По этой легенде роль негодяя, естественно, приписывается главному противнику Митидзанэ — Фудзивара-но Токихира. Он представляется амбициозным, беспринципным мерзавцем, завидующим талантам и успеху своего соперника, планирующим уничтожить его для восстановления господства своей семьи над правительством. В описании событий 901 года известный исторический трактат XII века дает следующее сравнение двух соперников:

В то время, когда Токихира было около двадцати восьми лет, а Митидзанэ — около пятидесяти семи, они правили страной вместе. Митидзанэ был человеком выдающихся талантов; черты характера также ставили его выше общего уровня. Токихира был не только молод, но также чрезвычайно бесталанен. Соответственно, репутация у Митидзанэ была исключительно высокая. Это очень беспокоило Токихира, и он каким-то образом устроил так, что все обернулось для Митидзанэ плохо…[147]

«Тайна каллиграфии Сугавара» — одна из популярнейших пьес в японской истории, поддерживает легендарную репутацию божественного ученого и его дьявольского противника.[148] Безжалостный негодяй Токихира не только замышляет устранить великого человека от власти, но и пытается умертвить его, подсылая для этого двух слуг, когда он был на пути в ссылку. В конце, однако, убитым оказывается Токихира. После того, как Митидзанэ умер, скорбя о правительстве, контролируемом своим врагом, его сын мстит за старого министра, тайно вернувшись в столицу и убив изверга.

В действительности, Токихира являлся одним из выдающихся представителей замечательно способного семейства. Помимо своих значительных научных изысканий, он был энергичным, талантливым государственным деятелем, чьи достоинства признавались как императором Уда, так и его наследником. На протяжении пятнадцати лет, в течение которых он являлся лидером движения Кампё-Энги, целью которого было улучшение системы провинциального управления и центрального правительства, он проявил себя достойным высших административных стандартов,[149] и мы знаем, что его смерть имела печальные последствия для политики реформ, в немалой степени зависевшей от его управления. Это правда, что он безжалостно поломал карьеру Митидзанэ, однако при этом он просто придерживался традиционной политики Фудзивара, и, безусловно, не давал никаких поводов для обвинения в безграничной жестокости, приписываемой ему в пьесе. Осуждение Митидзанэ было деянием несправедливым, однако не таким уж гнуснейшим преступлением, как утверждает легенда. Подобно большинству лидеров Фудзивара, в хрониках Токихира предстает в большей степени, как общественная фигура, нежели чем как живая личность; все же, мы знаем, что он был умным, храбрым человеком, вполне ответственно исполнявшим свои обязанности в качестве главы государства.

Если бы сработал план императора Уда, и Митидзанэ навсегда бы заменил Токихира в роли Главного Министра, представляет весьма сомнительным, что в управлении страной произошли бы какие-нибудь изменения. Напротив, за те годы, что он наслаждался высоким положением в столице, он не проявил никаких признаков особых административных способностей; во время жизни на Сикоку и Кюсю он совершенно не интересовался делами провинций, но лишь сочинением своих китайских стихов; когда же ему предложили возглавить важную миссию в Китай, он предпочел отменить ее вовсе, нежели рисковать своими политическими позициями дома. Хотя он и стал ближайшим советником императора Уда, но практически не принимал участия в реформаторском движении, и его отстранение от власти не оказало ощутимого влияния на дела управления. В то время, как смерть Токихира явилась историческим поворотным моментом, ссылка Митидзанэ, хотя и представленная в легенде, как национальная трагедия, фактически не была большой потерей для страны.

Репутация Митидзанэ как культурного деятеля имеет гораздо больше оснований, однако здесь предания приукрашивают действительность. Современным японским читателям, не говоря уже об их современниках на Западе, трудно судить о достоинствах его обширного поэтического наследия на китайском языке.[150] Как бы впечатляющи ни были его стихи, фактически никто, за исключением горстки ученых и специалистов, никогда даже и не собирался их читать, и превосходство Митидзанэ в этой области в подавляющем большинстве случаев принимается на веру. Его японские танка, хотя их и включают почтительно в антологию за антологией, в большинстве своем — случайные стихи банального характера, в которых поэт сравнивает белые хризантемы с брызгами волн, а кленовые листья — с парчой; лишь последние стихи, написанные после ссылки,[151] являют нам некое эмоциональное состояние, проступающее сквозь внешнюю элегантность.

Выдающийся талант Митидзанэ-каллиграфа также должен быть принят на веру, поскольку не сохранилось ни единого аутентичного образца его записей. В традиционной восточной культуре каллиграфия всегда была искусством искусств,[152] и, таким образом, ученый-герой типа Митидзанэ почти автоматически наделялся сверхъестественным умением в этой области, а одна из каллиграфических школ получила его имя. Заслуживало, или нет деификации его мастерство владения кистью — навсегда останется неясным, за исключением того маловероятного случая, что достоверные образцы его работ будут обнаружены.[153]

Его основные заслуги лежали, вероятно, в сфере науки и редактирования официальных исторических хроник. Но даже здесь репутация великого человека не осталась прочной в свете исследований современных экспертов, а его авторство некоторых из важнейших работ, традиционно ему приписываемых, находится сейчас под вопросом.

Относительно столь восхваляемой лояльности Митидзанэ можно заметить, что, да, он верно служил Уда — и когда тот был императором, и когда отрекся; без сомнений, он продолжал бы трудиться и для императора Дайго, имей такую возможность. Однако, подобное рвение совсем не относится к той категории самопожертвования, по которой проходят герои типа Кусуноки Масасигэ, отдавшие свои жизни, поддерживая своих императоров против жестоких военных противников. Митидзанэ совершенно не грозили те опасности, с которыми сталкивались роялисты позднейшего периода. Кроме того, его преданность Уда была необходима для собственного продвижения, поскольку именно в политические расчеты императора входило назначение его на пост, традиционно занимаемый Фудзивара. Связь с дворцом являлась ключевым моментом всей его карьеры и, раз уж он желал удовлетворения своих политических амбиций, альтернативы лояльному служению императору для него не было.

Эти амбиции и привели Митидзанэ к падению. Если бы он занимался своими науками, оставив политику политикам, он преспокойно оставался бы в столице, поглощенный своими литературными разысканиями, являясь придворным поэтическим советником и наставником в конфуцианских дисциплинах, наслаждался бы своим сливовым деревом, детьми и другими милыми удовольствиями домашней жизни, — он даже мог бы предпринять интереснейшее путешествие в Китай — источник культуры, которую так ценил. Однако в этом случае, разумеется, он не был бы помещен в храм в качестве небесного божества Китано.

Отчего же, в таком случае, легенда о Митидзанэ настолько укрепилась в народном сознании, что затмила исторические факты? И, более того, почему этот ученый джентльмен, почти все работы которого написаны на китайском языке и практически не читаются, столь прочно вошел в пантеон величайших героев Японии? У него отсутствуют все плюмажи и блеск, сопутствующий знаменитым воинам из японской истории;[154] он провел всю свою жизнь, практически ни разу не столкнувшись с реальной опасностью.[155] Правда, он рисковал стать причиной гнева правящей фамилии и страдал от тягот ссылки. Однако это само по себе не облекло бы его героическим статусом, ибо хэйанская история насыщена знаменитыми людьми (включая поэтов), павшими жертвами Фудзивара и сосланными. Большое преимущество Митидзанэ состояло в том, что он умер в ссылке, а также, что не менее важно, что после невероятного успеха в начале своей карьеры, он столкнулся с препятствием главному делу своей жизни и окончил дни, с горечью понимая, что Фудзивара вновь пришли к власти.