание обнять ее на миг угасло. – Расскажи мне, что он сделал.

– Он чуть ли не каждый день заявлялся домой в два часа ночи. Пьяный в стельку. Размахивал то и дело своим длинноствольным револьвером. А то стоял посреди улицы и вопил, что это он купил мой дом и сожжет его, если мы не научимся как следует уважать его.

– Как?

– Не знаю, Изи. Крыса сошел с ума.

В общем, это всегда соответствовало истине. Еще когда мы были молодыми, Крыса не расставался с револьвером и ножом. Он убивал людей, которые вставали поперек его дороги или мешали зашибить деньгу. Крыса убил своего отчима, дедушку Риза, но он редко покушался на своих друзей, и я не ожидал, что он поднимет руку на Этту-Мэй.

– Ты хочешь сказать, это он заставил тебя бежать из Техаса?

– Бежать? – Этта была удивлена. – Я никогда не убегала от этого человечка с крысиной мордой, как и от какого-нибудь другого создания Божьего.

– Так почему ты приехала сюда?

– Что сказал бы Ламарк, став взрослым, узнав, что я убила его отца? Знаешь, каждую ночь, когда он вопил на улице, я держала его под прицелом.

Я вспомнил, у Этты было ружье 22-го калибра и револьвер 38-го.

– После того как он вытворял все это день за днем в течение месяца, я решила его убить. Но в ту ночь, когда я собиралась это сделать, Ламарк проснулся и вышел из своей комнаты. Я как раз поджидала Реймонда. Малыш спросил, зачем я сижу с ружьем. Ты знаешь, я никогда не лгу своему сыну. Я сказала, будто собираюсь упаковать ружье, потому что мы едем в Калифорнию.

Этта потянулась ко мне и взяла мои ладони в свои.

– Это было первое, что пришло мне в голову, Изи. Я не вспомнила о матери или сестре, живущих в Галвестоне. Я подумала о тебе. Подумала о том, каким ты был милым, прежде чем мы поженились с Реймондом. И вот приехала к тебе.

– Столько лет спустя я внезапно возник в твоей памяти?

Этта улыбнулась и взглянула на наши переплетенные пальцы.

– Пожалуй, Коринтия отчасти помогла мне в этом.

– Коринтия?

Она была нашей подругой из Хьюстона. Я повстречал ее как-то в "Таргетс-баре", взял бутылку джина, и мы сидели с ней всю ночь и пили, как мужчина с мужчиной. А утром я признался ей в своих самых сокровенных чувствах, выболтал все тайны. Я не раз испытывал на себе предательское влияние алкоголя.

– Я написала ей о Крысе, когда это все началось, – сказала Этта. – И она ответила мне, будто ты до сих пор ко мне неравнодушен, и посоветовала приехать.

– Тогда почему ты не у нее?

– Так оно и должно было быть, милый. Но пока мы добирались, я так много думала о тебе, рассказала Ламарку, и в конце концов мы решили поехать прямо к тебе. И ты знаешь, я так рада нашей встрече!

– Правда?

Этта кивнула. Она искренне улыбнулась, и прошедшие годы исчезли, будто их и не бывало. Годы после той ночи, проведенной с Эттой, самой лучшей ночи в моей жизни, когда, проснувшись утром, она заговорила... о Крысе. О том, какой он удивительный и как мне несказанно повезло, что у меня такой друг.

Ламарк никогда прежде не видел телевизора. Он не отрываясь смотрел все передачи подряд, даже новости. В этот вечер козлом отпущения был Чарльз Винтерс. Оказывается, он похищал секретные документы в правительственном учреждении, где работал. Диктор сообщил: если вина будет доказана, его приговорят к тюремному заключению на четыре срока, каждый из которых – девяносто девять лет.

– Что такое команиск? – спросил Ламарк.

– Ты думаешь, я знаю все, о чем говорят по телевизору, только потому, что он стоит у меня дома?

– Угу, – сказал он. Ламарк был истинное сокровище.

– Так ты спрашиваешь о коммунистах? Коммунисты бывают всякие, Ламарк.

– Вот один из них. – Ламарк ткнул пальцем в экран. Но изображение мистера Винтерса уже исчезло. Вместо него появился Айк, размахнувшийся клюшкой от гольфа.

– Коммунисты думают, жизнь станет лучше, если сломать все, что есть в Америке, и сделать так, как в России.

Ламарк сидел, вытаращив глаза и раскрыв рот.

– Значит, они хотят сломать мамин дом и телевизор?

– В том мире, который они хотят создать, ни у кого не будет ничего своего. И этот вот телевизор будет общим для всех.

Ламарк сжал свои кулачки и задиристо подпрыгнул.

– Ламарк! – закричала Этта. – Что это на тебя нашло?

– Команиск хочет забрать наш телевизор!

– Тебе пора спать, малыш.

– Ну нет!

– А я говорю – да, – мягко сказала Этта.

Она наклонила голову и откинулась на спинку кушетки. Ламарк потупился и побрел выключать телевизор.

– Пожелай дяде Изи доброй ночи.

– Доброй ночи, дядя Изи, – прошептал Ламарк.

Он взобрался на кушетку, чтобы поцеловать меня, а потом заполз на колени к Этте, и она отнесла его в мою спальню.

После ужина мы решили, что они будут спать в моей постели, а я устроюсь на кушетке.

До полуночи я лежал на кушетке, тупо глядя на телеэкран, где светилась заставка. Я курил "Пэл-Мэл", пил водку с газированным грейпфрутовым соком и думал о том, сможет ли меня убить Крыса, окажись я в федеральной тюрьме. Пожалуй, сможет.

– Изи, – позвала Этта из спальни.

На ней было атласное платье кораллового цвета. Сев на стул справа от меня, она спросила:

– Ты спишь, детка?

– Да нет. Просто лежу и думаю.

– О чем?

– О том, как я поехал в Галвестон, чтобы увидеть тебя. Вы тогда только что обручились с Крысой.

Она улыбнулась мне, и я с трудом удержался на месте.

– Ты помнишь ту ночь? – спросил я.

– Конечно. Это была славная ночь.

Я кивнул.

– Да. Видишь ли, вот это как раз и скверно, Этта.

– Я тебя не понимаю.

Даже ее нахмуренные брови не умалили моего желания ее поцеловать.

– Лучшей ночи в моей жизни не было. Когда утром я проснулся, то поразился, что еще жив. Мне было так хорошо, что смерть казалась неизбежной.

– В этом нет ничего плохого, Изи.

– До тех пор, пока ты не сказала, мол, было приятно. А ты помнишь, что сказала, когда встала?

– Это было пятнадцать лет назад, детка. Как я могу помнить?

– А я помню.

Этта погрустнела, словно потеряла что-то дорогое. Я хотел остановиться, обнять ее, но не смог. Все эти годы меня преследовало желание когда-нибудь рассказать ей о своих тогдашних чувствах.

– Ты сказала, что Крыса самый замечательный человек из всех, кого ты только знала. И мне по-настоящему повезло, что у меня такой друг!

– Детка, но это было так давно.

– Не для меня. Не для меня!

Привстав на постели, я ощутил, что у меня в штанах зашевелилось. Пришлось скрестить ноги, чтобы Этта ничего не заметила.

– Я помню все, как будто это было только вчера. Я очень любил тебя и люблю до сих пор. А он, оказывается, был единственным, о ком ты думала. Знаешь, многие женщины признавались мне в любви по утрам. И мне всегда становилось не по себе. Мне казалось, будто это ты вновь и вновь говоришь мне о Крысе.

Этта грустно покачала головой:

– Ты прекрасный человек. Я любила тебя, Изи, любила как друга. Я никогда не поступила бы так с тобой. Но ты пришел, милый, когда я была вне себя. Реймонд пошел по бабам ровно через два дня после того, как я согласилась выйти за него замуж. Да, я использовала тебя, Изи, пытаясь проучить его. И ты это знал. Прекрасно знал. Понимал – то, что я с отчаяния отдаю тебе, принадлежит ему. Вот почему ты наслаждался. Но это было так давно! Перешагни через себя. Некоторые мужчины полагают, будто женщины не имеют души. Ламарк, и тот уже требует: говори ему, какой он необыкновенный силач, если несет мой блокнот. И я ему это говорю, ведь он ребенок. Но ты-то мужчина, Изи. Солгать – значит оскорбить тебя.

– Я знаю, знаю. Знал и тогда. И никогда об этом не заговаривал, но сейчас ты снова здесь. Кто-то мог видеть тебя в автобусе, Этта, сообщить знакомым о том, что ты уехала в Калифорнию. А Крыса случайно оказался рядышком в эту самую минуту и услышал. Может быть, он появится здесь завтра. Он придет, не сомневайся. И если он узнает, что ты побывала в моей постели, нам несдобровать.