— Как вы сюда попали? — поднялась Галина.

Гурей приложил к губам желтый от табака палец:

— Цс-с… Доктор разрешил.

— Сейчас спрошу.

Галина пошла к двери.

— Я кое-что захватил для тебя. Душка моя постаралась, — поспешно развязывал сетку Гурей. — Куда положить?

— Спасибо, но ни есть, ни пить мне пока не разрешают. Оперировали…

— Душку обижаешь? — Гурей запихал гостинцы в тумбочку. — Не можешь сам, отдай кому-нибудь, угости. Сестричку, врача, больных. Не тащить же мне все назад. Как чувствуешь себя, говори, а то сейчас прилетит твой ангел-хранитель, а меня сюда никто не пропускал.

— Что тебе сказать… Поживем — увидим. Надеюсь, что поправлюсь… Как там дома? Я двигатель не успел исправить.

— Уже работает. Хлопцы отремонтировали. К слову, привет тебе передавали. А хозяйка Алена обещала, что сама тебя проведает. И председатель колхоза по телефону о тебе спрашивал. Врач заверил: все будет хорошо. Только кто же это тебя, Дмитрий, пырнул?

Балагуру нечего было ответить.

— Ничего, милиция найдет виновного. Может, тебе еще чего-нибудь принести?.. Деньги у меня есть. Оставить? На всякий случай. — Гурей потянулся рукой к карману.

— Свои лежат, — сказал Дмитрий.

— Ну, хорошо! Поправляйся. Я исчезаю, потому что шум будет. — И закрыл за собой дверь.

Вроде с хорошими новостями приходил Вадим, но Дмитрию стало совсем грустно. Он схватился руками за железную спинку кровати, лежал неподвижно и был весь напряжен.

С Вадимом Дмитрий познакомился в колонии. Тот отбывал срок за хулиганство. С тех пор они стали друзьями, делятся всем по-братски. И в том, что Дмитрий отправился в Синевец к Ирине, заслуга Вадима и его жены Душки. Уговорили: «Поезжай. У нее день рождения. Помирись…» Не могли предвидеть худого.

К Дмитрию подселили больного.

— Ты с чем сюда попал, Илько? — спросил он.

— Какой-то камень нашли врачи. Так сказать, ношу в себе собственный карьер. Сгодилось бы для строительства: я хату собираюсь ставить, — рассмеялся Илько.

С ним стало веселее. Но рана почему-то разболелась и жгла, будто в нее тыкали раскаленным железом. А тут наведалась Ирина с Митей. Боялась, придет одна — Дмитрий и разговаривать не станет. Села у постели и расплакалась.

— Кто же на тебя руку поднял? За что? Не могу понять. И простить себе не могу, что не побежала за тем, который удирал со двора…

— Не убивайся, — успокаивал ее Дмитрий. — Виновного поймают.

— Как же он тебя, безвинного?..

Дмитрий гладил руку сына.

— А может, я перед тобой провинился. Вот и получил…

— Не говори так. Я во всем виновата.

Стала расспрашивать, очень ли болит рана, что из еды принести, скоро ли обещают выписать. А о себе — ни слова. Успеет, мол, еще рассказать, открыть душу. Поначалу и не заметила, что говорит: «Дорогой Дмитрий… Милый Дмитрий…» А когда спохватилась, то с надеждой подумала, что он все же простит ее, потому что еще любит. Но на сердце не полегчало.

Балагур заглянул в повлажневшие глаза Ирины. Вспомнил, как голубила она его до того злополучного дня, когда совершил кражу, которая вместе с побегом тяжелым бременем лежит на его совести. А ведь никогда раньше не зарился на чужое. Как-то нашел на пляже часы и принес в милицию. В школе узнали — благодарность объявили. А тут бес попутал… Наказание отбыл, а жену с сыном потерял. Может, не навсегда? Глубоки, ой, глубоки корни их любви, которую вроде бы до основания вытоптал Кривенко и время притушило шестью годами разлуки. Но оказалось, достаточно мирного взгляда, ласкового слова — и она опять дает побег.

— Выздоравливай, родной, — Ирина поднялась. — Нас на минутку пустили. Тебе нужен покой.

— Я тебе, папа, письмо написал еще тогда, когда увидел твое фото в газете. Прочитаешь, когда у тебя болеть не будет, — сказал Митя и протянул конверт.

Ирина растерялась: сын не сказал ей ни слова о письме.

Как только они ушли, Дмитрий принялся за письмо.

«Дорогой папа! — писал сын ровными, крупными буквами. — Тебе кланяется и пишет Митя.

Твоя фотография висит у нас на стене. Ее прислали из редакции. Мы выпросили после того, как твой портрет поместили в газете. Я сразу же хотел написать тебе, но мама сказала: «Если не позабыл, приедет». Сегодня она на работе. Я каждый день жду тебя. Больше не могу. Вот и сел писать, пока мамы нет. Будет ругать. Ты ей не говори, о чем я писал. Хорошо?..

Мы живем в городе. Мама работает на заводе. Я прихожу из школы, готовлю уроки, а потом иду за Марьянкой в детсад. Учусь хорошо. За прошлый год получил только одну четверку по пению. Мама смеялась: «Поешь, как петух на току». Тогда у меня болело горло. Теперь все в порядке и пятерка будет.

Дорогой папа! Я читал газету и никак не понимаю, почему ты говорил, что едешь на море, а сам работаешь в колхозе. Мама сказала, что у тебя, наверное, что-то со здоровьем случилось и тебя списали на берег. Я не понимаю, как это «списать на берег». Мама долго объясняла, и я теперь знаю, что плавают только здоровяки. Но и ты не жаловался на здоровье. На фото я вижу твои глаза, руки и уверен, что ничего плохого с тобой не случилось.

Вчера, папа, мама меня ругала. В школе Тюбичек — сын одной офицерши — сказал, что я безотцовщина. Я показал твой портрет в газете. Он рассмеялся: «Разве мало однофамильцев?» Я не вытерпел и дал ему. Ты меня прости. Мать Тюбичка приходила к нам домой, кричала, угрожала милицией. Мама молчала и смотрела на меня. А потом ругала. А еще потом — поцеловала. Лучше бы ударила. Я бы не сердился. Заслужил…

Дорогой папа! Ту газету я читал маме и Марьянке. Мы радовались за тебя. Мама тайком плакала, и я понял, что ей тяжело без тебя. Дядьку Павла она в дом не пустила. Он приезжал, ходил под окнами, а мама погасила свет. Мы легли. Больше он не приходил.

Дорогой папа! Приезжай. Покатаешь меня на машине. Вот и все. Письмо получилось длинное, но я еще не все написал, что хотел. Увидимся — расскажу. Приезжай скорей. Целую. Твой Митя».

Балагур обессиленно отложил письмо. «Значит, Павел приезжал в Синевец. Адрес знает. Мог наведаться и в день рождения. Может, это он и всадил мне нож в спину?..»

Дмитрий вложил письмо в конверт, на котором красовался осенний пейзаж. Внизу каллиграфическим почерком было выведено: «Город Синевец, ул. Летняя, 8, кв. 17». Как же долго он обманывался, посылая сначала почтовые переводы в Орявчик. И предположить не мог, что Ирина оставила Кривенко, уехала. А может, это и не Павел ранил его, а кто-то другой. Кто же? Интересно, откуда узнал, что Дмитрий приедет к Ирине? Кто-то сообщил? Сам догадался? Нужно сказать Наталье Филипповне, чтоб занялась Кривенко. Но поверит ли она ему? Наверное, скажет — ревность…

Вдруг Балагур вспомнил, как он когда-то вместе с Павлом купался в речке. В тот воскресный день вода была теплая. На песчаном берегу грелись девчата, о чем-то переговаривались и слушали концерт Софии Ротару. Хлопцев как будто и не замечали. Чтобы обратить на себя их внимание, Кривенко предложил: «Посоревнуемся, кто быстрей переплывет на тот берег?..» Дмитрий согласился, потому что друзья подначивали: «Боишься?.. Проиграешь… Слабак…» А тут еще и Павел: «У него от страха глаза на лоб полезли».

И они встали над обрывом. Кто-то скомандовал. Голова Павла то появлялась над водой, то исчезала… А Дмитрий размашисто и уверенно махал руками, рассекая небольшие частые волны. Держался позади. «Дмитрий! Дмитрий!..» — кричали болельщики. Стал обгонять Павла… Когда вылезли на противоположный берег, Кривенко недовольно сказал: «Мог бы и поддаться. Подожди, припомню я тебе эту победу».

Неужели он до сих пор носил в душе обиду? Неужели? Они же были друзьями. Да. Но в любой дружбе один всегда хоть на полшага идет впереди…

В палату вошла Галина. Сделала еще один укол.

— Вам не наскучило дырявить меня? — скривился Дмитрий, будто ему и правда было больно.

— А вам не наскучило болеть? — ответила сестра и поспешила к двери.

Рядом, спокойно дыша, спал сосед.