Наталья Филипповна взяла с книжной полки блокнот, села к столу и задумалась.

Оплошность следователя или эксперта во время осмотра места происшествия трудно исправить: не добыл сегодня нужные доказательства — завтра поздно. Так случилось во дворе восьмого дома по Летней улице. Стало известно, что кто-то прятался за ствол ясеня. Необходимо было старательней, тщательней осмотреть показанное Калиной Касиян место, применив современные технические средства.

На следующий день после нападения на Балагура следователь пришла с экспертом к ясеню. Под ним играла стайка детей. Пенсионеры, опершись о ствол, обговаривали события вчерашнего вечера. Увидев старшего лейтенанта, умолкли. Наталья Филипповна поняла: искать теперь следы — зря тратить время. Во дворе на Летней улице розыскная собака оказалась бессильной, потому что преступник не подходил к жертве. И за недогляд, за упущение Кушнирчук всю вину берет на себя. Тут, как говорит майор Карпович, «не сработал головой, работай ногами». Но над чем работать? В каком направлении? Кажется, проверены все версии, все выяснено. Все ли?.. Тогда где же преступник? Сколько потрачено времени, энергии — и безрезультатно. И сама себя успокаивала: главное — сосредоточиться.

Кривенко, конечно, способен на самые неожиданные действия. Скажем, такое: уговаривает Фитевку, чтобы выгнала Ирину с квартиры, наперед зная: перейдет к нему. Кривенко поставил перед собой цель — вызвать у Балагура недоверие к жене. И добился своего. Известие об Ирининой «измене» дошло до колонии, пробудило у Дмитрия ревность, толкнуло на побег, добавило три года лишения свободы. И то, что Кривенко приблизительно в то время, когда совершилось преступление, был в ресторане, еще не доказательство его непричастности к нападению на Балагура.

Допустим, Павел сам не совершил преступления. Зачем тогда послал к Ирине Дюлу Балога? Если он кого-то уговорил на бесчестный поступок, нужно выяснить — кого. Дюла за пол-литра бегал на Летнюю, а за определенную сумму мог и ранить Балагура. Деньги у Кривенко были: перед отъездом в Синевец взял из сберегательной кассы две тысячи. Двести семьдесят рублей получил зарплаты и отпускных. Во время обыска у него изъято тысяча сто двадцать семь рублей двадцать копеек. Куда же подевались тысяча сто сорок два рубля восемьдесят копеек? На дорогу и рестораны он столько не мог истратить. Из вещей ничего не купил. «Пропил — прогулял», — сказал Кривенко на допросе. Почувствовав, что соврал неубедительно, стал говорить, что часть денег у него украли, когда он напился до бесчувствия. Почему же тогда не украли все деньги?

Последнее время все настойчивей лезла в голову мысль, что Ирина знает, кто напал на Балагура, но почему-то не выдает преступника. Чувствует вину? Возможно. Но кому и почему нужна была смерть Балагура? Не ранение — смерть. Живым он остался благодаря счастливому случаю: нож не попал в сердце. Удар нанесен с большой силой. Конечно, не женской рукой. Бысыкало? Шапка? Кривенко? Дереш?.. Один из них или кто-то еще? Версия майора Карповича о том, что покушение на жизнь Балагура совершил кто-то из тех, кто был с ним в колонии, принудила начать дело чуть ли не сначала и открыла множество ниточек, которые пока что спутаны, и неизвестно, за какую тянуть, чтобы прийти к истине. Придется ждать, пока из колонии придет ответ на сделанный запрос.

А капитану Крыило все еще не давали покоя семнадцать разбросанных по городу телефонов-автоматов. Он убедился, что Любаву Родиславовну запугивали не из квартирного телефона. Непроверенными пока были три автомата в далеких, тихих уголках. Поехал к первому — вернулся ни с чем. Второй не работал: кто-то оторвал трубку. Третий находился у машиностроительного завода. И дежурный вахтер Топанка рассказал:

«Было тихо, спокойно в тот вечер, и если бы не токарь Петр Чиж, дежурство не запомнилось бы. Он под хмельком от телефонной будки чешет, из стороны в сторону — вот так — качается. И к проходной. Нельзя на территорию пьяному, говорю. А он мямлит: нужно. Я, конечно, не пустил. Он побунтовал чуток, а потом: «Ча-ао, дед», — и пошел».

Что Петр Чиж пьяный болтался у проходной, сомнения не вызывало. Но звонил ли он Любаве Родиславовне? Майор Карпович прежде всего обратил внимание на лексикон Петра, на его «чао».

— А что, если дать Любаве Родиславовне возможность послушать Чижа? — предложил он.

— Вызвать его сюда? — спросил капитан.

Карпович внимательно смотрел на подчиненного.

— Нет. Принести его голос.

Капитан поехал выполнять задание, а Кушнирчук знакомилась с рапортом дежурного инспектора. Ночью украден «Запорожец». Его хозяин, инвалид Великой Отечественной войны Залинский, выглянув в окно, увидел свой автомобиль едущим по улице. Позвонил дежурному милиции, назвал помер. Через час преступника настигли на одном из перекрестков города. Откровенно говоря, его и преступником назвать трудно: пятнадцатилетнему мальчишке покататься захотелось. Придется заняться воспитанием.

Майор Карпович застал Наталью Филипповну в кабинете, весело поздоровался. Он был, как всегда, аккуратно причесан — волосок к волоску, собран, по-юношески подтянут. Протянул тоненькую записную книжку в коричневой обложке: «Одни адреса». На второй страничке фамилия Чижа помечена красным карандашом и тут же записан его адрес.

— Опознание по голосу уже проводили? — спросил майор, пододвигая стул.

— Борис легко узнал, а Любава Родиславовна высказалась неопределенно. По телефону она слышала похожий голос, а в подвале слегка шипящий.

— Запись на пленке чистая, — заметил Карпович.

— Чиж говорил в спокойной обстановке, в подвале же голос мог измениться от напряжения.

— А что с Иваном Дерешем?

— Он семнадцатого октября был у соседа на свадьбе, прогонял детей спать, сидел с музыкантами, танцевал с кумом — все время на глазах.

— И сознался, что хотел убить Балагура?

— Он, товарищ майор, психически болен. Получено заключение экспертизы.

— Что ж, Наталья Филипповна, займитесь Чижом. У него, как у того боба, есть свое черное пятнышко.

После освобождения из колонии Петр Чиж пошел работать на машиностроительный завод. «Иголку выточит», — с гордостью сказал начальник цеха. А тут вдруг подал заявление: прошу рассчитать… Куда собрался? Почему увольняется? Никто ничего не знает. Предложили отработать определенный законом срок. Чиж выказал неудовольствие: пусть, мол, кони вкалывают. Квартирует он у престарелой вдовы на Заводской улице. Хозяйка Шаринейна смирная. А гневается: «Что-то мастерит, гремит, стучит за закрытыми дверями — в голове трещит». Сначала она его ругала: «Спать не даешь». Петр на это: «Можешь жаловаться в аптеку». Каждый вечер повторяется одно и то же.

Громко зазвонил телефон, и Кушнирчук подняла трубку. Ей доложили:

— Пришла Шаринейна.

— Проводите ко мне, пожалуйста, — попросила она.

Перед Натальей Филипповной села худощавая женщина. На вылинявшей юбке давно отцвели мелкие полевые цветы, пожухли, как и маленькое личико Шаринейны, обрамленное седыми волосами, которые выбились из-под черной, слегка выбеленной солнцем и временем косынки.

— Вы не волнуйтесь, — успокаивая, сказала ей Кушнирчук, — я только спрошу вас о квартиранте. Как свидетеля.

— Мне о Петре ничегошеньки не известно. Он живет сам по себе, я — сама по себе.

— Расскажите, что знаете. Выдумывать ничего не нужно…

Петр Чиж поселился у нее осенью, почти три года назад. Сначала вовремя платил за квартиру и еду. Нужно — дров нарубит, воды принесет. Но так продолжалось недолго. Убедившись, что Шаринейна совсем одна (муж и двое сыновей с войны не вернулись, родственников нет), Чиж изменился. Притащится пьяный среди ночи: «Жрать, ведьма!» И хозяйке приходилось накрывать стол. Как-то не сдержалась: «Не платишь — ходи голодный. И квартиру освободи». Более страшной ночи Шаринейна не помнит. Прижал ее к кровати. Кончик финки коснулся посиневших губ, звякнул о металлические зубы. «Сдохнешь, и следа не останется!» На коленях молила, чтобы дал дожить отпущенный век, и поклялась, что не заикнется о квартплате и кормить будет даром. Чиж не успокоился: «Деньги на стол!» Оставил старой три рубля. «На хлеб хватит, — сказал, — а там пенсия подбежит». До утра Шаринейна еще надеялась: проспится Петр, попросит прощения, вернет деньги. А он до света вышел из комнаты хмурый — ни дать ни взять буря. Шаринейна как раз надевала пальто. «Куда?» — спросил и пригрозил финкой. Старая и слова сказать не могла. А он: «В милицию собралась? Скорее в могилу ступишь!»