Селена

Клянусь, мой муж — самый романтичный мужчина в мире.

Ужин оказался просто изысканным. Сразу после него мы прогулялись по Елисейским полям до рождественской ярмарки, купили еще подарков детям и выпили глинтвейна, который прогнал зимний холод, щипающий меня за щеки. Когда мы вернулись в машину, Ремингтон сказал, что у него для меня есть сюрприз.

И, дорогой Боже, я приятно удивлена. Он паркуется на подземной парковке и ведет меня к лифту, положив руку мне на поясницу. По пути он шепчет мне на ухо, что дождаться не может, когда я окажусь под ним и он будет трахать меня, пока не останется единственное, на что я окажусь способна — выкрикивать его имя. Он кивает администратору за стойкой из темного дерева, одетому в довольно неприличный наряд.

— Что это за место? — интересуюсь я, изучая обстановку, когда Ремингтон выводит меня из лифта на седьмом этаже и ведет по слабо освещенному коридору.

— Сегодняшний сюрприз, — шепотом сообщает он мне на ухо. — Можешь называть это место клубом, основанным исключительно с целью получения удовольствия.

Я оглядываюсь через плечо и встречаю пылкий взгляд его потемневших глаз. Меня бросает в дрожь, и я мысленно произношу молитву, чтобы ноги не подвели меня.

— А ты у нас член клуба?

Он выдыхает, и его теплое дыхание овевает волоски на задней части моей шеи.

— Я рожден исключительно, чтобы удовлетворять тебя, ma belle. Нет, я не член клуба. А вот Люк — да.

Святые угодники!

Его рука на моем бедре сжимается, останавливая меня напротив тяжелой двери из темно-коричневого дерева. Ремингтон засовывает руку в карман брюк и вытаскивает ключ. Открыв дверь и щелкнув выключателем, он заводит меня в комнату. Я обвожу ее взглядом, и у меня создается впечатление, что я перенеслась в прошлое. Кровать из темного дерева, ярко-красное покрывало, по краям отделанное золотом, тяжелые портьеры плотно закрывают окна, красные стены и белый потолок, у одной стены комнаты стоят белые шкафы с зеркальными дверцами. Две лампы в стиле барокко на прикроватных тумбочках по обе стороны кровати освещают комнату мягким светом, а у противоположной стены стоит трюмо такой же формы и цвета, как лампы. Эта комната утонченно старомодная и она придает новое значение словам «грех» и «самые дикие мечты становятся реальностью». До замужества ни в одном из своих путешествий я никогда не видела ничего более чувственного и сексуального, чем эта комната.

Оторвавшись от созерцания окружающей обстановки, я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на мужчину, лежащего на греховной кровати, обнаженного, за исключением черной простыни прикрывающей его бедра. Наблюдая за мной, он закинул руки за голову. Его одежда небрежно разбросана по полу возле кровати. Должно быть, он очень торопится приступить к делу. Я даже не заметила, когда он успел раздеться.

Потянувшись к молнии платья, я тяну замочек вниз, не сводя с него взгляда, и облизываю губы. Зная, что привлекла его внимание, я расстегиваю молнию до конца. Платье соскальзывает вниз, лужицей растекаясь у моих ног. Я прохожусь взглядом снизу-вверх по его телу. О, Боже. Этот мужчина просто идеален. Единственные части тела, выдающие его истинные чувства — его член, натянувший простыни, и глаза, обычно зеленые, а теперь потемневшие, пока он изучает черный кружевной лифчик, который я заказала себе недавно. Я берегла его для подходящего случая и позаботилась, чтобы Ремингтон не увидел его. Взгляд мужа опускается вниз к поясу для чулок. Глаза Ремингтона останавливаются на моих ногах, и он облизывает пересохшие губы, с его губ срывается рваное дыхание, а затем он переводит взгляд на кромку чулок на бедрах.

— Скажи мне, Сен-Жермен, ты вел себя плохо или хорошо? — мой голос звучит низко и с придыханием. Его грудь быстро вздымается и опадает, он убирает руки из-за головы и перемещает их на колени.

— А ты как считаешь?

Я пожимаю плечами.

— Стопроцентный Ремингтон, черт возьми, Сен-Жермен. Непослушный. Развратный. Сексуальный и все, что между этими понятиями.

Он удобнее устаивается на кровати, откидывает простыню с колен и зажимает свой член в кулаке. Ремингтон уверенно водит своими сильными пальцами вверх-вниз по всей длине, останавливаясь, чтобы обхватить яйца, которые подтянулись от желания.

— Да. И какая награда меня ожидает за то, что я был чрезвычайно непослушным?

Перешагнув через платье, я иду к нему, покачивая бедрами, и останавливаюсь у изножья кровати.

Ремингтон. Мой муж. Даже спустя столько месяцев, я все еще поверить не могу, что принадлежу ему, а он — мне. В голове мелькают образы того, что должно произойти. Боже, эти кубики. Они так четко выделяются, что по ним можно проехаться на «Хаммере» и все равно почувствовать все выпуклости. Можно подумать, что целый год, любуясь этим телом, я привыкла к этому зрелищу. Но нет, и, наверное, никогда не привыкну. У меня от него по-прежнему перехватывает дыхание, слабеют коленки и он одним взглядом может добиться того, чтобы я стала влажной. Затем Ремингтон улыбается и, черт возьми! Я сжимаю бедра и делаю три глубоких вдоха. Ремингтон бесчестно использовал «оружие» — свои ямочки.

Он выгибает бровь и склоняет голову набок, подзывая меня к себе без единого слова. Я вздрагиваю, когда на меня накатывает волна жара — ответ моего тела на его беззвучный зов, первобытный и непреодолимый. У меня не получается сопротивляться Ремингтону, и я не собираюсь пытаться сопротивляться ему сейчас.

С этим мужчиной я настроена прожить жизнь, и мне это очень нравится. Мой муж и мои двое красивых детей.

Дети. Меня так отвлекли события сегодняшнего вечера, что я совершенно забыла проверить, как дела у Люка.

Закусив нижнюю губу, я украдкой бросаю взгляд на сумочку, лежащую на трюмо. Все ли у Люка в порядке? Может, мне нужно проверить, не забыл ли он дать Адриану перекус после ужина. Мой мальчик не уснет, пока не перекусит молоком с печеньем. Что, если что-то случилось и он звонил, но я не слышала?

— Прекрати.

Я поворачиваюсь взглянуть на Ремингтона и озадаченно смотрю на него.

— Люк в состоянии присмотреть за детьми без нашего надзора. А теперь прекрати и иди сюда, чтобы я мог боготворить тебя, — велит он, приподнимая бедра и задыхаясь.

Боже. Так сексуально наблюдать, как твой мужчина раскрывается перед тобой. Зачем я снова трачу время впустую? Я наклоняюсь, чтобы снять туфли.

— Не снимай их, — хрипло просит он.

Я залезаю на кровать и седлаю его бедра. У нас есть время поиграть, и я собираюсь воспользоваться этим временем в полной мере. Он выпускает член из рук и вцепляется мне в бедра, придвигает меня к себе так, чтобы его готовый войти в меня член оказался расположен непосредственно напротив входа. Черт. Возьми.

— Я командую. Мы сделаем это по-моему, — заявляю я, отталкивая его руки от своего тела и прижимая их к изголовью.

— Напомни мне поблагодарить Люка.

Очевидно, Ремингтон не самый лучший ученик. Его руки возвращаются обратно, и он снова впивается пальцами в мою кожу. Он ничего не говорит. Просто снова напрягает бедра, стонет, и этот сексуальный, полный потребности низкий звук, как стрела пронзает меня, задержавшись между ног.

— Ты привел меня сюда по особой причине, да? — я выгибаю бровь, глядя на него, и толкаюсь бедрами вперед, чтобы наши тела теснее коснулись друг друга, затем наклоняюсь вперед, дую на его живот и, коснувшись языком, двигаюсь вверх, где накрываю ртом его правый сосок. Я смотрю вверх на него:

— Ты не так уж хорошо вел себя, малыш. Прижми руки к изголовью, а то мне так и не терпится привязать их твоим собственным галстуком.

Взгляд Ремингтона тяжелеет, дыхание ускоряется и становится еще более неровным. Он крепче сжимает меня, отчего вверх по бедрам распространяется боль. Когда она смешивается с моим желанием, я закусываю нижнюю губу, чтобы не застонать. Ремингтону нравится все держать под контролем. Должно быть, ему нелегко сохранять спокойствие, слушать, как я отдаю ему приказы и при этом не завалить меня на кровать и оттрахать.