Из всевозможных «плохих» смертей ни одна не казалась воину столь отвратительной, как пленение и казнь от руки врага, ибо это означает невыносимое унижение не только для него, но и, что еще более страшно, для репутации его семьи, — как для предков, так и для последующих поколений. Самое полное поражение не замарает репутацию героя и его сподвижников. Более того, в мистическом японском понимании героизма ничего не приносит такой удачи, как поражение. Однако, как ни безнадежна может стать ситуация для героя, быть плененным даже на короткое время означает непоправимое несчастье. Почетный статус военнопленного, установленный на раннем этапе истории западных войн и включавший в себя положения о содержании важных пленников, о выкупе и тому подобном, никогда не существовал в Японии. Солдат, позволивший себя схватить, автоматически лишался всех воинских достоинств и мог ожидать для себя самого грубого обращения: жестоких пыток, унизительной казни, глумления над своим трупом и, что хуже всего, — эпитета торико («пленник»).[49]

Поскольку поражение было весьма вероятным исходом воинской судьбы, а пленение — невероятным бесчестьем, достаточно логичным было избрать самоубийство в качестве почетной смерти для проигравшего героя. Едва ли хоть один герой на Западе добровольно окончил свою жизнь самоубийством.[50] Однако, с самого раннего зафиксированного периода японской истории уничтожение себя было принято воинами, как способ избежать постыдных последствий, как акт чести и храбрости, а также — как высшее подтверждение честности.[51] Со времен кровопролитных гражданских войн XII века, особенным способом, вошедшим в самурайскую традицию было харакири — мучительно болезненная форма самоистязания, служившая решающим подтверждением того, что, несмотря на неудачу в своих начинаниях, данное лицо могло быть уважаемым как друзьями, так и врагами за физическую отвагу, настойчивость и искренность. Однако, еще задолго до XII века побежденные воины прибегали к самоубийству, дабы избежать плена. Самым распространенным способом было вонзить себе в горло короткий меч или кинжал и перерезать сонную артерию; этот неприятный, но совершенно надежный метод использовался и в более поздние времена некоторыми воинами, взрезавшими себе живот и желавшими ускорить конец.[52]

Такова была смерть Ёродзу. Он — первый, о котором записи сообщают, как о совершившем самоубийство после поражения в бою; он также первый из героев, все дела которых кончились неудачей. В вооруженном столкновении, произошедшем в 587 году и являвшем собой поворотный момент в ранней японской истории, он доблестно сражался на стороне, выступавшей за сохранение национальных традиций, над которым собирались тучи, проигравшей битву и полностью уничтоженной.

Ёродзу не был знаменитостью. Мы знаем о нем только из-за того, как он умер. Он происходил из скромной семьи; в хрониках не дается никаких сведений о его предках и жизни, все сфокусировано на его поведении в день поражения, когда он продемонстрировал блистательный образец воинской виртуозности, нечто вроде бравурного финала, повторение которого мы видим вновь и вновь в истории японских героев.

Сражение, ставшее полем славы для Ёродзу, явилось кульминацией затянувшегося конфликта между двумя ведущими кланами того времени: Мононобэ и Сога. Напряженность в их отношениях возникла после смерти императора Бидацу, случившейся за два года до этого сражения. В Нихон сёки зафиксировано столкновение между предводителями враждебных кланов, Мононобэ-но Мория и Сога-но Умако.[53] Судя по этой записи, уровень политических дебатов в то время был достаточно низок:

Когда тело Его Величества лежало во дворце временного погребения в Хиросэ, Великий Министр Умако пришел сказать надгробное слово. Он вошел в помещение, опоясанный мечом. Увидев это, Великий Предводитель Мононобэ-но Мория разразился смехом и воскликнул: «Он выглядит, как маленькая птичка, проткнутая стрелой.» Когда пришла очередь Мория говорить речь, он так сильно дрожал, что Умако сказал с издевкой: «Ему следовало бы привязать к конечностям колокольчики.»[54]

По преданию, этот обмен колкостями и послужил началом вражды между Мория и Умако; все же, более вероятно, что этот эпизод был наиболее ярким в конфликте, тлевшем на протяжении почти пятнадцати лет еще с тех времен, когда, будучи главами своих кланов, оба они были назначены на два ведущих административных поста в стране. Политическая история Японии VI века была отмечена быстрым ростом власти нескольких больших кланов, которые, теоретически находясь в подчинении у императорского клана, обрели настолько сильное влияние, что были в состоянии решать такие значительные вопросы, как политика в Корее, походы против Эмиси и даже наследование императоров. Соревнование за превосходство между главами ведущих кланов становилось все интенсивнее от десятилетия к десятилетию, что окончательно ослабило позиции Японии в Корее и подорвало авторитет императорской фамилии, которая к концу века стала не более чем орудием в борьбе за власть.

К середине века двумя основными соперниками стали Мононобэ и Сога. Первые пришли к власти в предыдущем веке; вначале их главной официальной обязанностью было контролировать определенные синтоистские церемонии при дворе, однако они все более и более переключались на функции юридического плана, и во время правления императора Юряку в середине V века члены клана Мононобэ служили трону в качестве своего рода жандармов. В то время, как Мононобэ были весьма эффективны в качестве вспомогательной силы[55] при могущественных императорах, направляющих их на подавление вражеских фракций и распространение централизованного контроля в стране, Сога процветали во времена, когда у власти были слабые правители, не способные доминировать над остальными кланами. Они были изощренными политиками и знали, как манипулировать людьми вместе и по отдельности для целей, преследуемых их семейством. Именно они ввели столь примечательную систему «политики женитьб», использовавшуюся впоследствии кланом Фудзивара и другими семьями, управлявшими страной от имени императора. Обычаи выдавать девушек Сога замуж за принцев императорской семьи, что обеспечивало будущим императорам матерей из клана Сога и (что еще более важно) тестей из Сога, был основан в VI веке Инамэ — родоначальником кланового величия; этот путь оказался гораздо эффективнее использования военной силы в сохранении политического превосходства.[56]

Важным моментом, использованным Сога в их борьбе со старыми, более консервативными кланами, был вопрос о том, должен ли буддизм быть официально принят в Японии. Начиная с V века сведения о великой индийской религии просачивались в Японию через Корейский полуостров, однако традиционной датой ее реального представления считается середина VII века, когда правитель одного из корейских царств преподнес двору Ямато золотые и медные изображения Будды, несколько сутр и некоторые ритуальные предметы, использовавшиеся в буддийских церемониях. Этот важный подарок (мотивированный, как считается, надеждой получить военную помощь) вынудил двор официально признать эту религию, что немедленно возбудило разногласия между соперничавшими кланами. Мононобэ и другие древние кланы, на которых с незапамятных времен лежала ответственность за поддержание почитания местных синтоистских богов,[57] естественно, желали сохранить старый порядок и противились всему, что могло нарушить существовавший status quo. Молодой клан Сога предстал заядлым анти-традиционалистом и патроном буддийского учения.