Тирания и лютая кровожадность в венценосцах — вот еще две характерные черты XVI века, о которых мы хотя и не упомянули во вступлении к нашему труду, но не теряли их, однако же, из виду. Почти каждое государство, будто состязаясь с другими, порождало своего Тиберия, Калигулу или Нерона. Турция имела Солимана II, Испания — Филиппа II, Дания — Христиерна II, Россия — Ивана Грозного, Швеция — Эрика XIV, Англия — Генриха VIII. Все они, будто звери одной породы, во многих чертах имеют какое-то родственное сходство, но оно особенно бросается в глаза при сличении Генриха VIII, короля английского, с Иваном IV Васильевичем, царем всея Руси.

Царствование Генриха, подобно царствованию Грозного, можно разделить на две эпохи — славы и бесславия. В первую пору тот и другой отличались прекрасными качествами, заботливостью о народе, ревностью о пользах государства и славными воинскими деяниями… Потом они словно перерождаются, и все их действия клонятся как будто к тому, чтобы невинно проливаемой кровью смыть первые страницы своих биографий, а злодействами изгладить из памяти народной все отрадные впечатления первых лет их царствования! Новейшие казуисты утверждают, что каждое преступление совершается человеком не в нормальном состоянии его умственных способностей и что оно есть проявление болезни воли или припадок сумасшествия. Допуская этот взгляд на преступления и преступников можно, право, подумать, что в XVI веке, от его начала до конца, в Европе свирепствовала какая-то эпидемия зверства: лихорадка деспотизма, красная горячка или мания самодурства. Действительно, при сравнении тиранов разных стран между собой они — по разительному сходству зверских своих выходок, по изобретательности на пытки и истязания, по адской иронии, которою приправляли смертные приговоры, — напоминают одержимых однопредметным помешательством. Возьмем неукротимое сладострастие Генриха VIII и нашего Грозного, их языческое женолюбие, облекаемое, однако, в форму законного, супружеского сожительства: в этом один как будто подражал другому. Генрих VIII любил богословские прения и выказывал при них претензию на основательное изучение предмета; Грозный точно так же любил беседовать с духовенством, хвалил иноческое житье и кощунственно подражал ему со своей опричниной в Александровской слободе. Советы Вассиана, инока Кирилловского монастыря, растлили сердце царя Ивана Васильевича и посеяли на эту восприимчивую почву первые семена злобы и ярости. Тоже самое, хотя иными путями, сделал с сердцем короля Генриха VIII его любимец, честолюбивый кардинал Уолси. Наконец, по какому-то таинственному предопределению и царь русский, и король английский преобразились к худшему и впали в тиранию почти через одинаковое число лет: Грозный — через двадцать два года /1538-1560/, Генрих VIII — через двадцать один год /1509-1530/. Тирания первого длилась, однако, двадцать четыре года /1560-1584/, к Англии Провидение было милосерднее: Генрих VIII свирепствовал семью годами менее — с 1530 по 1547 год. И того достаточно было.

В короле Генрихе VII скупость, доходившая до гнусного скряжничества, поглотила все человеческие и родительские чувства. При содействии своих министров Эмпсона и Додлея он систематически грабил народ под видом всяких податей, прямых и косвенных налогов. Народ беднел, королевская казна обогащалась, и, несмотря на последнее, двор и королевское семейство были не только далеки от роскоши, но явно терпели недостатки от непомерной экономии и расчетливости скупого короля. Эта жизнь была особенно несносна наследнику престола — Генриху, принцу Уэльскому, одаренному умом и сердцем, склонному ко всякого рода развлечениям и, как оно всегда бывает с сыновьями скупцов, к расточительности. Естественная, хотя и неблагодарная, мысль — вознаградить себя за все лишения после смерти отца — переходила в желание ему скорейшей кончины, разделяемое втайне и всем народом. Наконец 22 апреля 1509 года скончался Генрих VII, завещая восемнадцатилетнему принцу Уэльскому[10] престол, казну в 1 800 000 фунтов и вместе с короной руку своей невестки Катерины Арагонской, вдовы принца Артура, бывшего наследника, скончавшегося шесть лет тому назад.

Первый брак был следствием политических соображений Генриха VII, второй — следствием его скупости.

Дочь Фердинанда Католика и Изабеллы, родная сестра Иоанны Безумной, Катерина Арагонская родилась в 1485 году и по обычаю того времени с колыбели была осуждена на принесение в жертву политике. Семнадцати лет она была выдана за наследника английского престола Артура, принца Уэльского /14 ноября 1502 г./, юноши хворого, снедаемого изнурительной болезнью. Катерина была для него не женой, но сестрой милосердия и вместо брачного ложа нашла в чужой стране смертный одр несчастного, которого дали ей в мужья. Через год Артур скончался. По договору державных сватьев Генрих VII обязан возвратить своей невестке приданое /100 000 червонных/ и отпустить ее на родину. Расстаться с огромной суммой было королю-скряге едва ли не тяжелее нежели потерять сына. Право престолонаследия перешло к младшему брату покойного Артура, двенадцатилетнему Генриху, и нежный родитель решил обручить его со вдовой брата, на что и получил разрешение от папы Юлия II. Приданое осталось неприкосновенно, и дружественные отношения с Испанией упрочились. Когда Генрих достиг совершеннолетия, король-отец снова вступил в переговоры с испанским королем о прибавке приданого и пересмотре нового брачного договора, и в ответ на отказ Фердинанда принудил сына от его собственного имени протестовать против предстоящего брака /27 июня 1505 г./. Дело, однако же, уладилось, папа вторично признал его законность, дал разрешительную буллу, и несмотря на это, Генрих VII все медлил бракосочетанием сына с невесткой, желая вероятно выторговать еще какую-нибудь прибавочку к приданому… Так продолжалось до его смерти.

Через два месяца по восшествии на престол Генрих VIII отпраздновал свою свадьбу с Катериной Арагонской, а через несколько дней короновался. Не было предела радости народной, не было конца и праздникам, балам, турнирам, которыми Генрих VIII вознаграждал себя за долгий пост при жизни слишком расчетливого родителя. Просим извинения у читателя за тривиальное сравнение, но первые два-три года своего воцарения Генрих был похож на купеческого сынка, вырвавшегося на волю после смерти своего тятеньки и протирающего глаза наследственным миллионам. Окруженный толпой любимцев он полной чашей пил удовольствия, пристрастился к игре и часто бывал обыгрываем наверняка. Руководителем короля на этом, его недостойном, поприще был его придворный духовник и милостынераздаватель Фома Уолси — изобретательный на забавы, потворщик страстям короля, его советник в государственных делах и неизменный спутник в кутежах и гулянках. Опасны бывали королям фаворитки, сирены, своими ласками побуждавшие их на злодейства, вместе с их здоровьем и умственными способностями истощавшие казну, разорявшие народ. Но тысячу раз опаснее фавориток бывали временщики, подобно Уолси, систематически развращавшие государей ради вернейшего достижения своих честолюбивых целей. Фаворитка — только сирена, любовь и красота — ее единственные орудия. Не таков временщик, развивающий в своем государе порочные наклонности, льстящий его страстям, умеющий при случае подстрекнуть его самолюбие, раздуть в его сердце злобу, ненависть или, наоборот, коварными наветами угасить в нем искры добра и благородных побуждений. Именно таков был Уолси, для которого монашеская ряса и духовный сан были средствами на поприще честолюбия, ведшими его ни более ни менее как на престол римского первог священника.

Фома Уолси родился в Ипсуиче /графство Сеффолк/ в 1471 году и был, по сказаниям некоторых историков, сыном зажиточного мясника, человека настолько умственно развитого, что он послал сына учиться в Оксфорд. При богатейших способностях Уолси занимался с таким успехом, что пятнадцати лет был удостоен степеней бакалавра и магистра. Эразм Роттердамский при своем посещении Оксфорда познакомился с даровитым юношей, с удовольствием беседовал с ним и совещался об учреждении при университете кафедры греческого языка. Трудно было решить, что в молодом Уолси было громаднее: самолюбие или способности. Когда у него со сверстниками заходила речь о будущем, он повторял постоянно: «Лишь бы мне только попасть ко двору, а там нет, кажется, той высокой должности, до которой бы я ни добрался!… Задавшись этой мыслью, Уолси вступил в свет приходским священником в Лимингтоне и наставником детей маркиза Дорсета. После того, он подружился с Нэнфеном, сборщиком податей в Кале, и сначала по собственной охоте помогал ему в должности, а потом — после увольнения Нэнфена по старости — занял его место. Это обстоятельство сблизило Уолси со статс-секретарем Ричардом Фоксом, доложившим вскоре королю Генриху VII об усердии и исправности нового сборщика податей. Король, особенно любивший финансистов и судивший о людях по степени пользы, ими приносимой государственной казне, пожелал видеть Уолси и принял его к себе на службу, для особых поручений. На первый случай он был послан в Брюссель к императору Максимилиану по важному секретному делу и, успешно выполнив все возложенное на него королем, возвратился так скоро, что последний не мог поверить глазам.