На следующий год Митидзанэ был назначен главой миссии в танский Китай. Обстоятельства этого назначения — одно из самых белых пятен в его карьере. Возможно, таково было личное решение императора Уда, желавшего почтить своего близкого друга и советчика, поставив его во главе столь важного посольства, считавшего также, что Митидзанэ, величайший ученый того времени, будет самым соответствующим главой миссии, основные цели которой лежали в сфере культуры. С другой стороны, возможно, что это назначение было спровоцировано Фудзивара, дабы убрать соперника с пути. В любом случае, очень похоже на то, что сам Митидзанэ, несмотря на свое увлечение всем китайским на протяжении жизни, имел не больше желания повидать саму страну, чем известный современный ученый Артур Уэйли, постоянно отвергавший приглашения посетить Дальний Восток.[127]

Дипломатические миссии в Китай, регулярно посылавшиеся с VII века, начали отправляться с перебоями с тех пор, как столицей стала Хзйан-кё. Хотя торговцы и монахи все еще шли на риск и перебирались на континент в своих целях, ни один из официальных посланников не был отослан, начиная с 838 года. Это было частью государственного отхода от внешних контактов, полубессознательного процесса концентрирования вокруг местной японской культуры и японизирования предыдущих культурных заимствований в противовес прямому импорту из-за рубежа.

Говоря более конкретно, рост корейского пиратства и многие другие опасности долгого морского путешествия приводили к тому, что джентльмены при хэйанском дворе совсем не радовались, когда их включали в состав миссий в Китай. Корабль посла, назначенного в 836 году, прибило обратно к острову Кюсю жесточайшим штормом; он не смог отплыть и три дня спустя. Когда же миссия наконец отчалила, заместитель посла, известный сочинитель китайских поэм, тайком остался на Кюсю, сказавшись больным, которому трудно перенести тяготы путешествия. В дальнейшем он был лишен ранга и сослан, однако год спустя получил полное прощение и счастливо возвратился в столицу, без сомнения, хваля себя за столь ловкий маневр. На протяжении последовавших пятидесяти лет о дальнейших миссиях разговора не шло.

Основной причиной внезапного решения императора Уда послать в 894 году новое посольство была необходимость приобрести некоторые рукописи, отсутствовавшие в собраниях японской столицы, а также стремление удовлетворить желание руководителей двух основных буддийских школ, которые уже давно настаивали на том, чтобы правительство отправило официальную миссию, с помощью которой можно было бы получить некоторые священные писания и наладить обмен монахами. Однако всего через месяц после назначения посольства поездка была отменена по совету самого посла — Сугавара-но Митидзанэ, написавшего памятную записку, в которой рекомендовалось прекратить посылку всех миссий на материк. Предлогом послужил тот факт, что условия в Китае, где династия Тан подходила к закату своего впечатляющего правления, были слишком неустойчивыми, чтобы оправдать возобновление дипломатических отношений, и что в политическом плане было бы гораздо мудрее подождать, пока танское правительство не укрепит свой контроль, или не будет сменено новой династией. Это был весомый довод, однако Митидзанэ почти наверное имел и личные причины колебаться в отношении целесообразности своей поездки в Китай.

Будучи самым выдающимся китаеведом своих дней, Митидзанэ вполне мог стесняться возможности очутиться в ситуации, когда его незнание разговорного китайского языка стало бы очевидным как для хозяев, так и для других членов миссии. Ученый, писавший элегантные китайские стихи с десяти лет, вполне мог тяготиться перспективой зависимости от простого переводчика в своих повседневных делах. Помимо этого, у Митидзанэ мог возникнуть самый что ни на есть человеческий страх перед реальными опасностями путешествия. Несмотря на свою героическую репутацию и посмертно приписываемую жестокость, он не был наделен какими-то необычными запасами физической храбрости, и возможность попасть в кораблекрушение, встретить пиратов или быть атакованным вооруженными бандитами в самом Китае, что было бы бодрящим стимулом для динамических героев последующих эпох типа Сайго Такамори, вероятно, устрашала хэйанского придворного, привыкшего к замкнутой жизни в столице и ее пригородах. Наконец, что важнее всего, Митидзанэ был задействован в решающем противоборстве с семейством Фудзивара, и любое продолжительное отсутствие при дворе (часто со времени отбытия и до возвращения посланников проходило несколько лет) могло иметь опасные последствия.

Место, занимаемое Митидзанэ в правительстве и, особенно, его отношения с императором не были настолько прочными, чтобы отказаться от подобной миссии без малейшей опасности упреков. Это событие стало знаменательной вехой в японской истории, поскольку отношения с китайским правительством были возобновлены лишь через несколько веков. За этот долгий период японская культура непрерывно отходила от китайского наставничества, прокладывая свои собственные пути практически в каждой области. Так, начиная с Х века большинство знаменитых поэтов писали стихи гораздо чаще по-японски, нежели по-китайски; художественная проза развивалась, как специфически японский жанр, достигнув кульминации в «Повести о Гэндзи» — первом в мире психологическом романе, не имевшем аналога в ранней китайской литературе; Х век дал первый образец картинок-свитков эмаки, стиль которых совершенно японский. Выглядит весьма ироничным (и типичным для синдрома героя-пораженца), что именно Сугавара-но Митидзанэ, один из величайших синологов в японской истории, предпринял шаг, символизировавший новую независимость его страны от континента.

Говоря о его политических успехах, следует заметить, что Митидзанэ поступил правильно, оставшись в столице. Через несколько лет после того, как отказались от посылки миссии в Китай, правительство объявило о ряде новых назначений. Токихира и Митидзанэ продвигались в тандеме: молодой лидер Фудзивара был назначен Главным Советником, а Митидзанэ получил тот же пост на сверхштатных основаниях. Поскольку должность канцлера и все высшие посты в Большом Государственном Совете были вакантны, это означало, что теперь двое соперников были первыми министрами в правительстве императора Уда. В дополнение к тому Митидзанэ был назначен Министром Внутренних Дел. При японском дворе назначения на высшие посты и должности стали прерогативой избранного круга семейств; на вершину было невозможно взобраться лишь силой своей учености или интеллектуальными способностями.[128] В Японии никогда не было широкого круга образованных людей, которые процветали в Китае, и, хотя Фудзивара и являлись щедрыми патронами искусств и наук, не было и речи о том, чтобы «просто ученые» получали политическую власть. Однако, в качестве ближайшего сподвижника императора и наставника наследного принца, Митидзанэ обрел при дворце большие возможности. Он регулярно участвовал в закрытых совещаниях, не только излагая академические соображения и давая советы по китайской поэзии, но и излагая свои взгляды на дела в императорской фамилии и важные события в государстве. Для Фудзивара и их друзей это являло собой неслыханное нарушение всех неписаных правил; стало ясно, что рано или поздно им надо будет выжить Митидзанэ из дворца. В этом устремлении Фудзивара-но Токихира мог рассчитывать на поддержку большинства других аристократов, поскольку они наверняка отнеслись с неприязнью к быстрому вознесению на иерархические высоты того, кто совсем недавно занимал скромный пост провинциального губернатора и принадлежал к фамилии, никогда не обладавшей высшими рангами. Непопулярность Митидзанэ в придворных кругах подтверждается записью о том, что он ударил по лицу Фудзивара-но Суганэ; нет никаких подтверждений истинности обвинения (из того, что мы знаем о его характере, это кажется маловероятным), однако нам известно, что Суганэ был одним из тех аристократов, кто позже присоединился к обвинителям героя.