На девяностой минуте заточения дверь комнаты открылась, и внутрь вошли все те же двое полицейских. Взяв по стулу, полицейские уселись — женщина заняла позицию строго напротив, а мужчина — слева от Гладдена. Женщина достала диктофон, положив его на стол около сумки. Это ничего не значит, повторял он снова и снова как заклинание. Они вышвырнут его отсюда и останутся ни с чем еще до заката.

— Простите, что заставили вас ждать, — доброжелательно сказала женщина.

— Нет проблем, — ответил он. — Могу я получить сигареты обратно?

Кивнув, он показал в сторону сумки. На самом деле курить не хотелось, но Гладден решил узнать, на месте ли камера. Чертовы полицейские. Нельзя доверять им ни в чем. Здесь даже поучения Горация излишни.

Детективы проигнорировали просьбу и включили свой диктофон на запись. Затем женщина представилась. Оказалось, что перед ним детектив Констанция Делпи и ее напарник, детектив Рон Суитцер. Оба из отдела по защите детей.

Гладден удивился: похоже, женщина была лидером в этой паре, хотя она выглядела лет на пять — восемь младше Суитцера. Волосы светлые и собраны в простую короткую прическу. На теле, несколько более массивном, чем следовало, выделялись бедра и плечи. Гладден решил, что Делпи качается. Ему показалось, она лесбиянка. Нет, он даже знал об этом наверняка. Как говорится, имел особое чутье.

Суитцер имел невыразительное лицо, казавшееся выцветшим, и весьма немногословный стиль поведения. Волосы на его голове выпали, странным образом оставив узкую полоску чуть ниже макушки. Гладден решил сосредоточиться на Делпи. Она казалась той, кто ему нужен.

Делпи достала из кармана бумажку и зачитала Гладдену его права.

— Зачем мне все это? — спросил он, едва окончился текст. — Я не совершил ничего плохого.

— Вы поняли, в чем состоят ваши права?

— Я не понял, за что здесь оказался.

— Мистер Брисбен, вы поняли...

— Да.

— Хорошо. Итак, ваше водительское удостоверение выдано в Алабаме. Что вы делаете здесь?

— Это мое дело. Я должен немедленно встретиться с адвокатом. Без него я не отвечу на ваши вопросы. Как уже сказано, я понял права, что вы зачитали.

Он понимал, что им нужно узнать адрес и место стоянки машины. Чем они располагали сейчас? Да вообще ничем. Но факта, что подозреваемый убегал от полиции, вполне достаточно. Это давало уверенность в его причастности к чему бы то ни было. Теперь они захотят найти его жилище и машину. Такого Гладден допустить не мог! Ни при каких обстоятельствах.

— Насчет защитника мы поговорим, — сказала Делпи. — Однако я бы предпочла дать тебе шанс. Проясни все сам и, возможно, выйдешь отсюда, не потратив денег на услуги профессионального адвоката.

Открыв сумку, она вытащила камеру и кулек конфет из «Старбакса», тех самых, что так нравились детям.

— Что это такое? — спросила Делпи.

— По-моему, все очевидно.

Она взвесила камеру на руке, посмотрев на нее так, словно прежде никогда такой не видела.

— Когда это используют?

— При съемке.

— Обычно ты снимаешь детей?

— Мне хотелось бы встретиться с адвокатом.

— А конфеты для чего? Зачем они тебе? Чтобы «снимать» детей?

— Мне бы очень хотелось поговорить с адвокатом.

— Я поимею твоего адвоката, — откликнулся Суитцер. — А тебя, Брисбен, мы уже поимели. Цинично поимели. За то, что ты фотографировал детей в душевых. Маленьких голеньких детишек вместе с мамками. Не хер меня дразнить, урод!

Гладден прокашлялся и безо всякого выражения посмотрел на Делпи.

— Об этом мне ничего не известно. Однако есть вопрос. Хотелось бы знать, где доказательства преступления, в котором меня обвиняют? Вам оно известно? Я еще не сказал, фотографировал или нет. Но даже если так, то я совершенно не представлял, что теперь фотосъемка на пляже считается противозаконной.

Гладден потупил голову, словно бы в смущении. Делпи, в свою очередь, покачала головой, как бы демонстрируя отвращение.

— Детектив Делпи, могу вас заверить, имеется достаточное количество законных прецедентов, утверждающих следующее: публичная демонстрация приемлемой наготы, в данном случае ребенка, раздетого на пляже собственной матерью, не может рассматриваться как стремление к удовлетворению похоти. Очевидно, если сделавший подобные снимки фотограф считается преступником, то одновременно следует привлечь к ответственности мать как пособницу, создавшую саму возможность преступления. Вероятно, вам это известно. Уверен, последние полтора часа вы провели в контакте с городской прокуратурой.

Суитцер приблизил лицо к нему, склонившись над самым столом. Гладден почувствовал запах табака и чипсов из жареной картошки. Интересно, полицейский поел чипсов нарочно, чтобы действовать ему на нервы во время допроса?

— Слушай сюда, извращенец, мы уже знаем, кто ты и зачем приехал. Раньше я расследовал грабежи и убийства, но ты и тебе подобные... на этой планете вы представляете низшую форму жизни. Точнее, опущенную. Не хочешь говорить? Ладно, не заплачем. Вот что мы сделаем: устроим тебя на ночлег в Бискалуц и поместим в общую камеру. Мне хорошо известны некоторые обитатели. Думаю, стоит замолвить за тебя словечко. Знаешь, что они делают с педофилами?

Гладден медленно повернулся и совершенно спокойно посмотрел Суитцеру прямо в глаза.

— Детектив, я не вполне уверен, но думаю, один ваш запах может считаться жестоким или особо циничным обращением. И пусть я даже оказался под подозрением, случайно, из-за тех фото на пляже, но всегда смогу обратиться с заявлением.

Суитцер рефлекторно дернул рукой, замахиваясь для удара.

— Рон!

Полицейский замер, посмотрел на Делпи и опустил руку. Гладден даже не пытался отклониться. Похоже, он еще нарвется. А следы побоев пригодятся в суде.

— Умный мальчик, — заметил Суитцер. — Все, что мы здесь получим, — это адвоката, предполагающего ангела в каждом встречном. Чудесно. Итак, нам остается лишь зафиксировать кое-что на бумаге. Конечно, если вы понимаете, какую бумагу я имею в виду.

— Могу ли я встретиться с адвокатом прямо сейчас? — равнодушно произнес Гладден.

Он отчетливо видел их намерения. Не получив улик, полицейские старались вынудить его к промаху. А он вовсе не собирался доводить до этого, потому что был умнее их. И подозревал, что они об этом знают.

— Видите ли, в чем дело: я не попаду в Бискалуц, и мы все об этом знаем. Что у вас есть? У вас моя камера, в которой — не знаю, проверили вы или нет, — не записано ни одного снимка. И еще есть свидетель, билетер или охранник, якобы видевший, как я фотографировал. И ни одного прямого доказательства, только слова. А если они и опознали меня сквозь стекло, то и тогда их свидетельства ничего не стоят. Их выводы не свободны от влияния воображения, а сама процедура опознания незаконна.

Он ждал ответной реакции, однако ничего не последовало. Инициатива перешла на сторону Гладдена.

— А итогом всего случившегося станет вывод: кто бы ни находился за этим стеклом, она или он не является свидетелем преступления. И как это может разрешиться в городском суде к вечеру? Я не представляю. Может быть, это объясните мне вы, детектив Суитцер? Разумеется, если напряжение ума не повредит вашему рассудку.

Суитцер поднялся на ноги, пинком отправив стул обратно к стене. Делпи коснулась напарника рукой, на этот раз сдерживая его физически.

— Полегче, Рон, — заметила она. — Сядь. Просто сядь.

Суитцер повиновался. Делпи посмотрела на Гладдена.

— Если вы намерены продолжить, то я собирался позвонить, — сказал он. — Будьте любезны, где тут телефон?

— Телефон будет. Сразу после твоей регистрации. А о сигаретах забудь. Городская тюрьма — это зона, свободная от курения. Мы позаботимся о твоем здоровье.

— После регистрации? На основании чего? Вы не имеете права меня удерживать.

— Загрязнение общественного водоема и вандализм в отношении городского имущества. Препятствование действиям полиции.

Гладден удивленно поднял брови. Делпи рассмеялась над его немым вопросом.