— Сбежит же, товарищ майор, сбежит! — разгоряченно воскликнул Димка. — Нужно бы за ним! Мы же могли его так легко взять!

— Могли, — согласился Гафуров. — Давно могли. Еще дома. Но как раз этого, Дима, и не следует делать. Ни в коем случае.

Подъехал Гринько, встревоженно глянул на шины.

— Прокол?

— Прокол, Гриня, — сказал Гафуров. — В наших с тобой планах прокол. Колею между кукурузой видел? Седьмой километр. Там он. Вдалеке — село.

— Нет там никакого села, — возразил Гринько. — Там давно брошенный хутор Лыськи. Лет пять уже, как хуторяне переселились на центральную колхозную усадьбу в Песчаном. А от хаты остались одни развалины.

— Гм, интересно, очень интересно. — Майор глянул на линялое от жары небо и перевел взгляд на часы, словно хотел сверить их с солнцем. — Давайте помозгуем. Версия номер один: Валиев решил убедиться, нет ли за ним хвоста.

— Мог бы сделать это и на шоссе.

— На шоссе труднее. На шоссе, Гриня, мы бы не поймались на крючок.

— А сейчас?

— Хочется думать, что и сейчас эта беда нас миновала. Версия номер два: брошенный хутор — цель Валиева. Спрашивается: за каким чертом ему нужны эти руины?

— Что-то забрать? — выпалил Димка и покраснел.

— Резонно, — похвалил Гафуров. — Но, может, и наоборот: что-то спрятать.

— Версия номер три, — подхватил Гринько, заговорщически подмигнув таксисту: — Начхать Валиеву на хутор. Пока мы тут, извините, товарищ майор, точим лясы, он обходными путями выбирается на Донецкое шоссе.

— Причина? Заметил преследование?

— Вряд ли.

— В таком случае — абсурд. Мог бы повернуть на Красоновку, а не глотать пыль на бездорожье… Меня волнует другое. Вдруг Валиев как-то пронюхал об аресте Горлача, бросит машину где-то в глуши и даст стрекача пешком. Куда? А на все четыре стороны! Тогда мы останемся в дураках. — Майор потрепал Димку по плечу и засмеялся, хотя было видно, что ему не до смеха. — Все же я склонен думать, что вскоре наш приятель вернется на трассу. А раз так — будем ждать.

По шоссе в обе стороны пролетали машины. Вопросительно взглянув на Гафурова, проехал уже знакомый автоинспектор. Вдалеке над зеленым буераком, размывая контуры прошлогодней скирды соломы, волновалось марево. Пахло степными васильками и еще чем-то неуловимо знакомым. Гафуров решил, что это черемуха, которая вдоволь растет на склонах оврагов. В ее зарослях всегда найдется хоть один кустик, который запоздал своевременно отцвести.

— Раздражают меня эти тучки над мачтами, — сказал Гринько. — Очень они похожи на вареники.

— С вишнями? — спросил Гафуров.

— Почему с вишнями?

— Моя Зинаида обещала на ужин с вишнями. Пригласил бы тебя, да боюсь. Говорят, за один присест полсотни уминаешь. Или врут?

— Конечно, брешут, товарищ майор! Моя норма — сорок девять. Семь порций. Но сейчас я и на одну согласен.

Димка Чижик удивлялся этому разговору. Шутят, а преступник тем временем на свободе. Разве он дурак, чтобы самому лезть в руки милиции?

Так прошло не менее двух часов. Солнце начало склоняться к западу, когда фургон вынырнул из-за кленов. В тот же миг Димкина «Волга» и мотоцикл Гринько двинулись на Самарск. Теперь Гафуров не сдерживал, а подгонял шофера, и вскоре они вырвались далеко вперед, так далеко, что потеряли фургон из поля зрения. Майора это почему-то не беспокоило.

— Застоялась твоя лошадка, Дима. Батожком ее, батожком! — весело говорил он, поблескивая пронзительно-черными глазами. — Мы должны выиграть время, это для нас сейчас важно.

Димка верил, что это важно, хотя и не понимал, почему они перестали следить за фургоном. Недавнее недовольство поведением майора сменилось безоговорочным уважением. Готов был поклясться, что для этого невысокого человека с кавказским носом ничего не стоит предвидеть каждый следующий шаг преступника. Вероятно, он был бы немало поражен, если бы знал, что Гафуров боролся с искушением кинуться на поиски фургона и удержала его не столько уверенность в правильности своих размышлений, сколько надежда.

На окраине Самарска в тени деревьев краснощекие молодухи торговали вишнями. Димка достаточно красноречиво сбросил газ. Однако Гафуров только скользнул взглядом по корзинам с ягодами.

— А вареники с вишнями воистину шедевр украинской кухни! — воскликнул он, похлопав ладонью по животу. — Гринько прав.

К Ванже Панина не пустили. Главный врач клинической больницы, известный всему городу травматолог Белогус, принял посетителя сухо. И хотя капитан достаточно наслышался о нетерпимом характере Белогуса, все же не мог понять, как в одном человеке сочетаются абсолютно противоположные черты — фанатичная преданность больным и откровенное равнодушие к здоровым. Даже к своим пациентам, стоило им чуть подняться на ноги, Белогус сразу терял интерес. Длительное время возглавляя клинику, он успел нажить себе не только друзей, но и врагов. Его требовательность была беспощадной, и случалось, что подчиненные выходили из кабинета главного врача в слезах, но ни один и мысли не допускал пожаловаться на Белогуса или подать заявление об уходе. Наверно, потому что эта требовательность не знала исключений, а то, что умели делать его руки, граничило с фантастикой.

Таков был человек, который сидел перед Паниным, опершись локтями на стол, отчего его костлявые плечи вытянулись вверх, словно спрятанные под халатом эполеты.

— Все родственники уверены, что без их вмешательства мы и пальцем не шевельнем. — Голос у Белогуса был неприятно скрипучим. — Разве не так?

— Я не родственник, — сказал Панин. — Я начальник уголовного розыска. Моя фамилия Панин. Ванжа — мой товарищ по работе.

— Так это ваши люди крутятся тут под ногами?

— Мои.

— Их присутствие нервирует медперсонал.

— Придется потерпеть, Игорь Игнатьевич. Такая ситуация.

— У нас своих ситуаций хватает. — Белогус скривил тонкие губы. — Знаю, вам невтерпеж. Но если ваши люди вздумают проникнуть к этому парню без моего разрешения…

— Не стану скрывать, — проговорил Панин, — нам в самом деле крайне необходимо поговорить с потерпевшим. Чем раньше — тем лучше. Мои люди, как вы сказали, крутятся здесь не для этого.

— А какого же им тогда дьявола нужно?

— Слышал я о вас, — сдерживая себя, сказал Панин. — И все же надеялся на большую вежливость. С Ванжой мы будем говорить тогда, когда вы скажете: можно. Не раньше.

— Тем более что это будет не так скоро, — скинул обороты Белогус. — К превеликому сожалению.

— День, два, три?

— Вы бывали в цирке? Так вот, ваш товарищ сейчас идет по канату. Мы дали ему балансир, но ведь и с балансиром падают.

— К вам будет просьба, Игорь Игнатьевич, — сказал Панин. — И я прошу отнестись к ней как можно внимательней. На все звонки или личные вопросы о состоянии Ванжи должен быть один ответ: такого пациента в больнице нет. Понимаете? Предупредите, будьте добры, свой персонал. Кто бы ни звонил: из милиции, из прокуратуры, из какой-либо высокой инстанции. Ведь назваться можно кем угодно.

Белогус скептически пожал плечами. За припухшими веками мелькнуло любопытство.

— Так-таки и отвечать: нет?

— Нет и не было.

— А родственникам?

— Отец и мать в селе. За ними послали машину. Я сам привезу их в больницу. — Панин немного поколебался. — Видите ли, Игорь Игнатьевич, мы с нетерпением ждем, когда Ванжа скажет нам несколько слов, а в городе есть человек, способный на все, лишь бы он только никогда не заговорил.

— И вы думаете…

Панин поднялся.

— Я рад, что мы с вами все же нашли общий язык. И это придает мне смелости оставить вам свои телефоны. Рабочий и домашний. На всякий случай. Звоните в любое время дня и ночи.

Вернувшись в райотдел, Панин поспешил к Журавко. В коридоре на него чуть не налетел Павелко.

— Товарищ капитан, вас начальник спрашивал. Вы уже знаете?

— Сейчас узнаю, — усмехнулся Панин.