В тот день, после института, Миша не домой отправился, но, выйдя из автобуса, побежал в лес, где довольно долго ходил и стоял, любуясь темнеющим, пропускающим все больше звездного света небом.
Улыбаясь небу, улыбаясь деревьям; он все яснее представлял себе, как пригласит Каню в гости, как вместе с нею по этому самому лесу ходить они будут, он даже так далеко, в фантазиях своих ушел, что и голос ее бархатный рядом с собою слышал.
О котенке же, Миша уже и забыл - какой там котенок, он образ Канин растущий, становящийся все более прекрасным, благодаря воображению; все перед глазами своими держал; все представлял, как вместе они будут.
Присев на поваленное дерево, он в темноте, на ощупь, нашел в сумке тетрадь и ручку, начал писать:
- Так, порой, бывает, Что люди пробегают, Спешат и поспевают, Земли красот не замечают. И так, порой, бывает, Что люди рядом обитают, Смеются и страдают, Любви своей не замечают. Одно ты место пробежишь, А в нем - краса вселенной. Ты мимо глаз ее глядишь, А в них - костер нетленный!
* * *
Две недели прошло. На фоне темных лесов зелень проступила, птицы заливали, радующуюся весне природу. И повсюду жизнь: все пробуждается, тянется, поет; повсюду движение, повсюду радость.
В тот воскресный день Каня и Люда взяли с собою рюкзачки, взяли "сухие супы", и отправились в окружающий их "новорусское село" лес. Не боялись они "новорусских" детишек, так как у тех всегда имелось изрядное количество "зеленых" и не достатка в соответствующем женском обществе они никогда не испытывали, и уж никогда бы не подошли они к Кане и Люде, зная, что этим девушкам плевать и на их "зелененькие" и на весь их подлый уклад жизни.
Каня взяла с собой котенка; осторожно несла его - маленького, серенького, недавно только ходить научившегося, сладко мурлыкающего во сне. За ними по только-только поднявшейся, совсем еще маленькой травке бежала Моня; что-то мяуканьем у дитя своего спрашивала, а тот отвечал ей своим сладеньким, теплым мурлыканьем.
На полянке они развели костерок, воду вскипятили, супы приготовили; отпустили на травку котенка, и улыбаясь, с сияющими материнской добротой лицами, наблюдали, как он сначала с некоторой опаской, а потом со все большим восторгом познает мир.
Вот застучал он по травинке лапкой: наблюдая, как она тоненькая, но сильная, спокойно и плавно распрямляется каждый раз к Солнцу. Замурлыкал, когда обнаружил такое чудо, как маленький, средь трав золотящийся, в неустанном движении прибывающий ручеек. Он замурлыкал громче, лапку в воду окунул, отдернул ее, подняв в воздух несколько золотистых капель; к костру пополз, желая узнать, что это за язычки такие, трещат, белыми струйками в небо пускают, да тепло вокруг разливают. Тут взялась за дело Моня - легонько оттолкнула свою чадо обратно к ручейку...
Каня вздохнула, смотрела теперь на покрытой светло-зеленой россыпью, но все же, по большей части, темный еще лес.
- Печальная ты что-то в последнее время, Каненька, стала. - жизнерадостно улыбнулась Люда.
Каня тоже улыбнулась в ответ, но неискренне, а затем только, чтобы не печалить сестричку свою.
- Все о нем, маленьком. - кивнула на котенка Люда.
- Да о нем... Вот, прожил он в нашем доме две недели, и ты, знаешь так я его полюбила. Что ты - отпускать его куда-то, в этот огромный мир!.. Он такой нежный, добрый, наивный; он не выживет. Юленька, вот мы люди, а он, вроде как зверь, но вот ночью, одна я в своей комнате, сижу на кресле - пред ночью то, пред красою и пред одиночеством ее тихим, пред спокойствием этим темным и читать не могу...
- Знаю, знаю - сидишь и в окну, в бездну эту смотришь.
- Да, и он - маленький этот комочек серенький, мне на колени, а то и на плечо заберется, в щеку лизнет, и замурлычет так, словно песнь запоет. И забываю я, что это котеночек; чувствую, что это братец мой меньший, как теплое облако щеки он моей касается. И так хорошо, Юленька... Не котенка я тогда, но душу, меньшую своей, но только размером меньшую - как маленькое облако против большого, чувствовала. Но чем малое облако хуже облако большого, особенно против бесконечности. Против глубины этой звездной, Юленька... Не знаю, как смогу отпустить его в этот мир; что его в этом мире будет ждать - может, и самое страшное. Как я могу жить спокойно после этого? Как смогу спокойно смотреть на звезды, зная, что он где-то там один... А в зимнюю пору - ты представляешь!..
- Ты уже отчаялась найти человека, который бы принял его?
- Всех, кому можно доверять опросила - никто не берет.
- И на газетное наше объявление тоже, значит, никаких откликов?
- Нет, молчат. Если бы был чистым египетским так сразу бы налетели. А что из того, как выглядит он. Пусть у египетской другая форма мордочки, окраска чуть другая, ну и что ж? Какая им разница до формы его мордочки - посмотри, какой он милый! А узнали бы они, какой он добрый, ласковый. Мне и отдавать то его, как от сердца кусок отрывать, да все одно - никто не возьмет.
- Все одно, не отчаивайся, Канерина. Что-нибудь да придумаем...
- Две недели осталось.
- Слушай, Каня. - улыбнулась Люда. - А что с твоим поэтом. - тут она хихикнула.
Каня очень серьезно на нее посмотрела:
- Он вовсе не мой, моим никогда не был и не будет.
- А такие стихи тебе посвятил!
- Люда, у меня от тебя одной нет никаких секретов, но те стихи я даже и тебе не хотела показывать. Ты же знаешь.
- Я не знала, что в ящике твоего стола лежат эти любовные послания. Хорошо, извини, что я их случайно прочитала. - она, кажется, обиделась.
- Ничего. Ничего. - поспешила успокоить ее Каня. - Все это не стоит того, чтобы ты обижалась. У юноши, я бы выразилась так - весенняя горячка; похоже, ему нечем себя занять. Стихи его мне читать приятно, но все же, я бы хотела, чтобы он посвящал их кому-то другому, так как это не в моем стиле - отвечать на весенние горячки. Вот помог бы он с котенком за это я бы была ему благодарна, действительно сделал бы мне приятно, хоть это, конечно же, за собой ничего не повлекло.
- Значит чувства поэта обречены?
- Ага. Нынешняя весенняя его лихорадка обречена. Да ладно - что о нем - итак, на всех лекциях на меня, как не знаю на кого глазеет...
Тут зашипела Моня и одновременно, с громовым, басистым, как Канящиеся по мостовой железные бочка, взревел неожиданно вылетевший на поляну откормленный, огромный черный бульдог.