Но все это было гнусной ложью, и от боли душевной Альберт опять закричал, но его прервал поросячий визг толстяка :

- Стъяж-жаа! Взять его! Он плохой, он не хочет сделать приятно своему Богу! Пусть он будет сожжен!

А в голове Альберта бушевали штормы... И возопил он когда в душный зальчик ворвались стражники:

- Свет - любовь, где же ты?! Мир где же ты?!

И вновь его взгляд метнулся к окну и вот увидел он чудесный закат. О каким волнующе прекрасным показался он ему: там далеко, за стенами, за трубами, за всем этим безумием огромный бардовый диск разодрал пелену серых облаков и садился теперь куда-то за край земли. И вдруг сотни картин, сотни чарующих видов, возникли в голове Альберта: он видел, он чувствовал как диск этот садится, вовсе не за грязный город - "Рай", а куда-то за леса, за горы снежные, за моря над золотистыми пляжами которых кружат птицы, за города волшебные купола которых блестят в его прощальных лучах... И все это нахлынуло разом и полнило, и полнило его душу, и не могло никак заполнить ибо бесконечна была его душа.

Для кого-то это были это были лишь краткие ничего незначащие мгновенья для Альберта же в них уместилась целая жизнь, ибо все-все что было до этого было ничем и лишь теперь узрел он истину.

И улыбнулся он спокойно, ибо знал что ждет его впереди: и он почувствовал что он может сейчас взмыть в воздух и помчаться следом за закатом, следом за солнце в тот свой бесконечный мир. А зальчик стал ему необычайно тесен: как его душа - его бесконечная, рвущаяся к созиданию душа могла быть заточена в нем? Как же это было нелепо!

Он разбежался, выбил окно и устремился вслед за закатом...

* * *

По приказу Бога - правителя тело "непокорного еретика" сожгли, а пепел развеяли над одним из парков. Дело было утром и для Рая только начинался новый рабочий день во имя борьбы с Адом...

13.12.95 (авторская редакция 01.02.97)

ОТСУТСТВИЕ ПОНИМАНИЯ

В этой жизни так, порой, бывает, что два человека - два хороших человека обитают рядом, и у каждого из них есть свой огромный мир чувств. Каждому этот СВОЙ мир чувств кажется единственно верным, проникающим, как бы во все уголки мировоздания; однако - это слепота.

Я расскажу вам историю, которая началась в первых числах апреля, когда леса стояли уже освобожденные от снега, но еще темные - без единого листика, и, если бы не голоса птиц, если бы ни капель, ни сосульки пейзаж очень бы напоминал ноябрьский.

* * *

Каня жила в большом каменном доме, в одном из наросших, как грибы после дождя, "новорусских сел" в Подмосковье.

Родители Канины были вовсе не плохими людьми - не какими-нибудь там новыми русскими, а творческими, добившимися на своих поприщах немалых успехов личностями.

Каня любила и маму (которая в юности, судя по фото, выглядела так же, как и Каня ныне); любила и папу, и брата своего старшего, и сестру.

Кроме родной сестры, была у Кани и еще одна сестренка - не родная, но, может быть, являющаяся для Кани самым близким человеком на свете. В селе то "новорусском" жили по большей части те, в честь кого село и получило свое название - бандиты то бишь. И детки этих, развращенных деньгами существ, недалеко от родителей своих ушли...

В подобной среде, два чистых душою человека быстро находят друг друга, и, чтобы поддержать друг друга в трудную минуту, остаются вместе на всю жизнь; обучаются понимать друг друга с полуслова; всегда могут рассчитывать на помощь - даже и сокровенные секреты (даже и их!) можно рассказать этой, единственной, самой близкой, второй половинке.

Такой второй половинкой для Кани была Люда, с которой и сидели она в тот апрельский день на полу, в просторной, заполненной бирюзовым, утренним светом кухне Каниного дома.

Каня была высокой, стройной блондинкой, с тонкими, чем-то похожими на лисичьи, чертами лица, у нее были ясные, мягкие, очень глубокие глаза, а голос - глубокий, бархатный, глубоко охваченный внутренними чувствами; которые только в присутствии сестрички свой, Люды, позволяла она себе, так открыто проявлять.

У Люды было полноватое, часто готовое радостью заполнится лицо; она и была веселушка - эта Люда, и часто весельем, подбадривала свою, склонную к раздумьям, к печали сестричку.

Сейчас, рядом с ними на подстилке лежала серая Канина кошка, вылизывала единственного своего котенка, и тот едва слышно пищал, не ведая об нависшей над ним беде.

Каня бархатным своим голосом рассказывала Люде:

- ...Моня вчера его родила, маленького. Родители, уже и раньше предупреждали: не найдешь, кому отдать - прогоним - на другую станцию отвезем, там и отпустим. Я родителей понимаю, дома - кот, кошка, пес... Целый зверинец. Но пропадет он на воле! Ты не выручишь меня, Люда?

- Каненька, знаешь - если бы могла, если бы хоть как могла - так помогла бы. Но у меня уже два твоих котенка, с прошлого, и с позапрошлого годов. Я уже говорила на эту тему с родителями - ни в какую. Но ничего мы с тобою обязательно что-нибудь придумаем. - Люда ободряюще улыбнулась.

- Да, конечно. - вздохнула Каня. - Поспрашиваю в институте - для поиска мне срок в один месяц дали.

* * *

Каня училась в педагогическом институте в Москве на учительницу немецкого языка. В группе ее были, в основном, девушки; ну а так же и несколько парней, решивших связать жизнь свою с учительством.

В институте у Кани было несколько подружек, не таких, конечно, близких как Люда - Каня и не разговаривала почти в институте; сидела, слушала музыку в плеере или же читала книгу; несклонна была Каня к девичьей болтовне...

В первую очередь, именно у подружек своих спрашивала она бархатным своим, мягким голосом:

- Не нужен ли вам котенок? Мама его египетских кровей.

- Что, египетская кошка? - навострив ушки, спрашивали подружки.

- Нет, нет. Ее бабушка была чистой египетской кошкой; но, все равно, многое осталось от египетской...

- Нет. Нет. - теряли всякий интерес подружки...

Тогда Каня стала подходить и спрашивать у всех - нет, никому, оказывается не нужен был котенок...

* * *

Миша сидел за предпоследней партой, около окна. Откровенно, в этот апрельский, солнечный денек, совсем ему не сиделось в институте; но хотелось бросить все; побегать по лесу, потом, запыхавшись, присесть там на бревно возле ручейка; сочинить стихотворение - одно из тех, что выплескивал он из себя в минуты печали иль радости.