— Садитесь.

Любава Родиславовна перевела взгляд на Роману.

— Уж не думает ли милиция устраивать свадьбу?

— Думаю, это вам самим под силу. Могли и без милиции обойтись, чтобы Романа росла с отцом. К слову, не так давно принято постановление по поводу практики рассмотрения дел при установлении отцовства в судебном порядке.

Бысыкало внешне оставался спокойным, словно с Балагуром ничего не случилось, словно все идет, как должно. Но внутренне был весь напряжен. «Меня арестуют… Осудят…»

— Мы, товарищ старший лейтенант, — заявила Любава Родиславовна, — сами как-нибудь разберемся в своих семейных делах. А почему вы задержали Бориса?

— Подозревается в совершении преступления.

— Какого?! — Сняла очки с чуть притемненными стеклами.

— Прошлой ночью ранен гражданин Балагур. Есть основания подозревать вашего сына.

У Бориса дернулась скула.

— Какой Балагур? Мой Боря на такое не пойдет. Что вы?.. Это какое-то недоразумение. — Уцепилась взглядом за Марту, будто та была в чем-то виновата.

Романа жалась к матери, терла кулачками глазенки.

— Хочет спать, — сказала Марта, ни к кому не обращаясь.

— Вы можете идти. Извините. Если будет нужно, мы вас вызовем.

Любава Родиславовна едва удержалась от искушения выскочить вслед за Мартой и поговорить с ней с глазу на глаз. Бориса подозревают. Его задержали. Марта важный свидетель. Недаром же ее допрашивала Кушнирчук. Неизвестно, что она говорила, но, если будет нужно, сменит показания. Обижена на Бориса — вот и наболтала. Пообещать, что справим свадьбу, — пойдет на что угодно, у нее же дочка от Бориса.

— Где был ваш сын прошлой ночью?

Любава Родиславовна не спешила с ответом. Ждала сигнала от Бориса. Если моргнет — она поклянется, что вечером, как пришел, улегся в постель и никуда не выходил. Подумав, сообразила: ей не поверят. Бориса задержали не дома. Да и ночью, когда звонили, сказала, что сына нет и не знает, где он. Правда, это можно опровергнуть: сказала просто так, лень было пойти заглянуть в другую комнату, а он там спал.

Так и не дождавшись никакого знака, Любава Родиславовна подтвердила сказанное ночью капитану Крыило. Борис, повеселев, словно свидетельство матери сняло с него вину, изобразил оскорбленного:

— Меня капитан задержал в Нетесове. Вы это хорошо знаете. Еще и от матери хотите подтверждения. Зачем? Я не отрицаю. Был у Марты.

Любава Родиславовна восприняла слова сына как намек: с Мартой необходимо поговорить. И все же из отдела внутренних дел прежде всего поспешила в больницу. Знакомый хирург предложил кофе, но она отказалась.

— Скажите, что с Балагуром?

— Он ваш родственник?

— Знакомый…

Дмитрий был без сознания. Надежды поговорить с ним пока не было никакой.

Марту она отыскала на автобусной станции. Зайти к Бысыкало та не согласилась — нужно ехать, дома ждет работа. Отказалась и посидеть в кафе. Любаве Родиславовне удалось уговорить ее только на разговор в скверике. Сели на удобную свежепокрашенную скамью. Любава Родиславовна взяла на руки Роману: «Подержу внучку».

— Когда свадьба? — спросила будничным тоном.

Марта удивленно заморгала.

— Какая?

— Разве Борис не говорил? Я же послала его, чтоб договориться.

— Да говорил…

— Что решили?

— Я ему не поверила.

— Напрасно. А когда он к тебе приехал?

— Среди ночи.

Ответ явно не устраивал мать Бориса: Балагура ранили вечером. Неужели Борис? К Ирине он все-таки изредка забегал. Как-то даже знакомая предостерегла: «Держите сына, застрянет». Борис отбивался: «Я, мама, ребенка ее лечил». И опять, гляди ты, потянуло к ней, а тут, на несчастье, принесло Балагура — мало ли что могло случиться. Борис горячий. Правда, без причины в драку не полезет. Его, наверное, оскорбил Балагур. Не удержался сынок — и что теперь будет…

— А может, Марточка, Борис пришел к тебе вечером?

— Среди ночи разбудил. — Марта не поняла, куда клонит неофициальная свекровь.

— Боря, Марточка, сразу не осмелился войти в хату — волновался. Вы давно не встречались. Ты же могла найти другого. Боря выжидал, приглядывался… Разве не заметила тень под окном, не слышала шагов?..

Марта вспомнила тихий вечер, и показалось, будто и правда видела, как кто-то промелькнул за запотевшим окном, и вроде слышала, как в дровянике трещали сухие щепки.

— Ты вспоминай, думай, Марточка.

— Может, и ходил у хаты…

— Вот и скажи милиции: видела Бориса вечером.

Марта выхватила из унизанных кольцами рук дочку и, не оглядываясь, поспешила к подъезжавшему автобусу.

Тихое утро, окутанное легким туманом. Солнце то выглядывает из-за наплывающих облаков, то снова прячется, чтобы набраться сил, прохладный ветерок суматошно бежит по улице за городским автобусом, шевелит тоненькие ветки.

Старший лейтенант Кушнирчук, сама того не замечая, прикрывает веки. Ее преследует мысль: «Что же делать?» Балагур в беспамятстве произносит непонятные фразы. У него повреждены речевые органы. А время идет. Майор Карпович напоминает: «Собирайте доказательства!» Он не отбрасывает возможность того, что преступление совершил Борис Бысыкало, но не очень-то и поддерживает эту версию. Она может быть ошибочной. Наталья Филипповна не забывает об этом. И вот она переступает порог квартиры Ирины Лукашук. Откровенный разговор с хозяйкой никак поначалу не налаживается. Но слово за словом — и следователь начала рассказывать, как за нею, еще студенткой института, ухаживали двое однокурсников. Красавцы! «Ну, я — нос вверх, глаза вдаль: теряете, мол, время. Хлопцы оказались гордыми. Нашли себе девушек, женились…»

Откровенность Натальи Филипповны толкнула Ирину тоже на воспоминания. Рассказывала о своей жизни, полной и радости и слез.

После суда над мужем, Дмитрием Балагуром, возвращалась в Орявчик с Кривенко: его вызывали как свидетеля. Сидели рядом. И молчали до самого дома.

Однажды в воскресенье Ирина наведалась в тюрьму: Дмитрия после суда вот-вот должны были отправить куда-то далеко, в исправительно-трудовую колонию, куда она уже не сможет приехать — ребенка ждет, — и они не увидят друг друга целых три года. Дмитрий чувствовал себя виноватым перед женой, при встрече говорил мало, а прощаясь, сказал: «Когда придет время ехать в роддом, Иринка, попроси Павла, он поможет по-соседски. — Помолчав, добавил: — Береги себя и ребенка нашего береги».

В райцентре на автобусной остановке увидела Павла Кривенко. Должно быть, нарочно приехал. Расспрашивал о Дмитрии. Успокаивал: «Не тужи, Иринка. Я тебя в обиду не дам». Ирина сплела руки на груди, подошла ближе к стене, ища защиты от острого, пронзительного ветра, пробирающего до костей. Невдалеке в ожидании автобуса переговаривались женщины из Орявчика: «Муж в тюрьме, а он к ней липнет». — «Они давно любовь крутят». — «Жаль Дмитрия». — «Сам виноват». — «А Павлу радость».

В автобус Ирину пропустили первой. Салон быстро наполнился пассажирами. Но рядом с Ириной никто не садился, будто Кривенко заранее забронировал это место. Опять ехали молча, как и первый раз.

В повседневных хлопотах тянулись месяцы одинокой жизни. От Дмитрия не было ни одного письма. «Далеко он», — думала Ирина и вечерами вязала одежку будущему малышу, по нескольку раз перекладывала пеленки, одеяльце и распашонки, сшитые ею самой.

В родильный дом решила добраться без помощи Павла. «Не нужна мне ничья помощь. Обойдусь!» Но ему словно кто подсказал, пришел сам, когда уже собралась, веселый, празднично одетый, будто в загс собрался. «Вон машина. Садись, Иринка», — махнул рукой на улицу.

А после выписки в райцентре нанял такси: «Отвезешь мамашу с мальчиком в Орявчик». Сам остался в городе. Наверное, чтобы не давать повода для всяких пересудов…

Наталья Филипповна слушала Ирину, смотрела на большой портрет, что висел на стене напротив. Подумала: «Дмитрий красив, и сын в него удался».

«Вылитый Дмитрий, всплеснула руками Фитевка, у которой мы снимали комнату в Орявчике, — рассказывала Ирина. — А кое-кто из женщин приглядывался к Митеньке и думал свое. Высказывался же от меня подальше. Да все равно слухи доходили и заставляли плакать».