Я решил отдать предпочтение первому варианту. Итак, Гай — женщина, с которой еще можно говорить о человеческом достоинстве, о долге человека перед коллективом, семьей, самим собой, а в целом — перед обществом. Мораль, может, и высокая, но вполне понятная.

Это был мой первый анализ. Из него вытекал второй, порожденный первым. В чем он заключался?

Из поведения Гай и на первом и на втором допросах — внутренняя сдержанность, неуверенные ответы — я сделал вывод: все она мне врала. Причем неумело, непродуманно. Это подтверждалось моей проверкой обоих ее показаний. Например, заявление о том, что деньги истрачены на приобретение дорогих импортных вещей. Таких в личном гардеробе Гай во время обыска не обнаружено. Ее показание о любовнике тоже вызывало сомнение. Если бы он на самом деле был, то, пережив один позор — растрату денег, она пережила бы и другой — измену мужу. Назвала бы фамилию любовника, тем более, что я заверил ее в сохранении тайны. Несмотря на то, что после свидания Гая с женой моя симпатия к нему несколько поблекла, я все же верил в его заверение относительно порядочности жены. В ее пользу были и показания сотрудников и соседей о том, что она не из тех женщин, которые любят пофлиртовать с чужими мужчинами. Уж кто-нибудь, да заметил бы, ведь шила в мешке не утаишь. Женщина она заметная, и ее вспомнили бы или таксисты, или в ресторане «Столичный».

Тут было что-то иное. Но что?

Голова распухла от мыслей, а придумать, какую правду скрывает Гай не только от меня, следователя, но и от мужа и детей, не мог.

Казалось, я попал в тупик, из которого не выйти. И неожиданно — мысль. Простая, как мир: дети. Почему Гай ни разу в наших беседах не вспомнила о своих детях? Хотя бы одним словом, хотя бы намеком. Будто их у нее и не было. Стыдно? Не хочет лишний раз травмировать душу? Да никуда от этого не денешься. Материнское чувство в любой ситуации берет верх.

Вот за это-то я и ухватился, как утопающий за соломинку, решил опровергнуть все предшествующие показания Гай убедительными доказательствами, а заодно поговорить с нею о детях, призвать ради сына и дочери к рассудительности.

Продумав в деталях предстоящую беседу, я заготовил несколько новых вопросов и отправился к Гай.

На сей раз она встретила меня сдержанно, все время, пока говорил, молчала. Ни словом не отозвалась и когда закончил. Наблюдая за ней, я подумал: «Игнорирует или размышляет над моими доказательствами?» Может, раздумывала, поскольку выглядела не равнодушной, а напряженной, сосредоточенной. Я решил, что это как раз тот момент, когда мне надо брать быка за рога: она колеблется, не может мне ни возразить, ни выдвинуть контрдоводы.

Выдержав паузу, я спросил:

— Вы не возражаете против моих доказательств, что и первое, и второе ваше признание — выдумка?

Гай не ответила.

Тогда я задал ей другой вопрос:

— Скажите, Ирина Степановна, кого из своих детей вы больше любите — сына или дочь?

Наверное, любых вопросов ожидала она от меня, только не этого. Ее словно поразило током или обдало холодным ветром. Она содрогнулась, выпрямилась на стуле и впервые за время встречи подняла на меня свои большие, грустные, но красивые и в печали глаза.

— Простите, а зачем это вам? — вымолвила чуть слышно.

— Хорошие они у вас. Видел их, переживают за вас, ведь взрослые уже. Думают, наверное: и зачем матери понадобились эти деньги?

И лед тронулся. Гай внимательно, с укором снова взглянула на меня, и из глаз ее покатились слезы. Она не всхлипывала, не голосила, как это делают другие. Просто сидела напротив меня и тихо плакала.

Я не стал ее успокаивать, не предлагал выпить воды. Это было бы лишним. Молчал и ждал.

А она продолжала плакать, не вытирая слез. Слезы катились по щекам, падали на кофту, на полные руки, что неподвижно лежали на коленях.

Наконец вытерлась кончиком косынки, накинутой на плечи, извинилась и заговорила:

— Сегодня мне очень тяжело. Придите завтра, и я вам все расскажу. И поверьте — на этот раз чистую правду…

Евгений смолк, глянул в окно купе.

— Интересно, где мы сейчас едем? — спросил не то меня, не то себя.

За окном чернела ночь, где-то в самой ее глубине сверкнули и погасли несколько электрических огней — может, в поле работали тракторы, — и снова темень непроглядная, и однообразный перестук колес на стыках рельсов, и покачивание вагона.

— Зачем тебе знать, где мы едем? — заметил я. — Рассказывай дальше.

— Что, заинтриговал? — спросил он. — Подожди, дальше будет еще интереснее.

Но в тот вечер Евгений больше ничего не рассказал, поскольку за окном неожиданно засияли огни какой-то станции, поезд остановился и в наше купе вошли два пассажира. Началось знакомство, завязался разговор, и Евгений подмигнул мне: «Дорасскажу завтра утром».

Я понимал его, он не хотел говорить об этом дальше при посторонних. А может, и устал, рассказывая.

Утром, наскоро позавтракав, мы, чтобы не мешать соседям по купе, вышли в коридор вагона, и там, стоя у окна, Евгений продолжил свой рассказ.

— …Честно говоря, я не очень верил в то, что на сей раз Гай выложит, как она пообещала, правду. Но какая-то надежда теплилась. Мое напоминание о детях, наверное, разбередило ей душу, задело в ней именно ту струну, какой я до сих пор не касался.

На встречу со мной она пришла спокойной. В глазах таилась печаль. Наверное, многое за ночь пережила, передумала.

— Я обещала вам вчера и говорю сегодня: на этот раз расскажу истинную правду, — произнесла тихим, ровным голосом, заняв свое обычное место на стуле напротив моего стола. — То, что до сих пор говорила о себе, — ложь, за которую мне стыдно.

Я ответил, что буду рад услышать от нее правдивое признание, и приготовился слушать.

Закончив в родном селе восемь классов, отправила документы в Одесский торговый техникум. Получила вызов и на первом же экзамене провалилась. В село, конечно, не вернулась, поступила на курсы продавцов. Закончила их и стала работать в овощном магазине. Сперва жила на частной квартире, а потом получила место в общежитии. Жила не тужила. Работа нетяжелая, вечерами танцы, кино, концерты, в выходные дни — пляж. Для сельской дивчины — не жизнь, а сказка.

Через год или чуть меньше познакомилась с парнем, студентом сельскохозяйственного института. Подружились. Он был старше ее на пять лет. Искренне привязалась к нему, полюбила. Признался в любви и он. Решили пожениться. Зарегистрировались на другой же день после его выпускного вечера. Виталий Гай получил назначение в большой зерносовхоз Николаевской области, и они сразу поехали туда.

Жили хорошо, мирно, счастливо. Он работал агрономом, она — в совхозной конторе учетчицей.

Но прошел год, другой, пошел третий, а семья у них не увеличивалась, не было детей. Мужа, днем и ночью занятого работой, это как-то не волновало, а она всполошилась: в чем же дело? Осмелилась как-то сказать об этом мужу, а он усмехнулся: не переживай, мол, будут еще у нас дети.

Но беспокойство у нее не проходило. Особенно задумывалась над этим весной и в жатву, когда муж допоздна задерживался в поле. Как ей тогда не хватало детей! Вместо того чтобы сидеть у окна и высматривать мужа, она занималась бы дочкой или сыном, кормила бы, укладывала спать, рассказывала на сон сказки, как когда-то рассказывала ей мать. И вообще, как было бы приятно слышать в квартире звонкий детский смех.

После долгих раздумий она тайком от мужа поехала в районную больницу и записалась на прием к гинекологу. Пожилая женщина внимательно выслушала ее, еще внимательней обследовала и сказала, ничего не скрывая:

— Дочь моя, детей у тебя не будет.

Это был удар в самое сердце. Она в слезы.

— И ничего нельзя сделать? — спросила врача с отчаянием в голосе.

— Нет, доченька, — развела руками гинеколог. — Ничего.

Не поверила. Через месяц отпросилась на несколько дней с работы, сказала: надо съездить к родителям, а сама поехала в Одессу. Остановилась там у одинокой тетки мужа Анастасии Павловны Сормовой. Нашла хорошего гинеколога, пошла на прием.