– Я ведь здесь живу...

Наташа у меня глубокомысленная девочка. До сих пор помню (я чуть не умер со смеху) как в два года она сказала, вынимая карандаш (градусник) из подмышки плюшевого медведя по имени Джоник:

– Посмотрим, посмотрим, сколько весит Джоник! Ага, два рубля...

Эти дети... Я люблю детей. Все у них такое чистое, и любовь, и ненависть, и счастье и страдание. И есть в этой моей любви толика жалости. Точнее, любовь эта зиждется не жалости. Я смотрю и вижу их взрослыми, взрослыми, накачанными убеждениями и стереотипами, иссеченными подлостью, эгоизмом, равнодушием и тупостью уверенности в себе... Или горем неуверенности.

И дочь моя станет такой... Несчастной и ничего не находящей, судорожно пользующейся суррогатами счастья... Так же, как и я. Но пока она маленькая, пока она не знает. А я мучаюсь – можно ли сделать ее счастливой? И прихожу к мнению, что можно, надо лишь сделать ее убогой, боящейся бога, родителей, греха, гриппа и грязных рук. Просто надо приучить ее исполнять традиции, приучить тратить дни за днями в определенных телодвижениях, вбить в голову, что надо добиваться вполне определенного. Приличного мужа, классной машины, зависти соседей.

Прихожу к такому мнению и ужасаюсь... Ужасаюсь, что из любого маленького человечка можно сделать все, что угодно: религиозного или политического фанатика, буддиста, католика, фашиста, коммуниста, анархиста, алкоголика, наркомана, минетчика, гомосексуалиста, маньяка...

Из ребенка можно сделать все. Можно вбить ему в голову, что Земля плоская, и он будет скептически улыбаться не уроках физической географии. И это мне страшно. Я не хочу ничего делать из ребенка, я просто хочу научить его познавать мир, я хочу научить его думать и понимать...

...Но у меня не получается с воспитанием дочери. Не все получается. Теща ей говорит: если будешь есть зеленые яблоки, то боженька на небесах разозлиться и сделает что-нибудь нехорошее бабушке; еще Светлана Анатольевна говорит, что когда папа тебе что-нибудь объясняет, то надо затыкать уши; мама ей говорит, что счастливым бывает только тот, кто много зарабатывает, тесть ей говорит, что хорошие девочки сидят на диванчике, не озорничают и ни к кому не пристают. Хорошо, что дочь еще понимает, что я – юродивый, то есть от меня можно услышать нечто обескураживающее. И тянется ко мне.

...День прошел обычно. К обеду я оклемался и, отпустив тещу, стал делать в саду спортивные снаряды для Наташи: натянул канат между двумя яблонями, приладил рядом брус с веревочными поручнями, соорудил лестницу. С полчаса после окончания работ Наташа изображала из себя бесстрашную цирковую актрису, а я восторженных зрителей. Закончились наши игры пикником на крыше сарая.

Часов в пять я позвонил Вере на работу. И врубился в ее телефонный разговор со Светланой Анатольевной.

– Тебе надо с ним разводиться, – говорила она дочери. – Ты – уважаемый человек, перспективный директор Экономической школы, а он кто? Будущий сторож на рынке?

– Я понимаю, мама, – отвечала Вера. – Но Наташа его любит...

– Любит – разлюбит... Ты должна подумать о себе. А он хочет сделать из тебя кухарку, требует, чтобы сразу после работы бежала домой... А ты думала о том, что когда ему стукнет шестьдесят, тебе будет только сорок? А женщина в сорок только начинает жить...

– Ладно, мама. Я все это знаю. Но годик-другой я еще с ним проживу... Он мне пока нужен. Да и тебе тоже – ведь он сидит после пяти с Наташей...

– На следующий год Элоиза Борисовна (это тетка Веры) выходит на пенсию. За триста рублей она возьмет на себя Наташу. Сегодня Анатолия встретила на улице (Анатолий – это Шакал). Говорил, что странно видеть его (т.е. меня) рядом с тобой. И что он (т.е. я) пройденный для тебя этап. И ты знаешь, что Анатолий прав. Ты боялась, что у тебя не будет детей – теперь у тебя есть дочь... А какие мальчики у тебя учатся? Ты же рассказывала... Твоего возраста, симпатичные, перспективные, целеустремленные...

– Целеустремленные, да не на меня...

– Они просто знают, что ты замужем за прожженнымгеологом. И костоломом вдобавок... Ты же сама им рассказывала, сколько рук твой муженек своим соперникам сломал.

– У меня сейчас совещание, мама. Потом поговорим...

Я хотел выдать на тот конец провода короткую матерную тираду, но сдержался... Некрасиво подслушивать и затем материться. Потом будут говорить, что я подлый и нехороший, подслушиваю частные разговоры... Положил трубу и понял, что хочу выпить.

– Дочка, пойдем на рынок? На ужин чего-нибудь надо купить.

– На шее поедем?

– Ну конечно!

На рынке нас с Наташей все знали – мы с дочерью уже не один год заведуем в нашей семье закупкой продуктов. Приобретя все необходимое (в том числе и бутылочку винца), мы как всегда купили финальную сдобную булочку (половину ее, обсыпая мне макушку сахарной пудрой, ела Наташа, половина доставалась Джеку) и, не торопясь, пошли домой.

Когда Вера пришла с работы, я был уже хорошеньким. Поставив перед ней тарелку с супом, я сказал, что слышал ее сегодняшний телефонный разговор с матерью.

– А что тут удивительного? – сказала она, совершенно не растерявшись. – Мама всегда была против нашего брака. Ты не бери в голову, все зависит от тебя. Да, знаешь, сегодня опять звонила Маргарита. Мы договорились, что они купят спиртное, а мы принесем маринованное мясо и кой-какую закуску. Закуску возьму я, а мясо купи ты. Только не жмись, возьми самое лучшее. Деньги найдешь у меня в коробке.

После ужина мы втроем немного повалялись на диване; Наташа рассматривала книжку с картинками, я смотрел какой-то фильм (конечно, о маньяках), Вера готовила меня к субботе, то есть выщипывала у из усов седые волосы. Потом девочки ушли спать, а я уставился в экран.

«А что если мне самому Веру убить? – пришло мне в голову, после того, как герой фильма выпустил в свою жену пол-обоймы. Выпустил, предварительно измолотив ее бейсбольной битой.

Это же выход, черт побери! Одной маньячкой меньше. И Поля со мной останется... Уедем в деревню. Учить буду, она хорошо рисует красками, поэзию любит... Особенно письмо Онегина к Татьяне... «Нет, поминутно видеть вас, повсюду следовать за вами, улыбку уст, движенье глаз ловить влюбленными глазами...»

Эти строки меня искалечили еще в школе. Въелись в кровь, и всю последующую жизнь я искал женщину, которую хотелось бы поминутно видеть, повсюду следовать, улыбку уст, движенье глаз ловить влюбленными глазами. Не будь этих стихов в крови, стал бы нормальным человеком. Женился бы на простой женщине и всю жизнь с ней прожил. А то мотаюсь по свету, ищу себе прекрасную даму...

Эка меня занесло... Хочу трусливо уйти от решения, что Веру надо убить...

Убить маньячку.

Совершить правосудие.

Прикончить Миледи... Как Атос.

Ради Наташи.

...Это легко будет сделать. Стакан в себя опрокинуть и железкой ее сзади по голове. Как я раньше не додумался!

Так, с работы ее обычно на машине привозят... К самой калитке. А вот утром она едет на автобусе...

Утром не получится... Народу много по нашей дорожке взад-вперед ходит... В обед, когда прогуливается для моциона? Не то. Не всегда она гуляет. Не каждый день...

Ну ладно, это детали. Придумаю что-нибудь... Сначала для очистки совести надо найти неопровержимое доказательство, что именно она убила бабу Фросю... Завтра никуда не пойду и перерою сверху донизу весь дом... Маньяки часто оставляют записи. Гроссбух, так сказать... Летопись. Сколько гречки затрачено, сколько человек и животных убито, и за какое время... И каким способом...

На следующий день я сказался больным, позвонил на работу и остался дома. Теща пробыла часов до одиннадцати (интересовалась, собираюсь ли я искать пристойную работу) и убежала домой. Погуляв до обеда с Наташей, я посадил ее рисовать, а сам устроил тотальный обыск.