Да, было - ерунда,

Какой-то нечистивый,

Хотел, чтоб молвил "Да".

Давал мне безделушки,

О коих я забыл,

То тленные игрушки,

К тебе мой вечно пыл!

В тебе я вижу космос,

И бога, и себя,

К тебе чрез годы рос я,

Любя, любя, любя!

Не спрашивай, что было,

Что было - то прошло,

Ты душу мне обмыла,

И стало хорошо!

Я рад, что мы с тобою,

И в сердце так светло,

Как с девою святою,

Мне в доме все мило!"

Пока Пьеро пел, начался ливень; дождевые потоки прорезались молниями, гром вспыхивал небесными барабанами и, вовсе, не мешал пению, но подыгрывал ему, вплетался в музыку; как бы еще добавляя силу в голос певца. Подпевал ему и дождь, а в некоторых местах - своим сильным голос Аннэка.

Но вот прозвучала последняя строчка, и Пьеро ждал теперь, что дракон возьмет его душу, ну а Аннэку оставит - он очень на это надеялся; для того, чтобы спасти душу Аннэки он так и изливал свою душу.

Когда дракон заговорил, голос его изменился. Раньше насмешливый, теперь в нем совсем не осталось иронии - он говорил, как равный с равным.

- Не знал, что на земле остались столь хорошие певцы... Но, знай, что не заставил ты меня вспомнить, что такое любовь! Если хочешь пробудить в моем сердце любовь, так знай, что это не под силам даже самому Богу! Я слишком далеко от его рая! Ты, все же не выполнил то, что хотел - а хотел ты не возможного... признай...

- Подожди! - глядя в очи Аннеки, крикнул Пьеро.

Дракон то потянул было к ним свои окровавленные лапы, да вздрогнул от этого голоса. Какая сила душевная! Какая небывалое чувство!

И дракон почувствовал в себе тревогу - что это за богатырь, со столь могучей душой? Что же это за сила в его голосе, которая заставляет его, стоглавого повелителя преисподней вздрагивать и останавливаться?

- Что же ты еще хочешь?

- До рассвета еще далеко, а я сказал, что заставлю тебя вспомнить Любовь до первых лучей Солнца. Сейчас ты услышишь следующую песнь...

Пьеро неотрывно смотрел в глаза Аннеки, и вот вздохнул... От того, что он уже спел, от тех чувств - много сил ушло из тела - душа то выше взошла, и вот, теперь, тесно ей было в теле, не чувствовал Пьеро больше своего тела.

Капли дождя сбегали по щекам Аннэки, но все же видно было, что она плачет - это глаза ее печальными, теплыми озерами среди дождя серебрились.

- Все выше... - вздохнул Пьеро. - Тела не сдерживают этого пламени... Тела сгорают, как всякая плоть...

И он провел рукой по струнам, и он запел - запел и голос его гремел с громом, сверкал с молниями, глаза пылали столь ярко и пронзительно, что и Дракон не мог в них смотреть. Он не разу не остановился - пел не человеческим голосом, но голосом пространства; казалось, что пение такое дается ему легко, но на самом то деле, выливаясь в каждую строчку, он рвал что-то в своем теле - нечеловеческая страсть - разрывала, иссушала человеческое тело...

Слова баллады, конечно, не могут передать того, что звучало под дождем - там не слова - но чувства, но пылающие ярче Солнца образы переплетались, и голос могучий гремел так, что Аннэка, вздрагивала, и все время песни плакала, неотрывно глядя на него, целуя его взглядом - и вновь, и вновь вздрагивала от приливов чувства.

Буря, начавшись, не унималась, но возносилась все выше, и громче ревели обрушивающиеся, вновь, но еще выше восходящие валы:

Тому преданью много лет,

Тогда лишь мир родился,

Но и поныне пышет свет,

О том, как он стремился...

В безбрежье миров,

В темной бездне,

И в вое холодных ветров,

Начало печально сей песне.

Родился один, одинокий,

Один во всей бездне миров,

Дух ясный, прекрасный и звонкий,

Дите тех пустынных оков.

Он глянул вокруг - только темень,

Гонимая светом души,

Веков безысходная племень,

Хоть болью во мраке пиши!

Века одиночеств угрюмых,

Безумий и жажды любви,

Столетья мечтаний причудных,

Да пусто все - хоть ты зови!

Как чувствовать - ты одинокий,

Нет больше нигде, никого,

Весь космос, бездонно-широкий,

И в нем лишь огонь одного.

Веков мириады терзали,

Пока не увидел он свет,

"О, новые годы настали,

О - вижу свет сладостных лет!"

И облаком ясно-певучим,

Он к свету тому полетел,

Он чуял себя уж могучим,

И вот, что он там углядел:

Во тьме, струиться нежным синем светом,

Нет не стремиться - не грохочет, не бежит,

Святая дева слитая с душевным летом,

И ласку и любовь небесную струит.

Вот подлетел к ней первый дух,

И все собой почуял:

Она есть неба, времени спокойный пух.

И вот его огонь Творения обуял.

И говорил он гласом мощным,

От коего качнулась тьма,

"И будешь ты Твореньем точным,

Ушла навек холодная зима!

В тебе, прекрасной чистой деве,

Я вижу образов спокойных глубину,

Взойдут они в Созданья первом севе,

И птичьи трели пусть наполнят тишину!

В тебе я вижу музу всем твореньям,

Ты есть Любовь - ну а Любовь, есть Жизнь,

Есть нынче неугасный хворост всем моим стремленьям,

Ты только это все скорее вынь!"

Раздался голос тут покойный,

Во тьме, что светом зажурчал:

"Ведь в нас самих есть пламень стройный,

Не станет ярче, чтоб не создавал.

Расти в себе, расти стремленья,

Расти движенья к тишине,

Что б не создал - то лишь моленья,

Столетий одиноких вышине.

Те образы, что ты создашь

Все будет тленно, игрушка времени, богов,

Все в окончании ты пустоте отдашь,

И все заполнится тут холодом ветров."

"Нет, не понять тебе, о свет, о дева

Они стремятся, рвутся из меня,

И все гремит создания напева,

Пусть же появятся, но славя - не виня!"

"Постой, - мои вобравши силы,

Ты выпускаешь капельки себя,

Они тебе и злы и милы,

Но создаешь ли их любя?

В конце времен, они тобою станут,

И, настрадавшись, вновь войдут в тебя,

Ну а пока столетья грянут,

Где будет боль струиться, о тебе скребя!

Ведь тленное, создашь ты на потеху,

Или на скорбь себе,

Создашь ты мнений разных веху,

Чтоб было созерцать чего тебе!"

"Нет, пусть в боли они взрастают,

И выше став, в меня огнем войдут,

Пусть между войн о вечности мечтают,